Расшитые магическими узорами кожаные вампумы на его груди пропитались кровью. Родимое пятно против сердца стало мишенью, по которой стреляли в Ягуара.

— Прощай, Певчий Ягуар, — прошептала Дульсе. — Прощай, Мигель Сантасилья.

Она подумала и добавила:

— Прощай, Куаутемок!

Лус, с трепетом наблюдавшая эту сцену, отвернулась и, уткнувшись в грудь Пабло, разразилась рыданиями.

Пабло, гладя ее по голове, точно маленькую, растерянно приговаривал:

— Все пройдет, все пройдет. А что он еще мог сказать?

А Дульсе не плакала. Она словно окаменела.

Она положила руку на грудь Мигеля — туда, где пуля пробила сердце. И ей казалось, что она слышит биение.

На нее нахлынули странные видения, точно она слушала пульс самой истории.

Испанские конкистадоры пытают Куаутемока. Испанцы умеют пытать - на одном из их кораблей целый отсек оборудован для истязаний человека.

Люди Кортеса требуют сказать, где прячутся остатки побежденного индейского войска, куда скрылись женщины и дети.

Пытка на дыбе, пытка огнем, пытка «испанским сапогом».

Но вождь ацтеков молчит. Его небесно-синие глаза спокойны. Он думает о чем-то своем, недоступном его мучителям. И палачам становится страшно.

Дульсе внимательнее вгляделась в замысловатый рисунок на вампуме и вдруг постигла его глубинный смысл. Раньше это ей никогда не удавалось.

Круг, обрамляющий изображение, это защитный покров, «барьер огня», вместилище души, в которую не дано проникнуть постороннему, если хозяин сам не допустит его туда. Куаутемок не допустил туда испанцев. Мигель Сантасилья допустил туда Дульсе. Он допустил туда любовь.

Круг разомкнут на востоке и охраняется Стражем Ночи — летучей мышью.

Центральная фигура — это Святой Воин, Великий Повелитель непостижимой мудрости, Победитель демонических сил.

Святой Воин окружен фигурами четырех орлов. Они олицетворяют как опасность, так и защиту, высшую помощь и поддержку. Не пройдя через опасность и ужас, нельзя познать себя и стать хозяином своей судьбы.

Орлы поддерживают на своих крыльях Священную Радугу, символ чистоты, изобилия и непрерывного счастья.

«Так вот что ты хотел сказать нам, Мигель, своей короткой жизнью и внезапной смертью, — беззвучно говорила Дульсе. — Нет, не смертью — просто уходом. Потому что смерти нет и счастье непрерывно. Как много важного ты нам сообщил. А ведь мы были знакомы всего один день. Неправда! Мы знали друг друга всегда. И сейчас мы не расстаемся. Для меня ты навек останешься живым, Мигель Сантасилья, Певчий Ягуар, верховный вождь ацтеков Куаутемок!»

Жан-Пьер смотрел на Дульсе, не отрываясь. Так вот она какая!

Ожившая античная богиня, совершающая траурный ритуал над телом павшего героя.

Древнеегипетская царица в момент магического погребального обряда.

Христианская мученица, оплакивающая распятого Христа.

Вечное воплощение женственности, живущей в любую эпоху, на всех континентах. 

Дульсе!

Сердце Жан-Пьера разрывалось от любви и невыразимой печали.

Нежная, слабая Дульсе, которую так легко обидеть и ранить.

Сильная, непобедимая Дульсе, которую никто и ничто не сможет сломить.

«Я никогда не дам ее в обиду, — сам себе поклялся Жан-Пьер. — И я никому не отдам ее!»

Девушка почувствовала его взгляд и подняла на него сухие, блестящие глаза.

И неожиданно улыбнулась!

Это было так странно, так разительно-необычно, так контрастировало со всем происходящим, что показалось чудом.

Мир заискрился всеми цветами спектра, будто на него действительно снизошла Священная Радуга. Жизнь наполнилась великим, но до конца не постижимым смыслом.

Дульсе подошла к Жан-Пьеру и протянула ему обе руки.

— Ты приехал, — просто сказала она.

— Я приехал, — отозвался он.

Сестры хорошо знали французский язык. Но даже если бы они его не знали совсем, Дульсе с Жан-Пьером все равно поняли бы друг друга. Без всякого перевода. И даже вообще без всяких слов.

Мигель Сантасилья был простым парнем, родившимся в деревенской семье. Но к Дульсе он явился как Учитель. Он помог ей понять глубину я многомерность жизни. Он дал ей урок — и ушел.

А Жан-Пьер был ее земной судьбой, ее пристанищем, ее любовью. Сейчас она чувствовала это особенно остро.

— Навсегда? — спросила она.

— До самой смерти! — ответил Жан-Пьер.

— Смерти нет, — сказала Дульсе.

И Жан-Пьер серьезно согласился:

— Значит, на всю оставшуюся вечность.

Солнечный луч упал на его лицо. Глаза у Жан-Пьера были ярко-синими, совсем как у Мигеля.

Тело Мигеля Сантасильи бережно положили в его легкую повозку из досочек, связанных кожаными ремнями.

Сами уселись по краям. Места хватило всем.

Чирино, осторожно ступая, сдвинул повозку с места и потащил ее прочь от злосчастного места.

Никто не оборачивался. Ведь существует примета: заключенный, выйдя из тюрьмы, не должен оглядываться на нее, иначе вернется назад.

И они навсегда оставляли позади все плохое, темное, страшное, что было в их прежней жизни.

Отныне впереди лишь свет, лишь радость.

Конечно, будут и трудности. Но ведь, преодолевая препятствия, обретаешь силу. Пройдя через скорбь, овладеваешь мудростью.

Копыта Чирино постукивали по утрамбованной дороге, в их топоте слышался печальный и торжественный напев:


Едва вышел я —

На земле растянулся:

Звон тетивы меня обессилил.

Едва вышел я —

На горе поскользнулся:

Свист стрелы меня обессилил.

Оленья Песня. Убитый олень поет — значит, он не умер. Смерти нет! Нет и быть не может никогда, никогда!

Странно: на душе у всех было светло. За последний день все они очень изменились.

Лус сидела рядом с Пабло, и от этого ей было очень хорошо. Она чувствовала, что должна сказать что-нибудь, но никак не могла подобрать слова. И все-таки наконец решилась:

— Прости меня, Пабло.

Он улыбнулся ей слегка насмешливо:

— За что простить?

— Ну... — замялась Лус.

— А-а, понимаю, — протянул Пабло. — Из-за тебя мне не удалось посмотреть чемпионат мира по футболу. Нет не прощу. 

Все заулыбались.

Они верили: Мигель не обидится на них за эти улыбки. Ведь он всегда мечтал о том, чтобы людям жилось счастливо.

Об Эдуардо никто не вспомнил.

Какая-то большая птица пролетела прямо над повозкой, едва не задев ее крыльями, и скрылась вдали. Похожа на сороку? Подробно разглядеть они не успели.

Пролетая, птица обронила перо, и оно медленно, плавно опустилось на грудь Мигелю — прямо туда, где зияла пулевая рана.

Дульсе взяла перо в руки и едва не вскрикнула: оно оказалось наполовину белым, наполовину черным. А если поворачивать его под разными углами к солнцу, оно отливает всеми цветами радуги. И становится непонятно, какого оно цвета.

— Птица судьбы? — спросила Лус.

— Нашей общей судьбы, — ответила Дульсе.

Наверное, у всех хороших людей судьба общая. Потому что они всегда готовы поддержать друг друга.

Даже если они живут в разных странах и ничего друг о друге не знают.

И даже если они живут в разные эпохи и между ними пролегли сотни и тысячи лет.

Древние пророки и герои поддерживают ныне живущих.

Современные юноши и девушки продолжают своими поступками то, что было задумано их предками. Тем самым они шлют им привет. 

Привет вам, Икар, Спартак, Куаутемок! У нас с вами общая жизнь, общий дом.


Дом, тканный рассветом,

Дом, тучами тканный,

Дом, тканный закатом,

Дом, ливнями тканный,

Дом, тканный туманом,

Дом, тканный пыльцою.

Светлая туча вход укрывает,

Темная туча выход скрывает.

Зигзаги молний венчают кровлю.

Это моя Тропа Красоты!

— Лус! Дульсе! — кричала Роза Линарес.

— Дульсе! Лус! — восклицал Рикардо.

Родители, не в силах усидеть дома, встречали дочерей прямо у ворот.

Объятиям и поцелуям не было конца. Смех, слезы, вскрики, вздохи.

Родители со всех сторон осматривали каждую из дочек, словно желая удостовериться, что это действительно их дети, что их не подменили и что у них целы руки и ноги. И главное, головы. Их неглупые, но безрассудные головы.

Каждый что-то возбужденно говорил, и никто не слушал друг друга. Наконец все вчетвером обнялись и так застыли.

— Сколько можно ждать? — раздался за их спинами недовольный голос. — Нельзя ли немножко поторопиться?

На ступеньках стояла Кандида, и выражение ее лица было весьма сердитым.

— Тетя Кандида! Что случилось? — спросили сестры.

— Копуши, — пробурчала она. — Ни стыда, ни совести.

И, гордо вскинув голову, прошествовала в дом. Девушки последовали за ней. Едва войдя в гостиную, они все поняли.

Нетерпение Кандиды было вполне естественным.

Ведь старая добрая Томаса, узнав о благополучном возвращении своих любимых девочек, испекла не один, а целых десять маисовых тортов!


ЭПИЛОГ


Лаура сидела за письменным столом, пытаясь привести в порядок свои фотографии. Поводом для этого стала не только предполагающаяся всемирная фотовыставка, но и желание подготовить какие-то фотографии для скорой свадьбы дочерей Розы. Лаура была очень рада за подругу. Наконец все испытания остались позади, Рикардо и Роза не только вновь обрели обеих дочерей, но и будущих зятьев. Теперь в доме Линаресов готовились сразу к двум свадьбам.