Оказывается, она довольно точно нарисовала портрет Пабло, машинально следуя рукой вслед своим мыслям.

«Хорошо, что не Жан-Пьера»,— подумала она. И неожиданно для себя сказала ему в пику:

— Это мой жених, Пабло. Он ждет меня в Мексике.

Дульсе сидела за мольбертом в просторном классе и тщательно срисовывала академическую постановку — кувшин, кусок драпировки и кисть винограда.

— Признавайтесь, кто сожрал у натюрморта правый бок?— вдруг грозно спросил Анри.— Там было на три ягоды больше. Я до перерыва наметил.

Дульсе хмыкнула про себя - он же сам и слопал, с ней и Симоной. Еще один перерыв - и рисовать будет нечего.

Рядом тоскливо мучилась Симона. Она обожала графику, делала офорты и гравюры, а вот живопись давалась ей с трудом.

Дульсе заглянула через плечо. Какой бледный, тусклый фон... Да, пожалуй, после взбалмошных выходок Анри начнешь видеть все только в черно-белых тонах!

Он вчера поздно вечером явился к Дульсе, едва держась на ногах, заявил, что пьет с горя, и настойчиво выяснял, куда она теперь исчезнет.

— Пойми, я ревную,— говорил он заплетающимся языком,— Не гони меня. Я лягу на коврике, как твоя собака...

Дульсе пришлось одеться и лично проводить его до дома, вручив Симоне из рук в руки.

А сегодня он ровен и насмешлив, как обычно, словно и не было ничего. Просто его любопытство не удовлетворено. Ему нравится, как петуху, собирать вокруг себя своих курочек, а одна курочка вдруг отбилась от стаи, и он затрепыхал крылышками и заорал: «Куда? Куд-куда?»

Дульсе рассмеялась. Настроение было прекрасное. Уже две недели подряд Жан-Пьер забирал ее после занятий, и они методично исследовали Лувр, зал за залом, не торопясь, подолгу задерживаясь у каждой картины и делясь впечатлениями.

У Жан-Пьера были пробелы в знании истории искусств, и Дульсе с удовольствием их восполняла. А он иногда принимался спорить, доказывая явную чушь, входил в раж, размахивал руками. На них начинали оглядываться, и они, как нашкодившие школьники, смывались в соседний зал от грозных взглядов служительниц, но и там повторялось то же самое.

Зато потом он начинал измываться над ней, колеся по Парижу и подлавливая на незнании истории Франции. Сыпал датами, названиями и гордился, как павлин.

А вчера он подвез ее к дому и спросил, глядя в сторону:

— Ты не хочешь пригласить меня на кофе?

— У меня нет кофе,— растерялась Дульсе.— Я не готовлю дома.

Он почему-то хмыкнул, потрепал ее по волосам и на прощание чмокнул в щеку.

Дульсе до сих пор ощущала на скуле огненное пятно там, где прикоснулись его губы.

Непохоже, чтобы у Жан-Пьера кто-то был, раз он все свободное время уделяет ей. Насколько она знает мужчин... Ах, как глупо! На самом деле она мужчин совсем не знает и не понимает... Но все равно надо выяснить наконец, что это за Жанетт, и вытащить из сердца колючую занозу.

Дульсе еле дождалась конца занятий. Быстро побросала в ящик краски и глянула на часы.

— Тебя ждут?— прищурился Анри.

— Да!— счастливо улыбнулась Дульсе.

Она плюхнулась в «ситроен» и бросила планшет на заднее сиденье.

— Ну что, в Лувр?— спросил Жан-Пьер.

— Боюсь, что нас туда больше не пустят,— хихикнула Дульсе. Она покосилась на Жан-Пьера. Ну! Решила — так давай! — А ты не хочешь познакомить меня с Жанетт?

Жан-Пьер поперхнулся от неожиданности.

— А ты этого хочешь?— глухо спросил он.

— Да... — Дульсе напряглась.

— Зачем?

— Сама не знаю,— честно ответила она.

— Ну что ж...— Он помолчал.— Они начинают через час. Ты хочешь послушать?

— Я же сказала, что хочу,— буркнула Дульсе.

— Тебе же слон уши отдавил,— попытался пошутить Жан-Пьер.

— У меня сестра певица,— обиженно надулась Дульсе.

Они молча вошли в знакомый бар.

— Познакомься, Жанетт,— преувеличенно весело сказал Жан-Пьер.— Это моя знакомая из Мексики, Дульсе. Родители прислали ее учиться рисованию.

«Ловко,— отметила про себя Дульсе.— Из его слов получается, что он знаком с моими родителями».

Она боялась, что Жанетт узнает ее, но у той либо была плохая память на лица, либо она просто не замечала встречных людей, как не стоящих внимания. Она протянула Дульсе руку, а сама прижалась к Жан-Пьеру и поцеловала, сияя от радости.

— Я так рада, что ты пришел! Послушай, у нас уже лучше получается.

Она усадила их за столик и привычно села Жан-Пьеру на колено, обвив шею рукой.

Жан-Пьер напряженно застыл, а Дульсе уткнулась носом в меню, стараясь не смотреть на них.

«Сама напросилась,— с досадой думала она.— Вот и терпи».

— Я исполняю традиционный шансон,— просвещала Жанетт Дульсе несколько свысока.— У вас в Мексике, наверное, не имеют о нем представления.

— Да-да, я люблю экзотику,— не поднимая глаз, парировала Дульсе.

Жан-Пьер едва заметно ухмыльнулся.

Жанетт удивленно вскинула бровки, опять чмокнула его и убежала за сцену переодеваться.

Зал постепенно заполнялся народом. Дульсе и Жан-Пьер сидели молча, не глядя друг на друга.

— А если я приеду в Мексику, ты познакомишь меня с Пабло?— вдруг спросил Жан-Пьер.

— Конечно,— рассеянно ответила Дульсе, глядя на эстраду.

— Это интересно!— почему-то засмеялся он. Жанетт выпорхнула на середину эстрадки и послала Жан-Пьеру воздушный поцелуй. На ней был блестящий костюм в обтяжку с длинной узкой юбкой и на плечах огромное боа из крашеных перьев.

Раздались жидкие аплодисменты. Грянула музыка, и Жанетт запела.

Боже! Она пыталась подражать Эдит Пиаф, нагоняя искусственную хрипотцу в свой высокий визгливый голос. Это было так натужно и неестественно, да к тому же в конце фразы она все равно срывалась на пронзительные тоны. И при этом бешено вертела бедрами и растягивала рот в улыбке.

Жан-Пьер покорно внимал с ангельским терпением, а Дульсе просто давилась от хохота. Нет, Жан-Пьер в состоянии по достоинству оценить эту пародию. Он не может питать серьезных чувств к этой кривляке. У Дульсе и у него столько общего во вкусах и взглядах. Наверное, эта дамочка его просто безуспешно домогается, а он не может отшить ее от жалости.

Жан-Пьер с удивлением заметил, что у Дульсе в глазах заплясали веселые бесенята.

— Возьми мне вина, — сказала она. — Я поняла, почему она поет в баре.

И Жан-Пьер тоже затрясся от беззвучного хохота. Когда выступление подошло к концу, они приканчивали вторую бутылку.

— Налейте и мне! — подлетела к ним возбужденная Жанетт. — Ну как?

Она сияла от довольства собой. Сегодня она была в ударе. Жан-Пьер и мексиканка с улыбками хлопали ей, и соседние столики тоже.

Дульсе незаметно подмигнула Жан-Пьеру и сказала с сильным акцентом, якобы тщательно подбирая слова:

— Такой шансон не есть настоящий шансон. Я могу показать вам, как надо делать шансон.

Жанетт оторопела, словно ее из тазика облили.

— Ну что ж, покажите.— Она указала рукой на эстраду.

— Не здесь, не сейчас. Я берегу горло. Мой концерт может бывать только раз в месяц. Я покажу на видеомагнитофон.

— Вы, кажется, учитесь рисованию?— недоуменно спросила сбитая с толку Жанетт.

— О да. Теперь — рисованию,— подчеркнула Дульсе.— Музыка я уже научилась. Все! Больше нечего осталось учить.

Жанетт захлопала глазами.

— А вы нам покажите свою кассету?

— Непременно,— заверила Дульсе.

— Завтра, — уточнила Жанетт. Эта девчонка заинтересовала ее. — Милый, привези свою знакомую завтра к нам, — повернулась она к Жан-Пьеру. — Поужинать в семейном кругу. Я могу приготовить что-нибудь из мексиканской кухни. Это будет здорово под мексиканские песни.

«К нам? В семейном кругу?— Дульсе закусила губку.— Хватит себя обманывать. Он живет с этой Жанетт, как Анри с Симоной».

Она резко поднялась и прикрыла глаза рукой.

— О! Ваше вино крепче текилы. Мне надо себя немного проветрить. Я сейчас...

— Туалет направо, дорогуша,— громко сказала Жанетт.

Дульсе быстро шла к станции метро, бросив поджидавших ее Жанетт и Жан-Пьера. Она зашла слишком далеко, надо немедленно оставить его. Больше они не увидятся. Зачем? Пусть целуется с этой, раз ему так нравится. А к Дульсе он относится просто по-дружески и покровительственно, как к маленькой. Нельзя же воспринимать всерьез его чмоканье в щечку. Анри каждое утро дарит ей поцелуйчик при встрече, для него это как рукопожатие.

«А что это я все о поцелуях?— смятенно подумала Дульсе.— Мне что, хочется с ним целоваться? Мне с ним просто легко и интересно. Он близкий мне человек... Близкий... вот именно! Он как-то незаметно стал близким, а теперь хочется, чтобы был еще ближе... Господи! Да я, кажется, влюбилась! Еще не хватало!»

— Чужое брать нехорошо, — бормотала она себе под нос в такт быстрому цокоту каблучков.— Чужое брать нехорошо. На чужом несчастье счастья не построишь. Кто посеет ветер, тот пожнет бурю.

И вдруг в памяти всплыли слова Лус:

«Тебе надо просто быть смелее, сестричка. Не надо бояться бороться за свою любовь. За любовь стоит драться. А ты опускаешь руки и покорно отходишь в сторону. Вот счастье и не идет тебе в руки — боится, что не удержишь».

Так Лус пыталась объяснить Дульсе ее неудачу с Пабло и свое счастливое соперничество. А может, Лус права и у нее просто дырявые руки, из которых вываливается все, что само привалило? Да неужели она хуже этой пустой кокетки? Неужели та достойнее Жан-Пьера, чем Дульсе? Вот уж фигушки! Дульсе сжала кулачок. Она в детстве, бывало, колотила мальчишек, а отец печально говорил, что она очень похожа на мать. А тетя Кандида рассказывала, как Роза в юности отделала какую-то финтифлюшку, когда та пыталась отбить у нее Рикардо. Дульсе фыркнула, представив разнаряженную соперницу всю в соусе и с салатом в волосах. Молодец мамочка! А она чем хуже? Нет уж, она поборется за Жан-Пьера. Ну, готовься, Жанетт, битва будет беспощадной!