— Эрик!..

Ее возглас мог бы заполнить Вселенную, хотя прозвучал тише самого тихого шепота и потерялся в обволакивающем тепле поцелуя. Она открылась ему полностью, сдалась на милость победителя — и тогда он на мгновение замер и в завершающем порыве исторг в ее лоно дар своей животворящей силы.

Его тело расслабилось и отяжелело, а она не могла унять дрожь. Оба были в поту и душевно опустошены после минувшего урагана страсти. Он отдал ей все, все до конца — и она отдала все ему. Странное это было чувство, и, улыбнувшись, Розалинда теснее прижала любимого к себе. Да, конечно, он вложил в их соединение все самое лучшее, чем был наделен. Она ощущала это с такой же несомненностью, как ощущала тяжесть его тела, прижимающего ее к грубой мешковине. Но знал ли он, что получил от нее взамен? Понимал ли, что их связывают духовные узы — куда более крепкие чем узы плоти, — несмотря на весь накал телесного наслаждения, которое они подарили друг другу? Нет. Не понять этого он не мог. И она улыбнулась от безграничного счастья.

Он шевельнулся и пальцем легко коснулся ее губ. Открыв глаза, Розалинда увидела, что он всматривается в ее лицо, и прочла в его взгляде радость и нежность.

— Такие улыбки приберегай только для меня. — Наклонив голову, он ласково поцеловал ее, и в этом поцелуе жила не страсть, а какое-то иное чувство, которому не так легко подыскать название. — Только для меня одного.

Она молча кивнула в ответ, и он уронил голову ей на плечо. Потом перекатился на бок, не выпуская ее из объятий. Одной рукой он провел вверх по ее руке, потом вниз и легко коснулся ее груди. И это движение, такое нежное и уместное, показалось сейчас исполненным даже большей интимности, чем все предшествовавшее ему.

Уткнувшись лбом в плечо Эрика, Розалинда улыбнулась, не желая заглядывать в будущее — ни на секунду вперед. Сейчас, когда она лежала в его объятиях после столь упоительных любовных утех, она по крайней мере могла тешить себя иллюзией, что все в мире идет так, как должно идти.

22

Эрик сидел на грубо сколоченной скамье, когда прочие ратники потянулись ужинать. Они несколько раз звали его с собой, но он только молча качал головой. Не еда была у него на уме.

— Может, его Молли дожидается, — загоготал один верзила. — Я видел, как она новичка обхаживала. Сейчас в сыроварне пусто — время самое подходящее. Какой мужик не предпочтет Молли со всеми ее штучками баранине с подливкой?

— У кого брюхо подвело, вот какой. Тогда уж лучше баранина, — добродушно вмешался другой.

Эрик поднял глаза, изобразив на лице что-то вроде усмешки. Хотя их грубое зубоскальство относилось к бойкой молочнице, Эрика от этих шуточек коробило: слишком свежо было в памяти последнее свидание с Розалиндой.

— Вот еще! Она сейчас, не иначе, слишком устала, чтобы пошевеливаться, как мне надо, — ответил он с запинкой. — Видали, какая там дорожка уже протоптана к ее дверям?

— Молли устали не знает.

— Она ж ничего не делает, только лежит раздвинув ноги. С чего тут уставать?

К тому времени, когда сотоварищи удалились в парадную залу, Эрик чуть ли не зубами скрежетал от злости. Но сердился он скорее на себя самого, чем на толпу насмешников. О Молли он и не думал: она не вызывала в нем ни малейшего интереса, тем более что репутация потаскушки была ею вполне заслужена. Всего несколько часов назад он лежал с Розалиндой, и его не отпускало воспоминание об аромате и сладости ее прекрасного тела. И когда о слиянии мужчины с женщиной окружающие судачили так, словно речь шла о случке животных, Эрику становилось тошно. Еще хуже было то, что в прошлом он мог бы припомнить целую вереницу подобных Молли — спутниц боевой лагерной жизни, — покладистых девиц, всегда слетающихся на турниры. Давно был потерян счет тем безотказным любвеобильным прелестницам, которые уединялись с ним в каких-нибудь укромных уголках. Чтобы снять напряжений и усталость дневных трудов, ему достаточно было именно этого — мягкого живота и пары раздвинутых ног.

Но Розалинда — это другое.

Не зная, чем заняться, Эрик вынул нож и поднял с пола крепкий дубовый кол. Рассеянно начав строгать место, где торчал сучок, обтесал слишком толстый конец, заровнял все занозы, и получился увесистый посох-дубинка. В ловких руках работа спорилась, но мысли были не здесь, он вспоминал часы, проведенные с Розалиндой.

Как она нежна, как неправдоподобно сплавились в ней невинная сдержанность и страстная самозабвенность. Одна лишь мысль об ее податливом юном теле зажигала огонь в крови. Куда девался гнев, который она в нем вызывала? Да, его задевало, что для нее титул значит больше, чем сущность человека. Но ведь глупо и даже нелепо было ожидать чего-то другого. Просто в каких-то тайниках души безвестного бастарда, каковым он и был, жила надежда на чудо. И когда Розалинда с презрением отвергла Эрика из-за его мнимой принадлежности к простонародью, его бешенство не знало границ. Заключив сделку с Кливом, он обещал не искать встреч с их общей госпожой. Это условие тогда не казалось трудновыполнимым: план отмщения сэру Гилберту целиком захватил Эрика. Что бы ни произошло между ним и наследницей Стенвуда за те две недели, что оставались до турнира, это не повлияет на грядущие события. После того как он встретится с Гилбертом в поединке и победит негодяя, он откроет все сэру Эдварду и заявит о своих правах на руку Розалинды. Она, конечно, согласится, когда узнает о его рыцарском звании. Нет, такой приз упускать нельзя. Он получит и ее, и Стенвуд или падет от руки сэра Гилберта. Так он думал тогда.

Но их неожиданная сегодняшняя встреча изменила все. Эрик перестал строгать и медленно провел по посоху рукой. Она пришла к нему сама, он не искал ее и, следовательно, не нарушил договора с Кливом, но все-таки чувствовал угрызения совести и ничего не мог с этим поделать. Ведь он и не отослал ее восвояси. Вместо этого насмехался над ней и дразнил, завлекая в ловушку, куда она неминуемо должна была угодить. А потом, когда она поднялась к нему на низкий чердак над конюшней, он забыл обо всем на свете, кроме нее. Вынужденное обещание Кливу, угрожающее присутствие сэра Гилберта — ничто не существовало, когда он ощущал ее опьяняющую близость. Она стояла там, маленькая и испуганная, и все же достаточно отважная, чтобы идти за ним, прекрасно понимая, к чему он клонит. А потом так пылко ему отдалась.

Прислонившись к стене и забыв о посохе, он вновь и вновь перебирал в памяти каждый упоительный миг их свидания. Даже запахи конюшни: лошадей, соломы, дерюжных мешков — вспомнились ему, смешавшись в воображении с легким ароматом, который источала только она. Его Роза. Его женщина. Но мог ли он считать ее действительно своей? Он не захотел пойти сегодня вечером в парадную залу именно потому, что не знал ответа. Это так трудно вынести: видеть, как она сидит столь далеко, видеть, как Гилберт, этот змей, увивается за ней и удостаивается улыбок, которые должны предназначаться только ему одному, Эрику. Еще больше он боялся почувствовать на себе ее взгляд и прочесть в ее глазах, что нужен ей только для телесных услад.

— Ах, черт побери, что я за глупец! — пробормотал он в ярости.

Эрик вскочил и начал расхаживать из конца в конец конюшни, снедаемый гневом и подавленный страхом. Как могла слабая, неискушенная девушка довести его до такого смятения? — удивлялся он, щурясь на темнеющий двор. Он всегда глумился над бедными дурачками, у которых мозги помещались в штанах. Женщина создана, чтобы служить мужчине. Она плоть от плоти его, она сотворена из ребра Адама. А теперь женщина околдовала его настолько, что желание обладать ею почти затмевало жажду отомстить за себя.

Внезапный взрыв смеха прервал его мрачные размышления, и он прислушался. Со двора донеслись звуки глухих ударов, за которыми последовало бормотание, а потом крик боли. Снова раздался смех, затем послышался голос одного из оруженосцев:

— Ты — бастард, вот ты кто. И к тому же коротышка. — Еще звук удара и стон. — Советую помнить свое место, оруженосец Клив.

После нового взрыва злорадного хохота небольшая группа парней выбежала из темноты за амбаром и направилась в парадную залу.

Эрик стоял неподвижно, как столб, у окна конюшни. Значит, щеночку Розалинды солоно приходится, размышлял он. Так ему и надо. Но все же это оскорбление, «бастард», неприятно поразило слух.

«А что тут такого, если мальчишка — бастард?» — говорил он себе. Придется юнцу окрепнуть духом и телом, если он хочет подняться выше своего нынешнего положения. Если же дрогнет, ослабеет под насмешками — превратится в трусливого, ничтожного олуха. Как он понесет свой крест — только его забота.

Все же, увидев, как ковыляет по темному двору бывший попутчик, Эрик нахмурил брови. Он был когда-то в таком же положении — чужака, незаконного сына ничем не примечательного рыцаря. Если бы он не превосходил других оруженосцев силой и ростом, то пострадал бы от них еще сильнее. Но он смог за себя постоять, и в конце концов им пришлось отступить. Однако у Клива не было такого преимущества. Когда бедняга, скорчившись и прихрамывая, проследовал мимо конюшни. Эрик вновь обругал себя за нелепые причуды собственной натуры.

— Поди сюда. — Отрывистая команда неожиданно прозвучала из темного дверного проема. Клив шарахнулся и съежился, испугавшись внезапного окрика и ожидая нового нападения.

— Ты! — Он задохнулся от удивления, потом прижал руку к боку. Затем медленно выпрямился во весь рост. — Так это ты стоишь за всем этим! — Он напоминал щенка, загнанного в угол.

— Если бы я хотел намять тебе бока, малыш, я бы не стал натравливать на тебя этих остолопов.

Последовало короткое молчание.

— Тогда чего же тебе надо? — вызывающе спросил юноша.