Глубоко вздохнув, она попыталась стряхнуть тягостные мысли. Незачем тужить о прошлом, приказала она себе и бесцельно провела рукой по крышке громадного деревянного сундука. На ладони осталась мохнатая серая пыль, и Розалинда нахмурилась, стряхнув с руки ее след. Когда мать была жива, замок сиял чистотой, как редкая золотая монета. Теперь он был темным, грязным и унылым.

Распрямив плечи, Розалинда двинулась к двери. Уж что-что, а порядок она здесь наведет. Она присмотрит за тем, чтобы в Стенвуде все было вычищено от пыли, вытерто и вымыто. Может быть, она и не сумеет добиться, чтобы счастье снова поселилось в замке… кто может знать, что для этого требуется? Но со всем остальным она управится. Что ни говори, а управление хозяйством большого замка — это именно то искусство, которому обучала ее тетушка Гвинн.

Теперь, когда Розалинда определила для себя, чем ей надлежит заняться в самое ближайшее время, на душе у нее стало легче. Она подгребла угольки в камине поближе к середине топки, плотно прикрыла деревянные ставни на окнах и направилась в парадную залу, где ей предстояло снова встретиться с отцом. До сих пор все складывалось так, что каждая их встреча сопровождалась стычкой. На этот раз, решила она, все будет по-другому. В конце-то концов, для стычек теперь просто не осталось никаких поводов. О смерти Джайлса он уже знал, и хотя она все еще казнила себя за то, что не уберегла маленького брата, теперь все равно с этим ничего не поделаешь. Время — лучший целитель для таких ран, хотя приходилось признать, что от удара, пережитого восемь лет назад, отец не оправился до сих пор. Но и здесь, напоминала себе Розалинда, спускаясь по ступеням, она бессильна что-либо изменить.

Другой предмет их разногласий — как следует обойтись с Черным Мечом — также должен благополучно разрешиться, как ей хотелось бы надеяться. Из окна своей комнаты она видела, как стражники отвязали его и увели прочь от разочарованной толпы. У нее словно камень с плеч свалился. Его не убьют! Однако вслед за облегчением в душу сразу закрался страх — страх иного толка. Что мог он выболтать теперь, когда ему сохранили жизнь? Она обещала ему вознаграждение — коня, оружие, золото, но отец ясно дал понять, что не собирается награждать человека, которого считал подлым негодяем. Однако, что бы там ни придумал отец, в ее собственных интересах надо найти для Черного Меча хотя бы какое-то подобие награды, чтобы купить его молчание. Уж теперь-то, когда он с таким трудом избежал смерти, должен же он понять, как глупо с его стороны претендовать на ее руку, ссылаясь на состоявшееся обручение. Отец убьет его без колебаний, если узнает, что произошло между ними в лесу. Нет, успокоила она себя, Черный Меч примет все, что она сумеет предложить ему в награду, и удерет отсюда.

Розалинда остановилась внизу тускло освещенного лестничного пролета, невольно отметив, что много светильников просто не заправлены промасленным тростником. Тем не менее мысли ее продолжали неустанно крутиться вокруг Черного Меча — как ей следует вести себя по отношению к нему. Больше всего ее тревожило состояние его исполосованной спины. Чтобы раны не воспалились, ими нужно заняться со знанием дела, и лучше всего, если врачеванием займется она сама. Но конечно, отец будет против, тут и гадать нечего.

Вообще-то ее не должны были заботить его раны, раз он пострадал по собственной вине. Он поступил с ней возмутительно. Но каждый раз, когда она вспоминала, что все эти муки достались ему из-за нее, сердце у нее разрывалось на части, и она не могла обрести утешение в лукавых доводах по поводу того, что тогда у нее не было выбора и перед ней открывался лишь один путь к спасению: вступить в брак по обряду весеннего обручения и посулить награду. Или по поводу того, что он получил от их обручения несравненно больше, чем она. Но ни то, ни другое не имело никакого значения — она не могла избавиться от гнетущего чувства вины.

Он меня обесчестил, напоминала она себе. Он пошел на это, прекрасно зная, что для нее это бесчестье, и прекрасно понимая, что их «обручение» — это вообще никакой не брак. Он пошел на это, движимый только похотью и алчностью. И все-таки, когда она думала о том позорном моменте… Когда она вспоминала, что он вытворял с ней ради собственного удовольствия…

Ее с головы до ног пронизала дрожь, поднимая со дна души запретные чувства. Постыдное тепло разгоралось в глубине ее естества. Тело, предательское тело выдавало ее напряжением и жаром в самых потаенных уголках, обрушивая на нее волну воспоминаний… обо всем. Она едва устояла на ногах от накатившей слабости и была вынуждена в поисках опоры прислониться к каменной колонне.

Ох, да ведь она-то сама ничем не лучше, распекала себя Розалинда. Что же такое она сама, как не сосуд греха, если могла так бесстыдно откликаться на ласки подобного сластолюбца!.. Однако, кайся не кайся, а есть вещи, которые невозможно отрицать. Ей доводилось слышать о грехе сладострастия. Эта тема часто всплывала в речах священников, посещавших Миллуорт, но она никогда не понимала вполне, что же это такое — сладострастие, похоть… Не составляло никакого труда согласно кивать и поддакивать священникам, когда те осуждали виновных в столь ужасном грехе. Лишь теперь она начала осознавать мощь этих чувств, мощь непреодолимого влечения одного тела к другому.

Она прерывисто вздохнула, ожидая, когда же ее руки и ноги, все еще дрожащие, снова обретут привычную уверенность. Она решила, что после ужина отправится в часовню замка. Может быть, усердные молитвы и покровительство Пресвятой Богородицы помогут ей победить греховные порывы. Она станет молиться о прощении, она станет молиться, чтобы ей были дарованы силы. И усердней всего она станет молиться о том, чтобы Черный Меч не проболтался.


— Ешь, дочка, ешь, — уговаривал ее отец, щедрой рукой накладывая всяческую снедь к себе на деревянное блюдо.

— Я поем, обязательно поем, — заверяла она его без особого воодушевления. Она была слишком растревожена мыслями об Эрике и о том, каким образом ей удастся осмотреть его раны без ведома отца. Даже если бы подаваемые на стол яства имели аппетитный вид, она не смогла бы их есть: кусок просто не лез ей в горло.

Предполагалось, что этот ужин должен стать чем-то вроде праздничного пира — в ознаменование ее возвращения домой. Поэтому Розалинде пришлось приветливо улыбаться и изъявлять сердечную благодарность множеству людей — рыцарям, ратникам и слугам, занимающим разное положение в иерархии обитателей замка. Но теперь, когда они сидели за столом на возвышении, все признаки празднества улетучились, во всяком случае на ее взгляд. Отец посвятил все свое внимание еде и беседе с сэром Роджером, сидевшим по левую руку от него; тем же занялись — по примеру лорда — управляющий поместьем, имя которого она не сразу запомнила, и сенешаль Седрик. Вскоре вся зала гудела от хриплых громких голосов и стука деревянных кубков, ударяющихся о дощатые столы. Мужчины, составлявшие основную массу едоков, казалось, вообще забыли о ее присутствии; она чувствовала себя заброшенной и одинокой. Даже Клив, который сидел в дальнем конце залы среди других пажей, похоже, не находил ничего плохого в таком беспорядочном застолье. Обводя взглядом шумное общество, Розалинда подумала, что сейчас отдала бы все, лишь бы оказаться подле милой тетушки Гвинн, восседающей во главе стола у себя в Миллуорте.

Она опустила взгляд на кусок горелого жаркого и еще острее ощутила тоску по Миллуорту. Там люди не набрасываются на еду, подобно свиньям у кормушки. Там каждая трапеза — это достойный ритуал, который свершается при участии вышколенных слуг и сопровождается спокойной музыкой. Беседы в Миллуорте учтивы и ведутся вполголоса. А здесь! Ругательства, нечестивая божба — хоть уши затыкай. Похоже, тут вообще забыли о правилах приличия. Она раздраженно покосилась на отца. Если хозяин замка не печется о благопристойности, чего же можно ждать от других?

Ее это задевало.

Тетушка Гвинн являла собой образец хозяйки замка, и, быть может, из всех уроков, преподанных Розалинде в Миллуорте, этот оказался самым важным.

Глаза у Розалинды загорелись, и с пробудившимся интересом она еще раз осмотрелась по сторонам.

Как и на лестнице, добрая четверть настенных светильников не горела — их нужно было заправить. Стены покрыты копотью, грязью и паутиной. Стебли тростника, которыми был присыпан пол, уже давно отслужили свой срок и превратились чуть ли не в труху, где привольно жилось насекомым и каким-то мелким тварям.

А столы!.. Их не покрывала никакая ткань, а столешницы отнюдь не блистали чистотой. На поверхности разборного дубового стола, за которым сидела она сама, красовалось липкое пятно от некогда пролитого вина. В стыках досок скопилось множество хлебных крошек, а царапины и зазубрины на досках служили убедительным свидетельством, что ножами здесь поработали на славу. В любом случае столы требовалось отскоблить и покрыть свежими скатертями.

В праведном негодовании она поджала губы — не таким был Стенвуд при жизни ее матери. За те годы, что Розалинда провела вдали от дома, замок превратился в мужское логово, где никто не заботился об удобствах, столь милых женскому сердцу. Но теперь, раз уж она здесь, придется взять это на себя, и, может быть, наряду со всеми прочими делами она сумеет позаботиться и о Черном Мече.

Воодушевленная этой перспективой, она повернулась к отцу. Он энергично пережевывал какой-то кусок, размахивая ножом, на жирное лезвие которого была насажена гусиная нога.

— Отец, — окликнула она его, прикидывая в уме, как ей приступить к важному разговору. — Отец! — позвала она немного громче и подергала его за рукав.

На этот раз сэр Эдвард услышал и обернулся.

— Тебе незачем так кричать, дитя мое…

— Я бы и рада не кричать, но как быть, если вы не услышали меня в таком гвалте? — Заметив его неодобрительный взгляд, она поспешно переменила тон: