Эдуардо Наварро же, точно отвечая на ее мысли, оборвал смех и вновь принялся убеждать Лус — терпеливо, серьезным, нравоучительным тоном:

— Пойми, дорогая, белый цвет — цвет чистоты и невинности, поэтому невесты и одеваются в него. Таков обычай, и мне не хотелось бы его нарушать. Но обещаю тебе, платье будет заказано в самом лучшем доме моделей. Какой ты предпочитаешь? Пьер Карден? Ив Сен-Лоран?

Лус фыркнула:

— Чистота и невинность! Кто бы об этом говорил! Да я лучше сама сошью себе наряд на старенькой маминой швейной машинке! Зато он будет такой, какой мне хочется. А если тебя это шокирует — ну что ж, значит, я отправлюсь под венец не с тобой, а с кем-нибудь другим.

Дульсе почти злорадствовала.

«Наконец-то я узнаю тебя, сестричка, — думала она. — Правильно. Всегда отстаивай свою независимость. Тебе не идет быть покорной. Как, впрочем, и мне. Правда, я на твоем месте вообще не стала бы связываться с этим умником. Пабло был куда лучше».

Дульсе закусила губу, вспомнив, как хорошо все начиналось у нее с Пабло и как Лус, собственно говоря, увела у нее парня. И для чего? Всего лишь для того, чтобы затем променять его вот на это ходячее дидактическое пособие. Впрочем, теперь все это уже в прошлом. Пабло... Жан-Пьер... Не нужно думать о них. Это отсечено, забыто, раз и навсегда. А что же в будущем? Какого мужчину хотелось бы встретить? О, если б попался такой, чтобы походил на легендарного Куаутемока! Увы, это невозможно. Теперь таких нет

А Эдуардо успокаивал Лус, его не на шутку встревожила ее вспышка.

— Ну что ты, дорогая! Зачем так нервничать! Из-за какого-то пустяка, из-за цвета платья!

— Пустяк? Ну нет! Неужели ты не понимаешь что в семейной жизни один пустяк потянет за собой другие. Сначала мне захочется поехать на отдых в дикую саванну, а тебе — на престижный курорт, куда-нибудь в Ниццу. А потом... потом ты потребуешь, чтобы я бросила артистическую карьеру и стала просто твоей тенью...

Эдуардо отвел глаза. Лус как в воду глядела. Это на самом деле было его заветным желанием. Он не хотел, чтобы его будущая супруга выставляла себя напоказ перед тысячами зрителей. Он боялся той славы, которой Лус при ее таланте несомненно добьется. И тогда никто больше не произнесет с почтением его имени. Люди будут говорить. «Вон, видите, это идет муж знаменитой певицы Лус Наварро». Ему безумно нравился чистый голос Лус, но пусть она услаждает своим пением его и узкий круг его гостей в уютной гостиной.

— Молчишь? — сказала Лус. — Тебе нечего возразить?

Она была и сама не рада, что завела этот разговор. Ссориться с Эдуардо сегодня вовсе не входило в ее планы. Однако так уж получилось. Луситу занесло, и сдаваться она была не намерена: не тот это был характер.

— Ну молчи, молчи. А я выхожу замуж.

— За кого? — промямлил Эдуардо.

— За первого встречного, — запальчиво ответила Лус. — Вон хотя бы за того мальчишку.

Дульсе посмотрела в том направлении, куда указывала сестра, и остолбенела.

На углу проспекта Хуарес, как раз на том месте, где им была назначена встреча с проповедником Гонсалесом, стоял сам... Куаутемок!

Ему было, как и великому индейскому вождю, лет двадцать. Однако он обладал фигурой зрелого мужчины: широченные плечи, мускулистый торс, мощная шея. Удивляли руки. Несмотря на внушительный размер кисти — тонкие, длинные, нервные пальцы, как у пианиста или гитариста.

Удивительно, как в Мексике при смешении национальностей кому-то удалось сохранить такую чистоту индейского облика: широкие скулы, расплющенный нос, немного склоненная вперед голова, точно у упрямого бизона. Парень будто бы сошел с архаичных культовых изображений древних индейцев, где он, несомненно, олицетворял бы одно из божеств ацтекского пантеона.

Одет он был, правда, в самые обычные, слегка потертые джинсы, зато грудь была сплошь перевязана и перетянута кожаными ремнями, расшитыми ракушками, кораллами, бусинами и зубами каких-то животных. Ни дать ни взять древние вампумы — украшения-письмена, в которых была зашифрована загадочная мудрость предков. Всем, что современный человек познает с помощью книг, древние воины и охотники умели делиться друг с другом посредством этих символических изображений на кусках кожи, где на небольшом лоскутке всего в нескольких фигурах могло быть, например, объяснено все устройство мира.

Дульсе так и впилась глазами в одеяние незнакомца. Ее всегда интересовали старинные народные орнаменты, но никто из преподавателей изобразительного искусства, даже самых знающих и титулованных, не мог вразумительно объяснить ей их смысл. Говорили что-то очень общее о магическом их предназначении — но не более того.

Наконец девушка, с усилием заставив себя оторваться от вышитых кругов, треугольников и стрел, перевела глаза на лицо парня.

И вздрогнула, прямо-таки физически натолкнувшись на его прямой, точно клинок кинжала, взгляд. Удивительно! Глаза у индейца были ярко-голубыми, словно весеннее небо в безоблачный полдень.

Дульсе вспомнила народную легенду, согласно которой у Куаутемока были точно такие же глаза — бездонные и синие. По преданию, если боги дали человеку кусочки неба вместо глаз — это сулит ему судьбу исключительную (ведь синеглазые индейцы — большая редкость), но зато и недолгую жизнь, и страдальческую смерть: ведь ночь обязательно поглотит день с его лазурными небесами.

От неожиданного предчувствия беды у Дульсе болезненно сжалось сердце.

Но ее тревожные мысли тут же улетели прочь, так как Лус игриво произнесла, желая позлить Эдуардо Наварро:

— Здравствуйте. Давайте познакомимся.

И она протянула молодому индейцу руку — по привычке, для поцелуя.

Тот с готовностью ответил рукопожатием — мужским, горячим и таким крепким, что Лус поморщилась. Но, не подав виду, что ей больно, как ни в чем не бывало продолжила свою игру:

— Меня зовут Лус Мария Линарес.

Ответ индейца оказался неожиданным:

— Я знаю. Я вас ждал.

Эдуардо Наварро это покоробило:

— Что значит — ждал? Лус, ты что, назначила ему тут свидание и специально пригласила меня, чтобы я был свидетелем этого спектакля?

— Честное слово, нет, — хмыкнула Лус. — Наверное, это судьба. Ты веришь в судьбу, Эдуардо?

Но вместо ее жениха ответил странный незнакомец:

— Я верю в судьбу. Судьба — это большая птица. Одно крыло у нее белое, другое черное. На белом крыле она несет счастье, на черном — беду.

При этом он вновь перевел взгляд на Дульсе и глядел на нее, не отрываясь.

— О! — рассмеялась Лус. — Я вижу, моя сестра поразила ваше воображение. А я-то, честно говоря, рассчитывала выйти за вас замуж.

Индеец ответил с неожиданной серьезностью:

— Это невозможно, сеньорита. Вы — не моя судьба. Моя судьба — вот здесь.

Он сделал шаг по направлению к Дульсе. Та наконец опомнилась. Надо было что-то сказать и она представилась:

— Дульсе Мария Линарес.

— Мигель Сантасилья, — сказал парень в ответ. Дульсе была несколько разочарована. Происходящее было таким нереальным, таким магическим, что она ожидала услышать традиционное замысловатое индейское имя, а не испанское.

Она, разумеется, ничего не сказала вслух однако Мигель Сантасилья, казалось, услышал ее мысли:

— А родные и близкие друзья зовут меня Певчим Ягуаром, хотя это и звучит странно.

— Ягуаром? — вскипел Наварро. — Теперь-то мне совершенно ясно, что все это подстроено заранее. Что ж, Лус, если тебе так нравится, можешь выходить за этого костюмированного краснокожего в платье цвета хаки. А я отправляюсь домой. С меня хватит карнавала на сегодня.

Лус явно растерялась.

Дульсе решила выручить сестру:

— Не сердитесь, Эдуардо, прошу вас. Для нас обеих все это полнейшая неожиданность. Лус ни в чем не виновата. Она вообще собиралась отправиться к портнихе, это я уговорила ее пойти погулять. И мы должны были встретиться здесь, на этом самом месте, с Вилмаром Гонсалесом, чтобы он познакомил нас с нашим сводным братом. Ни Лус, ни я никогда не слышали ни о каком Певчем Ягуаре.

— Это неправда, — буркнул Эдуардо. — Он-то утверждает, что знает вас.

Обе девушки вопросительно глянули на Мигеля Сантасилью: в самом деле, что все это значит?

Он и в самом деле объяснил, причем объяснение оказалось проще простого.

— Все правильно, — подтвердил он. — Господин Вилмар Гонсалес должен был прийти сюда, но не смог. И меня прислали вместо него, чтобы я встретил вас и проводил. Мне вас описали. Я вас ждал.

— Ну вот видишь, Эдуардо, как все просто! — с облегчением воскликнула Лус. — Надеюсь, ты передумал возвращаться домой и будешь сопровождать нас и дальше? Ты же не бросишь нас на растерзание Ягуару?

— Ладно, — буркнул Эдуардо, оттаивая. Зато теперь обиделся индеец:

— Почему на растерзание? Певчий Ягуар никогда еще никого не обидел. Тем более женщину!

— Не сердитесь, Мигель, это я неудачно пошутила. — Лус одарила его лучезарной улыбкой.

А Дульсе лишь молча, виновато поглядывала на их нового знакомого, будто прося прощения за сестру. Она всегда тяжело переживала, если при ней кого-то задевали за живое.

Но Мигель Сантасилья уже улыбался ей детской, открытой улыбкой:

— Пускай сеньорита не беспокоится. Ваша сестра ведь не хотела сделать мне больно, правда?

— Конечно, — сказала Дульсе. —Лус очень добрая. Это она нечаянно.

— Разумеется, совсем, совсем нечаянно, — подтвердила Лус. — А скажите, Мигель, откуда это странное сочетание? Почему Ягуар — и вдруг Певчий?

Мигель Сантасилья с готовностью пояснил:

— Ягуар — это из-за родимого пятна.

Он раздвинул свои узорчатые вампумы и показал крупное родимое пятно на груди, немного слева, прямо против сердца.