— Это он так сказал тебе?

Розалинда кивнула и подошла ближе к отцу.

— Он не отрицал, что прошлое у него неблаговидно, но согласился нам помочь. И очень заботился о нас. Он даже сделал волокушу для Клива.

— Волокушу?

Розалинда уловила любопытство в голосе отца, и это показалось добрым знаком.

— А разве Клив умолчал об этом? Он был ранен и не мог идти сам. Черный Меч… — я хотела сказать, Эрик — смастерил нечто вроде… тележки без колес… и в этой волокуше он вез Клива все время…

Она наблюдала, как отец переваривает эту новую порцию сведений, и, чтобы не дать ему возможности отмахнуться от них, продолжала:

— Он для нас охотился, и благодаря ему у нас была пища. Он даже сделал мне пару башмачков из двух кроличьих шкурок.

Отец поджал губы и отвернулся. Когда он снова обратился к ней, его лицо все еще сохраняло подозрительное выражение.

— По словам твоего пажа, он видел, как ты отбиваешься от этого человека, и был вынужден броситься на твою защиту… — Лорд Эдвард осекся: было очевидно, что ему трудно обсуждать вслух такую возможность, о которой даже подумать было нестерпимо.

— Клив ошибся. — Ложь слетела с ее уст без видимых затруднений, и Розалинда была готова провалиться сквозь землю от стыда, что выставляет Клива в столь невыгодном свете. Она как-нибудь сумеет загладить свою вину перед мальчиком, пообещала она себе. Но нельзя же допустить, чтобы Черного Меча казнили. — У Клива голова кружилась, он тогда еще не вполне пришел в себя от раны, от лихорадки… Он с самого начала отнесся враждебно к чужому человеку. Он… может быть, он немного стыдился того, что сам был не в состоянии опекать меня в пути.

Розалинда перевела дух; она еще не смела надеяться, но ее окрыляло уже то, что лицо отца утратило свое непреклонно-мстительное выражение: теперь он выглядел слегка озадаченным. Господь милосердный, горячо молилась она, сделай так, чтобы отец пощадил Эрика.

Сэр Эдвард молчал, и Розалинде казалось, что она чувствует, как борются в его душе жажда мести и стремление быть справедливым. Наконец он прокашлялся и заговорил:

— Что ни говори, он убийца и сам это признает. Вор. Разбойник. — Он словно выплевывал слова, так велико было его отвращение. — И такое прозвище, как Черный Меч, заслужено явно не богоугодными деяниями.

— Но… — Розалинда с трудом подбирала слова. — Он хочет изменить свою жизнь. Я знаю, что это так. Если бы вы могли дать ему возможность…

— Матерь Божья, дочка, ты просишь у меня слишком многого! — рявкнул он. Потом уселся в кресло и уставился на нее угрюмым взглядом. — Он получил хорошую порку. — Сэр Эдвард глубоко вздохнул, и Розалинда поняла, что отец принял решение. — Он получил хорошую порку, но выдержал ее достойно. Я оставлю его в живых. Но это все. Не будет ему никакой награды, только тяжкий труд под неусыпным присмотром. Он будет накормлен, но для этого ему придется усердно работать, работать не покладая рук. А когда он покажет себя с лучшей стороны — если он покажет себя с лучшей стороны, — что ж, тогда мы посмотрим, что с ним делать дальше.

Эта неожиданная уступка захватила Розалинду врасплох. Он пощадит Эрика! Эрик будет жить! Не совладав с вихрем чувств, из которых сильнейшим было облегчение, она бросилась к отцу.

— Спасибо, отец! О, благослови вас Бог! — воскликнула она, порывисто обняв его.

Он так и застыл от изумления, которое вызвала в нем эта бурная вспышка. Она угадала его замешательство и отступила на шаг. Но тут настал черед изумляться ей самой. Лицо отца на какой-то миг лишилось своей привычно непроницаемой маски. В эту долю секунды на Розалинду смотрел не суровый отец, не непреклонный вельможа, которого она знала. В его глазах светилось нечто иное, что-то доброе, разбуженное ее непроизвольной, чистосердечной благодарностью. Она вспомнила, каким был отец в годы ее детства. Но он моргнул, и перед Розалиндой вновь сидел лорд Стенвуд, каким его видели окружающие в течение последних восьми лет.

Они молча смотрели друг другу в глаза, и наконец он отпустил ее выразительным кивком. Еще мгновение Розалинда колебалась, не отрывая от него взгляда. Потом она слабо улыбнулась отцу, еще раз тихо и быстро проговорила «спасибо», повернулась к дверям и вышла, с трудом держась на ногах. Она не могла видеть ни выражения нежности и печали, которое снова вернулось на его лицо, ни странного взгляда, которым он провожал ее, пока она не скрылась за дверью.

Но на сердце у нее почему-то стало легче.


У Эрика все плыло перед глазами от боли, но он не желал ей поддаваться. Боль накатывала горячими, багровыми волнами. При каждом ударе кнута словно огненные кинжалы вонзались в спину, каждая, самая тонкая струйка стекающего пота жгла, как каленое железо. Мухи жужжали вокруг головы и садились на истерзанную спину, и все, что ему оставалось, — это выбор между двумя видами пытки: или дергаться, чтобы сгонять их, или в жалком смирении предоставить им копошиться у него в ранах.

Кровь Христова! Когда же кончится это трижды проклятое ожидание? Он выдержал невообразимое, ужасное избиение, он не дал сломить себя и не даст, какую бы пытку ни уготовил для него ее отец. Он умер бы стоя, без хныканья и стонов, даже если бы это было его последним делом на земле! Вдруг экзекуция внезапно прекратилась, проходила минута за минутой, а он стоял на залитом солнцем дворе, по-прежнему привязанный к воротам, окруженный беспокойной толпой челяди, которая ожидала неведомо чего.

Он закрыл глаза, чтобы в них не попали капли пота, стекающие по лбу, резко встряхнул головой, чтобы отогнать туман, застилающий глаза. Только огромным напряжением воли он сумел удержаться от стона — такой мукой отдалось это движение.

В поисках выхода Эрик снова подумал, не стоит ли открыть ее отцу правду. Может быть, если бы лорд узнал про их обручение… Может быть, если бы лорд сообразил, что его дочь, возможно, уже зачала дитя… Может быть, есть еще хоть какой-то путь к спасению… Но все же убийственные удары кнута по спине не настолько помрачили сознание Эрика, чтобы он не осознавал всю бесплодность этих рассуждений. Он без особой надежды подергал веревки, которые так плотно охватывали его запястья, и в бессильной ярости скрипнул зубами. Как видно, она прямехонько побежала к родителю со своей горестной жалобой и изобразила его в самом черном свете как грязного насильника. Какие уж тут могут быть сомнения: и битье кнутом, и теперешнее нескончаемое ожидание — все это не могло быть ничем иным, как делом ее лилейно-белых ручек.

Он медленно повел головой — в одну сторону, потом в другую, вглядываясь в лица стоявших вокруг. Здесь были ремесленники и крестьяне, рыцари и слуги. Дети боязливо цеплялись за материнские юбки и пялились на него округлившимися от ужаса глазами. Одна маленькая девочка по левую сторону от него не казалась испуганной и явно сгорала от любопытства. Эрик задержал на ней взгляд, но ее матушка тут же дернула девочку за руку и затолкнула ее к себе за спину.

— В этих глазах сам дьявол прячется, — прошипела богобоязненная мать, — не гляди на него слишком долго.

Это бесило Эрика больше всего. Здесь самый жалкий раб считал себя вправе презирать его. Маленькие дети должны были видеть в нем гнусное исчадие ада, потому что таким он был по мнению их родителей. Боже, на что можно надеяться, кроме быстрого и милосердного конца?

В толпе началось какое-то волнение, и он постарался собраться с силами, уверенный, что истязание сейчас возобновится.

К его немалому удивлению, четверо дюжих стражников подошли к нему и — чего уж он совсем не ожидал — освободили от пут, удерживавших его в прежней беспомощной позе. Прежде чем он сумел как-то воспользоваться внезапной свободой, они проворно связали ему руки за спиной. Затем его провели по двору сквозь гудящую, недоумевающую толпу в подземную темницу. Здесь ему развязали руки и пинком втолкнули в ту же самую каменную клетку. После этого один из конвоиров сказал нечто такое, что проливало самый слабый свет на все происходящее:

— Вода у тебя есть. Умойся и приведи себя в порядок. Сэр Эдвард хочет сам потолковать с тобой.

Дверь со скрежетом закрылась, лязгнул засов, и Эрик услышал тяжелый топот стражников, поднимающихся по лестнице. Он стоял в холодной, промозглой клетке; по влажной коже пробегала дрожь, мысли путались, и в голове металась тысяча вопросов. Он не знал, что произошло, ему было неведомо, зачем он должен предстать перед ее отцом, сэром Эдвардом. Возможно, это чудесное избавление.

Нет, вероятно, лорд пожелал самолично прикончить его, злобно подумал он. Но тогда почему потребовалось, чтобы он помылся? Какой в этом смысл? Однако, каковы бы ни были причины такого оборота событий, Эрик находил некоторое утешение в том, что ему по крайней мере предоставлен шанс оказаться лицом к лицу с человеком, который будет решать его судьбу. Как он поведет себя, что скажет, как сможет защищаться от обвинений, возведенных на него, — этого он пока не мог предвидеть. Все будет зависеть от сути обвинений и от характера обвинителя. Но она не отвертится от правды, если вздумала пожаловаться на изнасилование, твердо пообещал он себе. Он потянулся за ковшом с водой, и лицо его исказилось от боли, когда при этом движении натянулась исполосованная кожа на напрягшихся мышцах спины. Если она плачется насчет изнасилования — он расскажет об их браке. И хотя в этом случае ему скорее всего обеспечен смертный приговор, но и ей не удастся выйти сухой из воды.

Она не погнушалась предать его. Значит, пусть получит по заслугам.


Когда вошедшие приблизились к сэру Эдварду, он и глазом не повел в их сторону. Он сидел за огромным столом, на котором в кажущемся беспорядке размещались бумаги, гусиные перья, чернильница и коробка с песком. Лорд намеренно делал вид, что всецело поглощен изучением бумаг, хотя стражники производили довольно много шума, пока не остановились на положенном расстоянии. Пусть мошенник помучается, думал лорд, глубокомысленно водя пальцем по пергаменту. Прохвосту это только на пользу пойдет. Однако, если быть до конца честным, сэру Эдварду следовало бы признать — хотя бы перед самим собой, — что в ожидании предстоящей беседы он чувствовал себя почти столь же неуютно, как и этот проклятый молодчик.