Дульсе внимательно осмотрела пассажиров — страшного индейца-полукровки среди них не было. На миг она вздохнула спокойно. В голове даже мелькнула мысль: «А что если он отстал? Вдруг он не знает, где я живу». Она рассуждала так: преступники с самого начала знали, что она художница, и теперь решили устроить засаду у Академии художеств, правильно рассчитав, что она должна рано или поздно появиться где-нибудь рядом. Еще неизвестно, узнал ли ее этот индеец или нет, ведь они видели ее тогда совсем недолго и она с тех пор изменила прическу. «Что ж, придется некоторое время не появляться в Академии», — со вздохом решила Дульсе. В отличие от многих других студентов она любила учиться.

Пока они ехали в автобусе, Дульсе немного успокоилась и даже подумала, а не ошиблась ли она, вдруг человек на остановке был просто похож на того бандита — мало ли в Мехико приезжих из деревни.

Но от ее спокойствия не осталось и следа, когда автобус затормозил на нужной Дульсе остановке и она увидела, что у фонарного столба стоит другая, также очень знакомая фигура — маленький щуплый человечек лет сорока в помятом костюме. Второй! Теперь сомнений не было. Ее выследили.

— Она заперлась у себя и не хочет выходить! — Это было первое, что услышал Рикардо, когда вернулся домой.

Перед ним стояла Кандида, в буквальном смысле слова заламывая руки.

— Кандида, — попытался успокоить ее Рикардо, — ты же знаешь, какая у нас Дульсита дикарка. С ней бывает.

— Это совсем не то! — ответила Кандида. — Я знаю девочку не хуже, чем ты, а возможно, и получше. То, что с ней сейчас, это настоящая болезнь. У нее депрессия!

— Нахваталась умных слов, — проворчал Рикардо, но решил сразу же подняться к дочери.—Дульсе, что с тобой?— спросил он, останавливаясь у запертой двери. — Это я, ты мне не откроешь?

За дверью раздался слабый шум, затем изнутри повернули ключ, и дверь медленно открылась. Рикардо был поражен выражением лица дочери. Она, казалось, осунулась за один-единственный день — ведь утром он видел их обеих, и они весело щебетали, как птички. Теперь же Дульсе стала похожа на привидение — темные глаза казались еще больше из-за синих теней, которые легли вокруг.

— Да, папа? — невыразительно спросила Дульсе.

— Что с тобой, девочка моя? Ты заболела?

— Нет, папа, — покачала головой Дульсе. — Я здорова. Но тем не менее, — она говорила медленно и едва слышно, — я, наверно, в ближайшие несколько дней не буду выходить из дома. Совсем.

— И не будешь ходить на занятия? — спросил обескураженный Рикардо.

— И на занятия не буду ходить, — подтвердила Дульсе.

— Но... — начал было Рикардо.

— Поверь, я не могу, — сказала Дульсе, а затем добавила: — Я не буду обедать, и... когда придет Лусита, пусть она зайдет ко мне, а больше... никто.

Дверь медленно закрылась прямо перед лицом Рикардо, но он был так потрясен разговором с дочерью, что не смог сказать больше ни слова.

В тот день Дульсе не разговаривала больше ни с кем, кроме Лус. Даже с Розой и Томасой она только тихо переговаривалась через дверь. 

Лус вышла от сестры немного взволнованная, но на вопросы родителей отвечала уклончиво.

— Знаете, — сказала она за ужином, на который Дульсе, разумеется, не спустилась, — мне кажется, Дульсите нужно переменить обстановку. Ей надо на время уехать из Мехико. А то ей здесь мерещится бог знает что.

— А это мысль, — горячо поддержал дочь Рикардо. — Пусть едет в Гвадалахару к Ванессе и Эрнандо. Мы с ними давно не виделись, а ведь тетя Ванесса столько для нее сделала.

— А мне кажется, ей нужен воздух, — покачала головой Томаса. — Лучше куда-нибудь в деревню, а не в город. Что в этой Гвадалахаре, только копотью дышать!

— Тогда к Густаво и Инес на ранчо, — предложил Рикардо. — Научится ездить верхом, а сколько там возможностей для рисования.

— А мне кажется, — мечтательно сказала Роза, — что Дульситу надо отправить в Париж. Она там расцветет, моя девочка. И для художника Париж — это своего рода Мекка. Только там можно по-настоящему выучиться живописи.

— Да вы что! — всплеснула руками Кандида. — Чтобы я отпустила ребенка за тридевять земель одного! Она же еще крошка! Девочку, одну отправить неизвестно куда, ну это надо такое придумать! И кто это говорит — ее родная мать!

— Париж... — задумчиво сказал Рикардо, не обращая никакого внимания на крики Кандиды. — Мысль неплохая.

— А наша семья может себе это позволить? — спросила Томаса. — Это недешевое удовольствие.

— Я думаю, да, — подумав, сказал Рикардо. — Дела в нашей фирме идут хорошо, и всем обещали солидные премии. А с нового года мне, по-видимому, прибавят жалованье. Так что с финансовой точки зрения все возможно.

— Так, значит, решено? — воскликнула Лус и вскочила на ноги. — Тогда я побегу скажу Дульсите! Вот она обрадуется!

— Подожди! — попыталась остановить дочь Роза. — Мы еще ничего толком не обсудили!

— Потом обсудим! — крикнула с лестницы Лус, и все услышали, как она барабанит в дверь сестры: — Дульсита! Дульсита! Слышишь? Тебя решили отправить в Париж!


ГЛАВА 10



Провожали Дульсе все родственники и знакомые. В аэропорт приехали не только Линаресы, но и тетя Лаура с Феликсом и Эдуардо Наварро. Пришел и Пабло, который был, кажется, весьма недоволен тем, что снова увидел Лус в обществе этого «пустозвона», как он про себя окрестил соперника.

Все были, конечно, рады за Дульсе, но к радости примешивалось беспокойство — как она там приживется, в чужой стране, такой не похожей на родную Мексику. Да и сама Дульсе выглядела скорее испуганной, чем счастливой.

Тетя Лаура, которая бывала не только во Франции, но и во многих других европейских странах, говорила Дульсе:

— С самого первого дня присматривайся ко всему, старайся вести себя так, как все люди вокруг, чтобы не выглядеть белой вороной.

Тино, двоюродный брат девочек, все время перебивал взрослых, которые делали Дульсе разные наставления, и то и дело кричал:

— Дульсита, обязательно поднимись на Эйфелеву башню в самый первый день! Не забудь про дворец, обязательно посмотри, как жили французские короли, и напиши мне! На площадь Бастилии сходи!

Тино любил историю и поэтому очень завидовал своей кузине, которая через несколько часов сможет увидеть все эти знаменитые исторические места своими глазами.

— Так ведь есть же альбомы, глупый. Там все можно увидеть, не уезжая из Мехико.

— Нет, — затряс головой Тино, — альбомы — это совсем не то. Гораздо интереснее увидеть все самому, ну, по крайней мере, поговорить с теми, кто видел.

Дульсе не могла с этим не согласиться.

Потом к ней протолкалась Лус и на ухо шепнула:

— Надеюсь, там у тебя будут романы! Как я тебе завидую, сестренка, - роман с настоящим французом!

— Какие романы?! — сделала страшные глаза Дульсе. — Да у меня и в мыслях ничего такого нет.

— А вот и зря, — сказала Лус. — Инес в таких случаях говорит...

— Только не надо опять про Инес, умоляю, — сказала Дульсе. — Представляю себе, какой фурор она произвела бы в Париже!

Потом к Дульсе подошел дядя Феликс и тоже что-то советовал, потом о французских кафе толковал Эдуардо Наварро. Тетя Кандида никаких наставлений не делала, а только тихо всхлипывала, утирая глаза кружевным платком. Она до сих пор не могла смириться с тем, что «ребенка» одного отправили куда-то за тридевять земель, где с ним неизвестно что может случиться.

Томаса тоже казалась расстроенной, но она понимала, что для Дульсе сейчас будет лучше всего полностью переменить обстановку. Она не знала, в чем причина глубокой депрессии, которую переживала девочка, и подозревала, что дело может быть в несчастной любви. Но Дульсе была такой скрытной, что ничего узнать Томасе не удалось. «Пусть едет, — думала старая кормилица Розы, — будут новые люди, новые впечатления, в Париже она быстро забудет ЕГО и излечится». Знала бы Томаса, как далеки были ее предположения от действительности.

Роза и Рикардо думали о том же — что Париж поможет Дульсе преодолеть то подавленное состояние, в котором она находилась, но Роза материнским сердцем чувствовала, что странное, необъяснимое поведение дочери объясняется вовсе не несчастной любовью, а чем-то совершенно другим, но чем именно — она не знала. Несколько раз она пыталась поговорить с Дульсе по душам, но всякий раз наталкивалась на внутреннее сопротивление. Тут была какая-то тайна, но тайна темная, не связанная ни с несчастным романом, ни с неразделенной любовью. Вчера, накануне отъезда Дульсе, когда все вещи были уже собраны, последние приготовления сделаны, а девочки ушли спать, Роза говорила мужу:

— Знаешь, Рикардо, ты не поверишь, но я бы обрадовалась, если бы оказалось, что Дульсе скрывает беременность и потому находится в таком состоянии.

— Это при твоих-то твердых моральных принципах? — улыбнулся Рикардо. — Поразительно.

— Да, — ответила Роза. — И не надо иронизировать Томаса воспитала меня честной девушкой, и я ни разу в жизни не пожалела об этом. Но сейчас речь не о том. Я хотела сказать, что Дульсе терзает какая-то тайна. И это меня очень беспокоит. Мне кажется, что в конце концов это закончится какой-то трагедией. Если бы дело было действительно только в том, что она поверила какому-то человеку, который обманул ее, если бы она ждала от него ребенка — что ж, мы бы ей помогли, и в конце концов она уже взрослый человек.

— Так ты думаешь, это настолько серьезно? — встревоженно спросил Рикардо. — Ведь доктор сказал, что это переходный возраст и под влиянием новых впечатлений депрессия Дульсе пройдет.

— Нет, Рикардо, — покачала головой Роза. — Я уверена, что дело тут не в переходном возрасте. Понимаешь, как бы это получше выразить, мне кажется, что... Дульсе чего-то панически боится.