Саймон улыбнулся.

– Сейчас ты выглядишь лучше, дорогая.

– Да, а что? – в гневе прошипела она. Она понимала, что вокруг них было много людей, и не осмеливалась повысить голос. Всадники тронулись в путь, и вскоре можно было говорить нормальным голосом.

– А чего не хватало мне минуту назад?

– Ты была такой бледной. Я подумал, что королева была слишком требовательна.

– Ты думал, что у меня меньше сил, и я больше устаю, чем женщина, которой под семьдесят?

– Мне случалось видеть сильных мужчин, сломленных ее волей и энергией, – рассмеялся Саймон.

– Уверяю тебя, я в состоянии вынести все трудности путешествия, – резко ответила Элинор.– Если бы я и была бледной, то только по причине собственной глупости, потому что не получала от тебя никаких известий в течение нескольких месяцев.

– Но, Элинор, – запротестовал Саймон, – у меня не было новостей. Мы ничего не делали, а только сидели на месте, устраивали празднества и развлекались. Сначала их устраивал Танкред, затем Ричард, затем Филипп, затем епископ Руаенский, затем граф Лестерский, затем другие лорды, а затем снова Танкред. Ты думаешь, я смог бы рисковать чьей-то жизнью, чтобы сообщать тебе, что я ел и как часто бывал пьян? В Италии курьерам путешествовать небезопасно.

– Но ты не хотел получать новости и от меня, что ты на это скажешь?

Саймон отвернулся и погладил уши лошади с преувеличенной заботой.

– Я не знал, что писать, – ответил он, смутившись.– Что касается тебя, мое сердце говорит одно, а разум – другое. Я думал, будет лучше довериться Богу. Я потерял веру в свой здравый смысл во всем, что касается тебя. Я смотрел на землю, на небеса, на королеву, на будущую королеву – на всех кроме придворных дам. Я не доверял себе. Мне казалось, что я сейчас брошусь и заключу тебя в свои объятия.

– Тогда почему ты не хотел, чтобы я осталась с Беренгарией? – спросила Элинор, смягчившись. Такое открытое признание укротило ее ревность, хотя в сердце и остались еще некоторые сомнения.

– Как ты можешь задавать такой глупый вопрос? – Саймон поднял на нее удивленные глаза.– Климат здесь не подходит для тебя. Более того, здешний народ нас не любит. Быть англичанином на Сицилии небезопасно. Ты что, думаешь, я сумасшедший, чтобы, страстно желая тебя, навлечь на тебя опасность? – он замолчал и тяжело вздохнул.– Да, я сумасшедший. Если бы у меня оставалось хоть немного здравого смысла, я бы написал тебе и запретил изменять свое положение. Но…

Элинор тихонько рассмеялась.

– Очень даже хорошо, что ты этого не» сделал. Саймон закусил губу, но затем вдруг улыбнулся против воли.

– Я знал, что ты не обратишь внимания на мои слова. Я не могу сказать, как часто я проклинал, а затем благодарил Бога за тебя.

Маленький огонек ревности разгорелся опять.

– Я думала, что ты считаешь покорность и смирение желанными добродетелями.

– Конечно, если бы ты была кроткой и смиренной, меня бы не раздирали страсть и здравый смысл, – прорычал Саймон. – Если бы ты была хоть немного похожа на добропорядочную леди, я бы никогда не возжелал тебя так, как, к моему стыду, я желаю сейчас.

Элинор пристально посмотрела на Саймона. Ей интересно было, что именно он имел в виду. Если это были только угрызения совести, то ее присутствие скоро залечит боль. Но было также опасение, что он использует это средство, чтобы поддержать отношения, которых он больше не желал.

– Что ты имел в виду, сказав «к моему стыду»? Мы договорились, что ты постараешься завоевать меня честно. Чего же тут стыдиться?

– В этом – ничего, – ответил Саймон злым шепотом.– Стыд в том, что когда я узнал о твоем приезде, я начал меньше думать о честности. Я предупреждаю тебя, Элинор, я уже не тот, заслуживающий доверия, каким был раньше. Если ты будешь дразнить меня, как делала это прежде, тебя может ожидать грубый сюрприз.

– Это угроза или обещание, Саймон? – спросила она, смеясь.

– Элинор!

– Не кричи на меня при посторонних, – прошептала Элинор.– Разве у тебя нет чувства пристойности?

– Я только что сказал тебе, что я потерял его. Элинор подумала, что он, возможно, пытается ее испугать.

– Саймон, посмотри на меня, – попросила она тихо. Он послушно повернул голову, но она не смогла прочитать на его лице ничего, кроме того, что он, конечно же, находился в состоянии сильного возбуждения. Его губы были сжаты, брови нахмурены.

– Саймон, что это? – спросила Элинор.– Если опасность и могла существовать для людей военных, ее не существовало для трех королев и придворных дам. Мы едва ли могли увязнуть в болоте или ожидать угроз от сицилийцев. И, как бы ни велика была твоя страсть, ты не сможешь силой заставить меня сделать то, чего я не захочу сделать добровольно.

– Я не боюсь твоего сопротивления, – с горечью сказал он и добавил: – Элинор, ты знаешь, какой сегодня день? Месяц?

Удивленная, Элинор повторила:

– День? Месяц? Честно говоря, я не знаю. Мы путешествовали так долго, и погода так часто менялась. А что?

– Завтра среда на первой неделе великого поста, – сказал Саймон решительно.

– Завтра? – изумилась Элинор.– Ах, завтра! Теперь она частично поняла волнение Саймона. Эта среда обозначала начало сорокадневного поста, в течение которого были запрещены все свадьбы.

Для Ричарда не было никакой возможности жениться на Беренгарии, провести с ней брачную ночь и отослать ее со своей матерью назад. Конечно, был ряд альтернатив, но ни одна из них не была достаточно привлекательной. Король мог бы просто обручиться, обойдясь без свадьбы. Но Элинор не думала, что королева разрешит своему сыну поступить таким образом. Она не для того заставила их всех карабкаться по горам в разгаре зимы, чтобы Ричард мог просто поцеловать руку Беренгарии.

– Вас ожидали еще две недели тому назад, – сказал Саймон.– Что же вас задержало?

– Мы встретились с Генрихом Гогенштауфеном, но королева не смогла успокоить его. Он очень зол на Ричарда за то, – что тот поддерживает Танкреда, – механически ответила Элинор, все еще думая о том, что предпримет Ричард.

– И из-за этого вы задержались на две недели? – воскликнул Саймон.– Неужели понадобились две недели для того, чтобы выяснить, что Гогенштауфен недоволен тем, что доходы Сицилии уплыли от него?

– Королева…– начала Элинор, и вдруг глаза ее округлились.– Она сделала это преднамеренно. Если бы мы приехали вовремя, король уже бы обвенчался с Беренгарией и отправил бы ее назад, в Англию, или Нормандию, или – о, Саймон! – она заерзала в седле.– О, Саймон, Саймон! Похоже, что мы отправимся в Палестину вместе!

– Ты думала, я этого не знаю? – резко ответил Саймон.– Сначала я не видел этого. Мы думали, вы будете здесь к концу февраля или началу марта. Тогда было бы достаточно времени, чтобы король мог сотворить наследника.

– Я думаю, что королева намеревалась прибыть вовремя, но переход через Альпы был таким медленным, что вскоре стало ясно, что мы не успеваем к нужному времени.

– И она осмелится подвергнуть риску жизнь девушки и твою в этой чертовой дыре на востоке, чтобы…

– Королева думает только о благе королевства.

– Неужели? – выдохнул Саймон.– Неужели? Что хорошего для королевства в том, чтобы заиметь младенца – наследника, но породить гражданскую войну? Неужели она думает, что будет жить вечно и будет руководить всеми шагами своего внука?

– Но у нее нет выбора. Ты думаешь, лорд Джон сможет удержать королевство от распада?

Саймон застонал.

– Но есть еще Артур, – пробормотал он. Элинор покачала головой.

– Это еще хуже. Хотя король и назвал его преемником, его притязания не более ясны, чем притязания лорда Джона. Более того, в чем преимущество трехлетнего ребенка над младенцем? Ребенок Ричарда, не важно, какого возраста, смог бы объединить баронов, которые признали бы его права. Даже если это будет девочка, а королева надеется на девочку, она могла бы выйти замуж за человека, который смог бы править страной. Я думаю, королева не забывает, как мог король Генрих управлять ее землями вопреки ее воле.

– Она говорит о нем?

– О, да, часто, но без любви или ненависти. Как будто она могла узнать и понять, чего он хотел. Она часто говорит о его проницательности, которой она научилась восхищаться.

– Элинор, скажи мне кое-что, – Саймон оглянулся понизил голос.– Говорит ли королева об управлении страной?

– О губернаторстве? – Элинор была озадачена.– Она бы не стала говорить мне о таких вещах, но из ее писем я знаю…

Саймон резко покачал головой, и Элинор поняла, что он имеет в виду.

– О нет, Саймон. Я вижу, чего ты боишься, но это не так. Она не из тех, кто не думает о собственной смерти. Она говорит о ней часто, особенно о том, что в этом проницательность Генриха его подвела. Она обвиняет короля Генриха в том, что из-за него англичане не любят и не понимают нынешнего короля. Саймон, можно ли говорить об этом сейчас?

– Нет, возможно, нет, но во мне зреет какая-то болезнь.

– Ты болен, Саймон? – Элинор с тревогой посмотрела на него. Он казался похудевшим, немного уставшим, с синяками под глазами, без румянца на лице, но не больным.

– Это не совсем болезнь, это беспокойство души.

– Но ты выглядишь уставшим и бледным. Саймон фыркнул.

– Это от того, что я до посинения пил и гулял с проститутками – о, мой Бог! Теперь я подлил масла в огонь.

К своему собственному удивлению, Элинор рассмеялась. С одной стороны, смущение Саймона из-за того, что слетело у него с языка, было комичным. С другой, то, о чем проговорился Саймон, не было любовной интригой с дамой, а было просто физическим влечением мужчины. Никто не мог ревновать к таким женщинам, по крайней мере, до тех пор, пока муж не начинал пренебрегать вами в их пользу. Этот грех можно было простить.

– Я рад, что ты восприняла это так легко, – сказал Саймон не особо довольным голосом.– Для девушки семнадцати лет ты знаешь, как мне кажется, слишком много о таких делах.