Возможно, именно это ощущение боли вывело Дульсе из оцепенения. Как будто волшебная палочка коснулась статуи и та ожила. Со всех ног, не оглядываясь назад, она бросилась по узкой тропинке, которая змеилась между скал. Прогремел второй выстрел, но в тот же миг Дульсе сделала отчаянный прыжок и оказалась за скалой. Она слышала, как пуля просвистела где-то за ее головой.

Не разбирая дороги, Дульсе неслась по узкой каменистой тропинке, которая уводила ее все выше и выше. Скоро она оказалась на самом верху гряды, поросшей густым кустарником. Совсем недалеко, внизу на тропинке, послышалось тяжелое топанье — за ней гнались. Конечно, Дульсе бежала легче, чем ее преследователи, но один из них, очевидно Кике, не отставал от нее. К своему ужасу, Дульсе увидела, что тропинка ведет ее на крестьянские поля — здесь на открытой местности она будет прекрасной мишенью. Она остановилась. Шаги меж тем приближались. Еще секунда — и Кике с револьвером в руках появился из-за поворота.

Дульсе в отчаянии бросилась в густой кустарник, который рос у тропы со стороны моря. Острые ветви царапали ей лицо и руки, запутывались в волосах, но она, казалось, не замечала этого. Она опустилась на четвереньки и поползла, а затем замерла, прижавшись к теплой сухой земле. Теперь топанье больших тяжелых ног раздавалось уже совсем рядом... Вот Кике пробегает мимо... Сердце Дульсе бешено забилось. «Неужели пронесло?» — мелькнула мысль. Но нет. Внезапно топот прекратился. Видимо, Кике добежал до конца тропы и увидел пустынные поля, где, кроме кружившего высоко в небе ястреба, никого не было.

Дульсе замерла, схватившись за сухую траву, как за последнюю надежду на спасение. Шаги послышались снова. Кике возвращался.

Когда впоследствии Жан Пьер спрашивал у Дульсе, сколько времени она провела, лежа на земле под колючим кустом, она не смогла ответить. Иногда ей казалось, что прошло несколько часов, а иногда — что не более минуты. На самом деле, как впоследствии установило следствие, учитывая время, когда она вернулась в отель, все происходившее заняло не более чем минут двадцать, в крайнем случае час. Но эти двадцать минут изменили ее больше, чем других могут изменить месяцы. Потому что сейчас, распластавшись на земле в трех-четырех шагах от смертельного врага, Дульсе всерьез прощалась с жизнью.

Человек рано или поздно начинает думать о смерти, но с разными людьми это происходит в разное время. Многие всерьез начинают задумываться об этом лишь в среднем возрасте или в старости. Дульсе отчетливо поняла, что она смертна, когда ей только исполнилось девятнадцать.

Когда злобное сквернословие преследователей смолкло, когда их шаги затихли вдали, она еще долго лежала, вцепившись в землю. Но вот недалеко, видимо со стороны полей, послышался веселый детский смех. Он рассеял ужас Дульсе, и она потихоньку выбралась ближе к тропинке. Она робко выглянула из своего колючего убежища. На тропинке никого не было. На краю поля сидели двое крестьянских ребятишек и что-то рассказывали друг другу, весело смеясь. Когда Дульсе подошла к ним, они сначала недоуменно посмотрели на нее, а затем громко расхохотались.

— Ты что, пугалом пришла наниматься! — спросил мальчик постарше в широком сомбреро.

Дульсе оглядела себя — действительно, больше всего сейчас она была похожа на огородное пугало. Ноги и руки были исцарапаны и перепачканы землей, джинсы и футболка разорваны, к ним в большом количестве пристали какие-то колючки.

— А волосы-то, волосы! — заливался мальчишка помладше.

Дульсе ни капли не обиделась, напротив, ей казалось, что еще никогда в жизни она не видела таких приятных детей.

Когда Дульсе прибежала обратно в отель, Лус уже проснулась и была не на шутку взволнована исчезновением сестры.

— Ну ты даешь! Хотя бы записку оставила! — набросилась она было на Дульсе с упреками, но когда сестра вышла на середину комнаты и Лус увидела ее, она осеклась и могла только смотреть на Дульсе широко раскрытыми от удивления глазами. — Что с тобой? Где ты была? Посмотри на свои руки! А одежда! — Лус поняла, что с Дульсе действительно что-то произошло, ведь из них двоих скорее она сама была склонна пускаться в различные рискованные предприятия, а не ее куда более осмотрительная сестра.

Вместо ответа Дульсе рухнула на кровать и разрыдалась. Теперь, когда она оказалась в безопасности, моментально наступила реакция. Лус встревожилась не на шутку.

— Дульсита, милая, что случилось? — повторяла она, склонившись над сестрой.

Наконец Дульсе потихоньку успокоилась. Лус заставила ее принять душ, а сама сбегала за кофе. Теперь, когда Дульсе, завернувшись в большое махровое полотенце, сидела за столом и маленькими глотками потягивала кофе, Лус снова подступила к ней с расспросами.

Дульсе рассказала сестре о том, что произошло на берегу. Лус задохнулась от ужаса, когда сестра дошла до того, как в нее стреляли. Когда Дульсе закончила, Лус, смотря на нее широко раскрытыми глазами, только качала головой, не находя слов.

— Как хорошо, что ты догадалась спрятаться, — наконец проговорила она. — У меня просто голова идет кругом, что было бы, если бы ты побежала дальше и они бы тебя увидели.

— Наверно, я бы сейчас не сидела здесь и ничего тебе не рассказывала, — невесело усмехнулась Дульсе. — В поле они бы просто пристрелили меня, и все.

— Ну, слава Богу, ты жива! — воскликнула Лус и от избытка чувств бросилась обнимать и целовать сестру. — Дульсита, сестренка, что бы я без тебя делала! Ведь я тебя люблю больше всех на свете... кроме мамы...

— А мама-то как расстроится, когда узнает, — вздохнула Дульсе. — А тетя Кандида, а Томаса...

— А мы разве им скажем? — сдвинула брови Лус. — Может быть, не стоит их расстраивать? У Томасы последнее время не ладится с сердцем, а у тети Кандиды давление, ты сама знаешь. Мне-то сейчас чуть плохо не стало, когда ты рассказывала про этот ужас, а ты только представь себе, что будет с ними. «Скорую» вызывать придется.

— Да, ты права, — согласилась Дульсе, — не будем их лишний раз волновать. Может быть, рассказать папе и дяде Рохелио?

Лус снова покачала головой.

— Я боюсь, папа будет настаивать на том, чтобы мы пошли в полицию. Придется снова и снова давать показания, они тебя затаскают. А ты ведь и рассказать-то толком ничего не сможешь.

— Да нет, — тихо возразила Дульсе, — я их очень хорошо запомнила. Их лица так врезались в мою память, что, мне кажется, я буду помнить их до конца жизни. Один, тот, которого зовут Кике, такой с крупными чертами лица, волосы прямые черные, видимо, наполовину индеец, вообще он похож на крестьянина. А второй рыжеватый, волосы редкие. Городской забулдыга. Вот смотри. — Дульсе взяла ручку и быстро набросала на салфетках два портрета. — Я думаю, я могла бы помочь полиции в раскрытии этого дела.

— Ой, Дульсита, да ты что! — замахала на нее руками Лус. — Лучше помалкивай да никому не говори, что ты их помнишь! Веди себя как ни в чем не бывало. И вообще, — она вздохнула, — давай постараемся взять и обо всем забыть. Зачем портить себе отдых. — С этими словами Лус взяла со стола салфетки, на которых Лус нарисовала портреты преступников, и бросила их в корзину для мусора. — Вот так. Считай, что ничего не было.

Но сестре после всего того, что ей пришлось пережить на берегу, было вовсе не так легко выбросить все из головы и переключиться на другие, более приятные мысли.

— А вдруг они меня тоже запомнили? — спросила она. — Они могут начать искать меня. Может быть, нам лучше поскорее вернуться в Мехико? Прямо сегодня.

Такой поворот событий Лус не устраивал совершенно. На сегодня у нее было назначено свидание с Пабло, и в предвкушении его у нее немного кружилась голова. Этот молодой человек ей очень и очень понравился. Уехать сейчас, когда только начинается такой интересный роман... Это было совершенно немыслимо. Обидно было бы до слез. И не то чтобы Лус считала страхи своей сестры совсем необоснованными, в глубине души она понимала, что раз преступники так хотели уничтожить Дульсе, они скорее всего сделают попытку найти ее, но ей очень не хотелось в это верить. Прервать отдых, вернуться в Мехико — эта мысль казалась ей невыносимой. Лус постаралась убедить сестру (убеждая одновременно и себя), что никаких поводов для беспокойства нет.

— Вряд ли они тебя запомнили, — качала головой Лус. — Ну посуди сама: ты смотрела на них гораздо дольше, они ведь в сущности видели тебя несколько секунд, не больше. Кроме того, они находились на солнце, а ты в тени скалы. И, наконец, ты художник, у тебя профессиональная память на лица. А эти... ты сама говорила, что они всю ночь кутили в каком-то кабаке. Они тебя и рассмотреть-то как следует не успели, не то что запомнить.

— Наверно, — согласилась Дульсе. — И все-таки я теперь не смогу и шагу ступить по Акапулько, не трясясь от страха. Для меня по крайней мере отдых уже все равно испорчен. Но ты права, это просто глупые страхи, я это понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Но, наверно, несправедливо портить отдых еще и тебе. Тем более у тебя сегодня свидание.

Лус вздохнула. Ей было стыдно признаться, что сестра права — все дело было в Пабло.

— Знаешь, — вдруг озорно улыбнулась Дульсе, — может быть, я тоже подстригусь. Тогда они меня точно не узнают. Уж если они что-то во мне и заметили, так это длинные волосы.

— Да, вот это идея! — воскликнула Лус, довольная тем, что сестра нашла выход из положения и теперь не будет настаивать на немедленном возвращении в Мехико.

— Я пойду сейчас же, только оденусь, — сказала Дульсе.

Она тоже была рада тому, что ей в голову пришла такая удачная мысль. Подстричься она твердо решила еще сегодня рано утром, ей казалось, что именно в модной стрижке заключен успех Лус у молодых людей. Но она бы лучше умерла, чем призналась сестре в истинных мотивах изменения прически. Ей долго пришлось бы ломать голову, как объяснить Лус, отчего она хочет сделать такую же стрижку, как у сестры. Теперь же все объяснялось очень просто.