Дульсе улыбнулась.

— К сожалению, у меня нет своего рыцаря.

— Это недоразумение, — сказал Анри. — Это надо срочно исправить. Правда, я уже служу одной прекрасной даме, но думаю, что и вторая мне под силу. — И он шутливо поиграл тощеньким бицепсом.

— Значит, так, Анри? Ты меня бросаешь? — подала голос сидящая в компании белокурая девушка.

— Вовсе нет, Симона. Я же сказал, меня хватит на двоих. Иди сюда, — повернулся к ней Анри.

Симона подсела к ним, с улыбкой глядя на Анри. Видимо, она уже привыкла к его выходкам и находила их забавными, не больше.

— Смотри, Симона, у нее планшет. Спорим, что в нем рисунки. И судя по ее довольному виду, ее зачислили в Школу искусств. Угадал?

— Угадал, — усмехнулась Дульсе. — Но это было нетрудно. Ведь Школа за углом.

— Обижаешь! — вскричал Анри. — У меня вообще дар прорицателя. Моя бабушка, — он понизил голос, — нет, прапрабабушка... гадала самому императору Наполеону.

— Твоя бабушка мадам Ленорман? — подколола Дульсе.

— Один — ноль! — поднял вверх руки Анри. - Смотри какая эрудированная. А рисунки можно посмотреть? — Он потянулся к планшету.

Дульсе вздохнула. Спорить было бесполезно, этот Анри искрился энергией, как фейерверк.

— А ничего!.. — протянул он с одобрением, рассматривая акварельные и пастельные этюды. — Хорошие точки выбираешь. А море у вас совсем другое, у нас нет таких цветов. Я ездил на пленэр на побережье — свинец и ультрамарин... А у тебя...

— Ладно тебе, знаток, — оборвала его тираду Симона. — Не слушай его, мы тоже только что поступили. Ты на какой поток попала?

— На третий.

— Мы тоже, — обрадовалась Симона.

По этому поводу заказали несколько бутылок вина, и вся компания принялась дружно обмывать знакомство.

От вина у Дульсе слегка закружилась голова. Но пьянило не сколько оно, сколько обилие новых лиц и новых впечатлений.

Стихийно возникла идея показать мексиканочке Елисейские поля, и, прихватив с собой еще вина и бутербродов, все дружно отправились туда. Дульсе оставалось только покориться общей воле.

Они расположились прямо на газоне живописной лужайки. Но странно — никто не делал замечаний, а полицейский прошел мимо, даже не глянув в их сторону.

— А что ты удивляешься? — смеялся Анри. — Мы же все паризии, зачем нам ссориться?

— Парии? — переспросила Дульсе.

— Нет. Парии — это отверженные, а мы паризии. Было такое кельтское племя. Отсюда и название — Париж. А вообще-то при паризиях он назывался Лютеция.

— Красиво... — протянула Дульсе.

— Ты теперь тоже паризанка, — сказал ей Анри.

— Парижанка?

Все опять посмеялись над Дульситиным французским.

— Я не могу так быстро, - оправдывалась она. - Да еще язык заплетается.

Ей было так легко и весело в компании своих новых друзей. Казалось, что она знает их всю жизнь, и Дульсе с удивлением вспомнила, что только сегодня утром прилетела в Париж.

Когда стало смеркаться, все дружной ватагой отправились провожать Дульсе, и тут выяснилось, что она позабыла название улицы, на которой была ее новая квартира. Пришлось возвращаться к Школе изящных искусств и вместе пытаться вспомнить, по каким улицам Дульсе шла сюда от дома.

С горем пополам, проблукав больше часа, они наконец добрались до ее двери.

— У тебя телефон есть? — спросил Анри.

— Есть... только... — Дульсе вспомнила, что даже не поинтересовалась номером своего телефона. Она ведь не предполагала, что в чужом городе найдется кто-то, кто может ей позвонить.

— Ладно, я забегу, если мы куда-нибудь соберемся, — пообещал Анри.

Совершенно не чувствуя ног, Дульсе добралась до кровати, с трудом разделась и сразу же провалилась в сон, глубокий, без сновидений.

Утром, раскрыв глаза, она долго не могла понять, где находится. Чужая комната, огромное окно... Было еще совсем рано, но Дульсе чувствовала, что выспалась. Она привыкла подниматься до рассвета, ведь раннее утро и закатный вечер — самое лучшее время для этюдов.

Она подошла к окну и глянула вниз.

Крыши нескольких домов сходились под ее окном, закрывая вид на переулок. И дальше, сколько хватало глаз, все виднелись крыши и окна. Справа — бульвар, там ров-ные ряды старых каштанов. Жало только, что небо подернуто облаками, солнца не видно, значит, день будет пасмурный. Досадно... Она представила себе, как бы играли на жести и черепице солнечные блики, и вздохнула.

Рисовать сегодня не придется. Но у нее и так немало дел. Взбодрившись холодным душем, Дульсе разобрала вещи и остановилась в задумчивости: что надеть? По настоянию Лус она привезла с собой несколько ярких нарядных платьев, но здесь, в Париже, девушки не носят такие цвета. Она опытным взглядом художника уловила общую тенденцию одежды. Девушки из компании были, как и она, в джинсах или в коротких юбочках и майках. А в уличной толпе преобладали цвета бледные—сиренвый, лиловый, светло-песочный.

«Ладно, — решила Дульсе, — сегодня джинсы и блузка, а потом присмотрю что-нибудь в магазинах». Ей не хотелось выглядеть среди студентов экзотической птицей.

Тут она вспомнила, что Анри обещал зайти за ней и опять потащить куда-то с компанией. Но сегодня ей совсем не хотелось шума и суеты. Надо сначала осмотреться, спокойно познакомиться с городом, не опасаясь, что попадешь впросак.

Все-таки она не Лус... Это ту хлебом не корми дай поблистать в обществе молодых людей. Она, пожалуй, за один только день успела бы отбить Анри у его белобрысой Симоны. Хотя... Анри не в ее вкусе. Разве сравнится он с красавцем Пабло? Да и Дульсе он тоже особо не приглянулся, забавный, не больше...

«Пожалуй, надо уйти пораньше, пока он не пришел, — подумала Дульсе. — Проведу несколько дней на экскурсиях, не слушая насмешек этих всезнаек-парижан. Все равно увидимся на занятиях».

Она наскоро перекусила в ближайшем кафе и отправилась в Лувр. Несмотря на ранний час, множество экскурсий, толпы людей. В одной группе гид говорила по-английски, в другой — по-итальянски, в третьей — по-гречески... по-испански... по-португальски... Великое смешение народов и языков...

Услышав родную речь, Дульсе пристроилась к группе. — Музей Лувра открыт в 1793 году, — частила экскурсовод. - Здесь собраны подлинные шедевры человеческого гения…

Быстрым шагом они переходили из зала в зал, ненадолго останавливаясь у каждой картины. Через час у Дульсе голова пошла кругом, а ведь она достаточно хорошо знала историю искусства. Досадно было, что нет времени всмотреться, что один художник сменяет другого, как в калейдоскопе.

«Ничего, — решила Дульсе, — сегодня — общее впечатление. Я запомню хорошенько, что где находится, а потом буду медленно обходить зал за залом».

Больше всего ее поразила знаменитая «Джоконда». Дульсе даже застонала от огорчения. Какая маленькая... и как далеко... Невозможно рассмотреть... Репродукция в альбоме была роднее и ближе. Конечно, шедевр Леонардо надо беречь и охранять, старым краскам нужен особый микроклимат... Но это толстое стекло... Ей стало обидно до слез, как будто кто-то нарочно спрятал от нее Мону Лизу. Дескать, нечего смотреть на технику мазка, все равно так не сумеешь.

— В 1874 году на бульваре Капуцинов в Париже состоялась выставка «отверженных», противопоставивших себя салонному искусству. В отличие от библейских сюжетов и исторических портретов, которыми занимались художники Салона, эта группа отражала в своем творчестве мимолетные впечатления жизни. От этого и пошло их название — импрессионисты. «Импрессион» по-французски «впечатление». Посмотрите направо — здесь картины Эдуарда Мане, одного из основоположников импрессионизма... — тараторила гид заученным усталым тоном.

«Все! Больше не могу... — подумала Дульсе. — Это просто издевательство».

В глазах у нее рябило, ноги гудели. Она села на скамью и с наслаждением вытянула их, прикрыв глаза.

— Девушка, девушка, не отставайте! — всполошилась гид. Она, видимо, решила, что Дульсе из ее группы, и теперь опытным взглядом следила, чтобы никто не отбился и не потерялся.

Дульсе со вздохом поднялась, у нее уже не было сил спорить и объяснять, что она просто приблудилась.

«Потерплю до выхода, — решила она. — Все равно день уже испорчен».

Но на выходе гид продолжала цепко держать всех в поле зрения.

— Автобус! Автобус! Быстро в автобус! — вдруг выкрикнула она.

И Дульсе помимо своей воле оказалась в автобусе. А гид схватила микрофон и зачастила с новым энтузиазмом:

— Мы направляемся на остров Сите, где находится знаменитый Собор Парижской Богоматери, Нотр-Дам де Пари. Он был построен в двенадцатом веке...

«Боже, как у нее язык не устал? — подумала Дульсе. — Помолчала бы хоть минутку». Она уже проклинала то мгновение, когда пристроилась к этой группе. Хотела спокойно осмотреться... Осмотрелась... Спокойно... Смех, да и только.

Величественная громада собора взметнулась высоко вверх толстыми каменными стенами. Здесь все поражало воображение подлинной древностью и удивительной гармонией.

Дульсе закинула голову вверх, и у нее даже дыхание перехватило. Массивные скульптурные изваяния на фасаде уже восемь веков омывались дождями и выдерживали порывы ветра. На их каменных лицах лежала печать суровости и вечного молчания. Сколько поколений таких маленьких людишек, как она, видели они внизу у своих ног, и сколько еще поколений им предстоит увидеть...

Дульсе вдруг подумала, как коротка человеческая жизнь по сравнению с неумолимым бегом времени. Эти истуканы были свидетелями кровавых костров инквизиции, пышных королевских празднеств, пожара Великой французской революции, расцвета серебряного века, они вынесли бомбежки и обстрелы второй мировой войны, а теперь сумрачно взирают в небеса, в необозримой дали которых стыкуются космические корабли. Вся история европейской цивилизации прошла перед их каменными глазами.