Несколько минут священник и Лус медленно шли в полной тишине. Лишь песок поскрипывал под ногами. Потом падре Игнасио продолжил:

— Да, все мы рабы Господа нашего и преданы Ему телом и духом. Сей же грешник не только проповедует, но и думает, кажется, больше о брюхе, чем о духе...

Приближаясь к выходу, Лус спросила:

— Куда вы сейчас, падре?

— Молиться. Помолись и ты, Лусита, об этом заблудшем докторе Гонсалесе. Все мы смертны, и срок дней наших знать нам не дано. А ведь этот щеголь может представить пред очи Господа свое моложавое тело, обронив по дороге душу. Мой долг молиться, чтоб Господь не допустил этого. — Падре говорил вполголоса, но Лус казалось, что эти неторопливые слова резонируют и раскатываются у нее в голове. Внимательно взглянув на глубоко задумавшуюся девушку, священник вдруг улыбнулся и совсем другим голосом добавил: — А после молитвы пропущу стаканчик. Глядишь, у Господа найдется еще немного терпения на старого грешника!

У ворот они попрощались, и тут же сзади раздался голос Тересы:

— Эй, Лусита!

Лус оглянулась. К ней стайкой приближались подруги. Чата, как всегда, тараторила:

— Ну что, я так и сказала девчонкам, как тебя увидела: хорошо бы Лус сбежала, когда мы затянем это занудство. А то, чего доброго, в обморок грохнется. Правда, девочки? И откуда ты вообще взялась? Я думала, что ты раньше придешь Вила послушать, вы же приятели. Ах да, он сказал, что ты кавалера завела. Не этот ли пупсик, к которому ты подсела? По-моему, старикан не противный. А как тебе Вил? Симпатяга. Дурачок, правда.

На Чату невозможно было сердиться.

— Тпр-ру! — низким грудным голосом остановила Тересу одна из подруг.

Все хохотали, громче всех сама Тереса.

— Ну, Леонора, ты даешь! А я-то беспокоюсь, что у нас не ставят русских опер и ты пропадешь со своим басом! В крайнем случае, вернешься в Чьяпас и будешь притормаживать мулов по другую сторону Сьерра-Мадре! Ну хорошо, давай по порядку. — Тереса повернулась снова к Лус. — Вил обещал...

— Какой Вил?

— Вот те раз! Перебросила своего дружка на меня

— Ой господи, это ты про этого Гонсалеса? - только сейчас сообразила Лус. - Так я же его сегодня в первый раз увидела. 

— Вот прохиндей. А мне все уши прожужжал: Лусита то, Лусита се. Лусита по вечерам с кавалерами, а то бы она сама... Только Чате, лучшей подруге, она может доверить подбор ансамбля...

— Он был на нашем последнем концерте, а потом узнал в ректорате мой телефон. Но за те пять минут, что он гнусавил по телефону, я чуть не уснула. Ну, думаю, пусть Чату усыпит, может, в книгу Гиннеса попадет.

— «Гнусавый» — это ты зря, он парень что надо.

— Вот и я смотрю: в прошлую среду я дала ему телефон Чаты Гутьеррес, а сегодня вместо нее поет «несравненная Тереса». — С Чатой трудно было не сбиться на ее игривую манеру. — А сегодня гуляю по парку, дышу воздухом, вдыхаю ароматы цветов, слушаю пение птиц — и вдруг эти козлиные рулады твоим голосом. Бегом побежала, думала, бедняжка Чата свихнулась. Про гнусавого динозавра я и думать забыла...

— Ой мамочки! Динозавр! — Тереса покатилась от хохота, за ней засмеялись остальные подруги. — Динозавр! А ведь правда похож, хвоста только нет. А кто этот дядечка, к которому ты присоседилась? Чудный дедок, только что-то все грустил. Познакомь, я его расшевелю.

— Это... старый друг нашей семьи, сеньор Игнасио. — Лус сразу посерьезнела. Ей почему-то не хотелось упоминать о сане старого друга семьи.

— А вот и наш трезвенник. — Леонора, оглянувшись, заметила приближавшуюся к выходу из парка пару: доктора Гонсалеса и аккомпаниатора. Видно было, что подруги Лус не успели проникнуться особым почтением ни к проповеднику, ни к его проповедям.

— Слушай, Лус, — затараторила Тереса, — дай-ка я тебя ему представлю! — Не увидев на лице подруги особого энтузиазма, Тереза продолжала: — Ну, ну, пошли. Не все ж тебе оставаться телефонной сводней. Ладно, ладно, в кои-то веки появился шанс познакомиться с достойным джентльменом. Не бойся, он первый не пристает! Послушаешь легкую музыку, выпьешь прохладительных напитков... Ах, да! Легкой музыкой ты уже вроде бы насладилась, — хохотала Чата. — Пойдем выпьем минералочки!

Вместе с подругами Лус зашла в небольшое кафе, где можно было выпить чашечку кофе, взять бутылочку легкого вина или кока-колы. «Все, что доктор Гонсалес считает недопустимым для христианина», — подумала Лус и как будто назло проповеднику взяла кофе и стакан кока-колы, которую на самом деле не очень любила.

Ее подруги, однако, ограничились соком и минеральной водой.

— Вы что, верите всему, что он болтает? — удивилась Лус. — Чата, да не ты ли позавчера на вечеринке преспокойно пила и пиво, и вино?

— Да ну, — махнула рукой Чата, — Вил, если увидит, начнет занудствовать. Как говорится, не будите спящую собаку, не укусит.

Лус пожала плечами и стала маленькими глотками пить кофе. В этот момент в кафе вошел проповедник собственной персоной. Вблизи весь его облик показался девушке еще более нелепым — этот костюм, эта роза в петлице! На лице доктора Гонсалеса застыло какое-то брезгливо-постное выражение, какое бывает у тети Кандиды, когда она говорит о чем-то для нее неприятном.

Он подошел к подругам и встал рядом с их столиком.

«Пришел с инспекцией», — невольно подумала Лус.

— Я рад, — сказал Вилмар Гонсалес, — что мои наставления пошли моим помощницам на пользу, надеюсь, ваша прелестная подруга тоже присоединится к нам, — он обращался к Чате, но смотрел на Лус.

— Нет-нет, — быстро проговорила девушка, — я... я не могу. Я очень занята... и... — Она вдруг осознала, что начинает оправдываться под этим строгим, как у учителя, взглядом. «Этого еще не хватало!» — рассердилась Лус сама на себя и твердо сказала: — Я уже говорила вам, доктор Гонсалес, что не смогу вам помочь.

— Какая удивительная жалость! — сказал проповедник и подсел к ним. — Сок апельсина, пожалуйста, — обратился он к официанту.

— Простите, пожалуйста, откуда вы? — спросила Лус.

— В настоящее время я выступаю от лица Нью-Йоркского отделения нашей церкви, — с достоинством ответил Гонсалес. — Но родился я в Бразилии.

«Так вот откуда этот акцент, теперь все ясно», — подумала Лус.

— Я испытываю счастье, что вы, сеньорита Лус, пришли на мою проповедь, — сказал Гонсалес, — и я надеюсь...

— Да-да, конечно, — сказала Лус, решительно поднимаясь из-за стола. Ей стало просто невмоготу находиться в одном помещении с этим человеком. «И как его девчонки терпят», — недоумевала она. — Извините, я очень тороплюсь, до свидания, — бросила Лус не столько проповеднику, сколько подругам, и быстро вышла из кафе.

Гонсалес проводил ее взглядом.

— Ваша подруга — занятый человек, — сказал он Чате и Леоноре, — но я надеюсь, она найдет для меня время.


ГЛАВА 11


Весь долгий перелет от Мехико до Парижа Дульсе продремала, забившись в угол кресла и не отвечая на расспросы попутчиков. Стюардесса убирала поставленные перед ней подносы с едой нетронутыми.

Делая вид, что спит, Дульсе со страхом думала, что бандиты могли узнать о ее отъезде, и мысленно перебирала в памяти лица пассажиров - а вдруг один из них приставлен бандитами следить за ней? 

Какой-то парень, по виду мексиканец, занимающий кресло через проход от Дульсе, постоянно бросал на нее пристальные заинтересованные взгляды.

«Что ему надо?» — поеживаясь, думала Дульсе, ловя на себе очередной взгляд черных глаз, спрятанных под густыми бровями.

Этот парень выглядел очень подозрительно, и сердце Дульсе сжималось от леденящего страха. Пока она в самолете, ей ничто не угрожает. А потом? Ведь она будет совсем одна в незнакомом городе, да еще таком огромном, как Париж. Ей не к кому даже обратиться за помощью. Не бросаться же прямо с трапа самолета в объятия ближайшего полицейского. Во-первых, это просто смешно, а во-вторых, как она объяснит причину своего беспокойства?

Сквозь неплотно сомкнутые ресницы Дульсе заметила, что парень опять смотрит на нее, и демонстративно отвернулась к окну.

И все черные мысли вдруг разом выскочили у нее из головы. Даже дыхание захватило, такая прекрасная картина предстала ее взору за стеклом иллюминатора.

Внизу под крылом самолета клубились облака, позолоченные сверху лучами восходящего солнца. Ее взору предстала вся гамма красок — от темно-серого до жемчужно-розового, от нежно-сиреневого до ослепительно-золотого. И все это неуловимо перетекало одно в другое, как будто кто-то смешивал кисточкой цвета на гигантской палитре.

Дульсе пожалела, что сдала этюдник в багаж. Сейчас бы зарисовать, схватить прекрасное мгновение, ведь потом, по памяти будет трудно воспроизвести все богатство и разнообразие оттенков.

Дульсе посмотрела на часы. Еще совсем рано. Там, внизу, наверное, едва брезжит серенькое утро, а она, поднявшись выше облаков, первой встречает восход.

Радостное возбуждение охватило ее. Сегодня утром она будет уже в Париже, городе ее мечты. Она будет ходить по святым камням Монмартра, она увидит наяву сокровища Лувра, рассмотрит каждый мазок на картинах великих мастеров. Репродукции в подаренном ей альбоме, безусловно, очень хороши, но все же они не могут передать очарования живых красок.

Первым делом она сразу же побежит в музей Лувра, нет, пожалуй, сначала посмотрит Нотр-Дам... Ой, а Елисейские поля? Дня не хватит, чтобы посетить все, что хочется посмотреть, и трудно выбрать, с чего начать. Дульсе улыбнулась своим мыслям: какая же она глупенькая, ведь у нее впереди не один день, и она растянет удовольствие от знакомства с Парижем, она узнает каждый закоулочек, чтобы почувствовать себя не провинциалкой, а настоящей парижанкой.