Долго и усердно молилась Розалинда, взывая ко всем святым, которые могли бы снизойти к ее мольбам, но она опасалась, что призывы к небесным заступникам останутся без ответа. И утешения она от них не дождется.

16

Время летело слишком быстро. Но иногда казалось, что оно ползет, как улитка.

Работы в погребах и кладовых заметно продвинулись вперед. Полки были освобождены от всего, что там скопилось, тщательно вычищены и вымыты; затем на них разместили действительно нужные припасы — в разумном порядке, чтобы всегда было легко найти необходимый предмет. Из каждой бочки вина взяли пробу, после чего — в соответствии с тонким вкусом Розалинды — бочку либо запечатывали заново, либо выливали содержимое. В пивном погребе, равно как и в кухне, потребовалось приложить несколько больше усилий. За долгие годы жир и копоть осели на стенах и потолках толстыми наростами, и счистить их оказывалось не так-то просто. К концу каждого дня на передники и головные платки Мод и Эдит налипало столько грязи, что несчастные прислужницы выглядели уже как настоящие пугала. Но, шаг за шагом, дело спорилось и там.

Больше всего Розалинду радовали усовершенствования в парадной зале. Чистые стены и пол, присыпанный свежесрезанными стеблями тростника с примесью лаванды и мяты, заметно изменили к лучшему и вид этого помещения, и свойственный ему запах. В первый вечер отец даже отозвался с похвалой о результатах ее трудов. В последующие дни она заставила буйную ватагу мальчишек вытащить столы во двор, отмыть их дочиста и поставить столешницы на просушку под лучи набирающего силу послеполуденного солнца. Такой же обработке подверглись и скамьи. Розалинда намеревалась впоследствии купить хорошего полотна для скатертей, чтобы столы в парадной зале приобрели достойный вид.

Затем малолетним строптивцам было велено приниматься за дело куда более неприятное — чистку факельных подставок и канделябров. Сдирая бесконечные слои воска и сала, мальчишки бормотали себе под нос самые разнообразные ругательства, но Розалинда не обращала на это внимания. Она предоставляла им возможность отводить таким образом душу сколько заблагорассудится, пока проклятия звучали не слишком громко, а работа шла своим чередом. День проходил за днем, и постепенно даже эти сорванцы начали проникаться чуть ли не гордостью, видя воочию плоды рук своих.

А вот с садом все было куда сложнее.

Клив полностью отдалился от нее, отдавая все силы, время и помыслы своим новым обязанностям оруженосца. На просьбу Розалинды, чтобы ей прислали еще одного помощника из числа тех, что трудятся на полях, отец ответил решительным отказом. Невозможно снять с полевых работ ни одного человека, твердо заявил он: каждый крестьянин должен не только возделывать свою собственную полоску земли, но и отработать положенное количество дней на угодьях сэра Эдварда. Пока стоит хорошая погода, ни о каком дополнительном помощнике и речи быть не может.

А это означало, что ей остается только Эрик.

Розалинду крайне раздражало, что ни отца, ни Клива, по-видимому, ничуть не беспокоило нынешнее состояние дел: такой опасный преступник проводит время у нее в саду без всякого присмотра, а им хоть бы что. Но когда она в очередной раз попыталась вовлечь в садовые заботы Клива, тот выразился достаточно ясно.

— А мне даже приятно это наблюдать: такой гордец — и в таком унизительном положении! Приставлен к работе, которой, по сути, пристало заниматься разве что женщинам… — сказал он с самым важным видом. — И пусть только попробует возражать! Да среди всех стражников не найдется ни одного, кто тут же не изрубил бы его в куски! А потом, вы же сами хотели, чтобы его пощадили, разве не так?

На это ей нечего было возразить. А идти к отцу, докучать ему новыми разговорами о Черном Мече она не смела: чего доброго, начнутся новые расспросы… и ее приключения выплывут на свет Божий. Временами ей казалось, что отец действительно только того и ждет, чтобы Эрик взбунтовался. Розалинда не раз и не два уже заставала такую сцену: Эрик работает в саду, а отец внимательно наблюдает за ним. Но Эрик трудился усердно, сад преображался не по дням, а по часам, так что ни у Розалинды, ни у ее отца не было ни малейшего повода к неудовольствию. И только самой себе она признавалась, что вовсе не угроза нападения заставляет ее страшиться Черного Меча. Дозорные на крепостных стенах и многочисленные обитатели замка служили надежной защитой от подобной опасности.

Нет, дело было совсем в другом. Что-то в нем привлекало ее. Она могла сколько угодно проклинать свое безумие и молиться об избавлении от него, но тем не менее оно ее не отпускало. Разговаривали они или нет, работала ли она поблизости от него или старалась держаться как можно дальше — это влечение не только напоминало о себе, но с каждым днем становилось сильнее.

Даже во сне она не могла избавиться от этого наваждения, потому что в ее сновидениях теперь царил Эрик. Сами сны не всегда бывали отчетливыми, но все равно — в ранние утренние часы она неизменно пребывала в таком состоянии, словно ее переполняет великая усталость и беспокойное ощущение собственного тела, что с ней никогда не случалось раньше.

Это просто потому, что она уже не девушка, — так ей хотелось бы считать. Но ее тело свидетельствовало об ином. Волны непонятного тепла, идущего откуда-то изнутри, порождали странную тревогу. И тогда, лежа в своей простой постели в ожидании рассвета, она признавала всю глубину своей греховности.

Она желала его точно так же, как он — совершенно очевидно — ее. Похоть — чудовище со своим разумом и сердцем — терзала ее немилосердно.

В одно прекрасное утро Розалинда проснулась с ощущением, ставшим уже привычным, что где-то глубоко внутри нее разгорается жаром тугое кольцо. Несколько мгновений она просто лежала неподвижно, даже не пытаясь бороться с угнетающими ее чувствами и досадуя на то, что даже в собственной комнате не может спастись от постоянной иллюзии его присутствия. Но больше всего негодовала она из-за того, что в ней нарастало неотступное любопытство и копились вопросы, не находящие ответа. Словно она ожидала чего-то… Словно речь шла вовсе не о том, как поведет себя Черный Меч, узнав, что она все еще не добилась от отца обещанного ею вознаграждения. Нет, предметом ее ожидания было нечто иное.

Нечто такое, к чему стремилось ее тело… только она не знала, что именно.

Или, говоря точнее, она не знала почему. Почему она жаждет его прикосновения? Его ласки? Почему она так упорно воскрешает в памяти неповторимый восторг поцелуя, когда его губы прижимаются к ее губам, порождая в ней упоительную панику?

Она беспокойно металась в постели, не находя себе места, и наконец сердито отбросила покрывало. Почему она должна терпеть эту пытку, без конца вспоминая момент, когда он овладел ею? Снова и снова переживала она тот миг и с каждым разом только сильнее терзалась. Пробормотав вслух проклятие, не вполне подобающее леди, она встала с кровати и босиком проследовала до таза с водой, который ей принесли в комнату накануне вечером. Дрожащими руками она ополоснула лицо, потом намочила в тазу кусок полотна и прижала его к полыхающим щекам. Но ни эта мокрая тряпица, ни холодный пол под ногами не остудили разгоряченное тело. Она подозревала, что даже купание в ледяной воде родника не сумело бы притушить огонь, сжигающий ее изнутри.

Она отбросила ткань. Ах, пропади он пропадом, этот мучитель, кипятилась она, отыскивая чистую сорочку и накидывая ее на себя. Это не человек, а сатана, убеждала она неведомо кого, просовывая руки в рукава. Люцифер, вот он кто, клеймила она обидчика, одергивая книзу полы сорочки. Единственный способ отделаться от таких порочных чувств — отделаться от него самого. И чем скорее, тем лучше. Но как? Как?

Именно над этим она ломала голову во время раннего завтрака. Теперь Эрик, наряду с прочими слугами, получал свою пищу в парадной зале, сидя за тем столом, который был дальше всех от господского возвышения и ближе всех к дверям. Сейчас он тоже находился там, и, несмотря на все благие намерения Розалинды, ее глаза то и дело обращались к нему.

В отличие от большинства слуг, он ел весьма аккуратно. Ножа у него не было, он мог пользоваться только ложкой и собственными пальцами, но, несмотря на это, выглядел более чистым и более благовоспитанным, чем все другие работники, сидевшие с ним за одним столом. Его завтрак состоял из хлеба, сыра, небольшой миски с овсянкой и кружки эля. Розалинда украдкой наблюдала за ним — до тех пор, пока он не кончил есть и не встал из-за стола. Только после этого она поспешно завершила собственную трапезу.

Ей не потребовалось много времени, чтобы раздать слугам указания насчет предстоящих им сегодня работ. В конце концов они были вынуждены смириться с тем, что жизнь в Стенвуде уже никогда не вернется в прежнюю колею. Чистота, благопристойность — вот чего требовала новая хозяйка замка, и всем было ясно, что ради достижения этой цели она сама будет неустанно трудиться и им житья не даст.

Когда Розалинда добралась до своего сада, Эрик уже начал выкорчевывать последнюю из злополучных ив. Тяжелыми садовыми вилами он разрыхлил почву. Затем с помощью изогнутой пластины кованого металла, прикрепленной к концу толстой дубовой палки, начал копать.

Вот он наклонился, вонзил лопату на глубину, вытащил ком земли, выпрямился. Снова и снова повторяя эти движения, он медленно перемещался вокруг разросшегося деревца, а Розалинда как зачарованная стояла и наблюдала за ним. Один из назойливых щенков устремился к ней, он радостно подпрыгивал, повизгивал и терся о ее ноги, требуя внимания. Но хотя Розалинда и снизошла до того, чтобы дружелюбно почесать его между ушами, ее взгляд не отрывался от Эрика.

Окопав дерево со всех сторон, он отложил лопату и оперся спиной о ствол. Однако, увидев Розалинду, тут же выпрямился.