Наконец, взгляд Саймона остановился на лице королевы.

– Простите меня, – тяжело произнес он.– Последние два месяца я чувствовал себя, как старый мерин, который уже не в состоянии делать полезную работу, но которого слишком любят, чтобы отправлять на живодерню. Элинор писала мне, как Вы помогли получить пост в Сассексе для меня, и я решил, что Вы, так сказать, отправили меня отдыхать на пастбище на старости лет…

Смех королевы, все еще красивый, несмотря на ее возраст, колокольчиком рассыпался по комнате.

– Ах, Саймон. Как я могу считать тебя немолодым? Для меня ты всегда мальчик.

Она немного успокоилась.

– Нет, ты не мальчик. И правда, Саймон, хочешь ли ты отправиться со мной?

– Хочу ли я? Да! – он вскочил.– Но, мадам, Вам следовало меня предупредить хоть чуть-чуть раньше. Я должен идти, с Вашего позволения, и постараться все хорошо подготовить – времени совсем мало.

Во второй половине дня Элинор сидела у камина, хотя больше уже не ждала Саймона. Отчаяние, которое она испытывала, совершенно не отражалось на ее хорошо вышколенном лице. Она уверенной рукой вкалывала иглу в шитье, но в голове билась только одна мысль: она должна покинуть двор как можно скорее.

Если бы она была вместе с Саймоном, так, как в Роузлинде, она сумела бы преодолеть пропасть, разделявшую их теперь…

Элинор подняла голову, услышав его шаги.

– Сэр Саймон, – высокомерно произнесла она.

Он замешкался, как будто хотел проигнорировать ее оклик, но, передумав, быстро подошел к ней. У Элинор перехватило дыхание. Что-то произошло. Глаза Саймона сверкали оживленным огнем. Однако Элинор не почувствовала облегчения. Точно так же Саймон выглядел, когда король приказал ему выступить с войной в Уэльс. Он смотрел на нее, но Элинор думала, что вряд ли он видит ее, пока он не улыбнулся. Слова, приготовленные ею заранее, выскочили у нее из головы.

– Что случилось? – чуть дыша, спросила она.

– У меня нет времени рассказывать тебе, – ответил он, его низкий голос звучал громче обычного, он почти смеялся, – и в любом случае я не знаю, имею ли я право говорить об этом. Я должен немедленно ехать в Сассекс, но я вернусь на следующей неделе.

Он заколебался, и свет в его глазах слегка померк, как будто гнев или сомнение промелькнули у него в мыслях.

– Мне нужно поговорить с тобой, но для этого мне понадобится много времени, иначе между нами снова возникнет какое-нибудь недоразумение.

Внезапно он сжал кулак и потряс им перед пораженной Элинор.

– Бога ради, Элинор, не вздумай рассердить королеву, иначе я изобью тебя до полусмерти.

С этими словами он исчез, оставив Элинор метаться между надеждой и гневом. Настроение не улучшилось, когда ее вызвала королева. Искренне беспокоясь, Элинор спросила королеву, чем она обидела ее. В ответ та изумленно посмотрела на нее:

– С чего ты взяла, что я обижена?

– Саймон…– Элинор запнулась, от растерянности у нее все плыло перед глазами, – он сказал… Он сказал, что я не должна сердить Вас.

– Мы говорили о тебе, моя дорогая, но только о том, стоит тебе ехать со мной в Нормандию и Аквитанию или лучше остаться здесь.

Элинор постаралась взять себя в руки. Ее не волновало, останется она или уедет, главное – где будет Саймон. Но как лучше задать вопрос, не привлекая внимания королевы? Она слышала, что королева говорит о поездке, о том, что Элинор будет ей полезна, но сама Элинор не осмеливалась ни радоваться, ни огорчаться. Ей, правда, удалось пролепетать слова благодарности королеве за внимательное и доброе отношение к ней, что заставило королеву более пристально взглянуть на Элинор. Определенно, Элинор что-то мучило, но, если верить словам Саймона – а у королевы не было причин сомневаться в его словах, тем более, что они совпадали с ее мнением, – эту девицу следовало отправить из страны побыстрее, пока она не стала яблоком раздора для охотников за приданым.

Зная, что Элинор – разумная девушка, королева чувствовала, что она помогла бы ей разобраться во всем, но как вызвать ее на откровенность? И королева снова прямо спросила Элинор:

– В, чем дело?

На этот раз девушка не смогла отговориться простым «ничего, ничего», как это было в прошлый раз. Королева настаивала, и в отчаянии Элинор воскликнула:

– Саймон несправедлив! Он до сих пор сердит на меня из-за этого проклятого назначения. Я умоляла его не злиться, но он не хочет простить меня.

Несколько мгновений королева не отвечала и даже ее глаза ничего не выражали: она вся ушла в себя, мысленно сопоставляя факты и складывая в единую картину все кусочки мозаики, все странные моменты в поведении Элинор и еще более необычную реакцию Саймона на все происходящее вокруг. Элинор была на грани обморока: она с ужасом поняла, что нечаянно выдала свою тайну. На лице королевы появилось циничное выражение.

– Но ты же знала, что он рассердится, уже тогда, когда все это затевала, – проговорила королева, изогнув бровь.– Я ничем не могу помочь тебе. Тебе придется самой уладить свои разногласия с Саймоном. И можешь разбираться с ним, как посчитаешь нужным, но смотри, чтобы ваши проблемы не помешали ему выполнить мои поручения. Могу только сказать тебе одно: то, чего невозможно избежать, следует простить. А теперь, поскольку я ничем не могу тебе помочь, ты можешь идти.

После этого ничего не оставалось, как сделать реверанс и уйти. Элинор решила, что ей повезло, так как она не смогла бы сейчас выдавить из себя ни единого слова, даже если бы ее жизнь зависела от этого. Усаживаясь на свое место у огня, Элинор поняла, что королева, вне всякого сомнения, знала о ее чувствах. Сказанного ею, пусть и случайно, было вполне достаточно, чтобы разобраться в ситуации. Элинор перебирала в уме свои слова снова и снова, переставляя фразы, выделяя ударением то одно, то другое, – но ничего не менялось.

Теперь Элинор уже не сомневалась, что королева знала не только о том, что Элинор влюблена в Саймона, но, очевидно, и то, что Саймон любит ее. Ясно было также, что королева не намерена помогать им с женитьбой. Но Элинор и не думала обижаться на нее. Она понимала, что королева не осмелится добавлять ее проблему к тому грузу разногласий, который уже был между ней и ее сыном.

Но было еще кое-что. Это циничное выражение лица, приподнятая бровь – Элинор припомнила слухи, ходившие о молодых годах королевы: как ее первый муж практически вытащил ее из кровати родного дяди; как он готов был простить ее даже после этого; как королева с презрением плюнула на пол в присутствии Папы Римского со словами: «А что я получила от тебя за десять лет замужества – только двух дочерей!»; как позже все подсчитывали буквально на пальцах дни и недели до рождения старшего сына королевы, который позже умер в младенчестве; как ходили слухи, что отцом ребенка был не Генрих, а какой-то неизвестный трубадур. Игла Элинор порхала над работой. Румянец, заливавший ее щеки, исчез, чтобы через несколько мгновений снова запылать. Нет, основательница Двора любви, этого пиршества адюльтеров, не будет шокирована, узнав о незаконной любовной связи. И если Саймон и Элинор решат стать любовниками, королева постарается не замечать их отношений, если, конечно, не разразится какой-нибудь скандал.

Элинор уже дошла до того, что вполне серьезно обдумывала, как ей спровоцировать Саймона и отдаться ему. Ее не останавливало даже то, что он может применить силу, поскольку считала это только средством для достижения своей цели – замужества с Саймоном. Но потом она все-таки отбросила этот план, подумав, какое впечатление все это произведет на самого Саймона. Тот факт, что она не испытывала никаких угрызений совести, собираясь разделить свое ложе с Саймоном вне брака, и то, что королева фактически одобрила их возможные отношения, – все это не умерило ее пыл.

Но Элинор в ужасе вопрошала себя: что, если Саймон будет только рад вступить с ней в такие отношения? Мужчины и женщины такие разные, размышляла она. Может, королева намекнула об этом Саймону, и поэтому у него так горели глаза, когда он пришел к ней? Саймон?!

Женщины – разумные и практичные существа, и любовная связь для них – естественное решение, когда два любящих сердца не могут объединиться в законном браке. У мужчин, однако, свое представление об этом. Мужчина, забывший о чести, опускался до уровня двуногого животного, превращался в подобие, в тень настоящего мужчины, не больше. «И если Саймон такой, – думала Элинор, – наверное, мой дед был последним из истинных мужчин нашего века».

После полугода жизни при дворе Элинор уже не была такой наивной, как все те шестнадцать лет, которые она провела в компании своего деда и сэра Андрэ. Она была шокирована тем, что многие фрейлины королевы имели любовников. Когда она размышляла над этим, то поначалу решила, что такая ситуация вполне логична, если учесть то, какие мужья были у этих дам. Как лучше выразить свое пренебрежение к такому браку? Но позднее Элинор осознала, что любовники в большинстве своем были еще хуже, чем мужья. Они вздыхали, уверяя своих избранниц в вечной любви, а сами заглядывались за их спиной на очередную жертву или находили ушко, готовое более чем охотно выслушать жалобы на жестокость их дамы сердца. Элинор даже слышала, как один из них, пытаясь добиться расположения новой пассии, назвал прежнюю даму сердца проституткой.

И неужели Саймон был готов вступить в такие отношения? Неужели это было достойнее, чем ее усилия повернуть события так, чтобы они могли вступить в законный брак? Элинор вонзила иглу в ткань, как будто пронзая сердце недостойного возлюбленного. Она не раз называла Саймона придворным, но никогда не задумывалась, что означает это звание, кроме обязанности служить королю. А как они проводят свободное от службы время? И сколько нежных ушек было готово выслушать Саймона?

Вообразив Саймона, любовно склонившегося над дамой, Элинор, вместо того, чтобы испытать чувство ревности, чуть не расхохоталась. Саймон выглядел бы слишком фальшиво. Но смех ее затих, едва начавшись. Элинор закусила губу и уставилась на свое рукоделие невидящим взором, а щеки ее снова запылали. Возможно, Саймон и не склонялся в любовном порыве, не шептал милые глупости в чье-то ушко, но мог произносить слова любви с ловкостью опытного соблазнителя, это Элинор хорошо знала.