– Если бы ты приказала, они бы подчинились.

– Да, и возненавидели бы меня. И, что еще хуже, их ненависть обратилась бы и на тебя. Если бы Вильям увидел, что графиня Пемброкская несчастлива, его ненависть перешла бы все границы. А весь двор знает, что она его невеста. Если ты нарушишь это обещание, разве кто-нибудь из них будет доверять тебе?

– Тьфу! Кто станет переживать о том, что подумают какие-то занюханные бароны из Богом забытого угла! Что касается Вильяма – он не жаден. Его устроят владения той, другой девушки, и ему можно подыскать подходящий титул.

– Не торопись! Не плюй в колодец! Возможно, в жилах этих, как ты называешь, «занюханных» баронов кровь течет медленнее, чем у Плантагенетов, но она горяча. Я никогда не говорила и не считаю, что Вильямом движет жадность. Я сказала, что он перестанет действовать разумно, если Изабель будет несчастна. И так будет, даже если он полюбит Элинор, в чем я очень сомневаюсь. У него совсем нет чувства юмора, и он не будет счастлив с такой женой. Вильям чувствует ответственность за Изабель, но самое главное – он любит ее.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Элинор замерла, боясь пошевелиться, хотя ей ужасно хотелось взглянуть, что там происходит. Через минуту она услышала быстрые шаги короля. Королева, должно быть, сидела в своем кресле у камина. Что означали эти шаги? Уходил ли лорд Ричард из покоев? Но она вновь услышала его шаги совсем рядом, – он ходил по комнате взад и вперед.

– В таком случае, я полагаю, он должен получить ее.– В его голосе прозвучала откровенная неприязнь. Неприязнь? К Вильяму Маршалу? Элинор удивилась. Конечно, все знали, что Вильям сражался на стороне старого короля, но вряд ли Ричард ставил это ему в вину. Напротив, Элинор знала, что он щедро наградил многих норманнских баронов, которые были преданы его отцу до последней минуты. А еще многие говорили, что лорд Ричард и Вильям симпатизируют друг другу, и что если бы Вильям не присягал ранее на верность королю-отцу, то он стал бы верным сторонником Ричарда.

– Не переживай ты так из-за этого, моя дорогая, – в голосе короля снова зазвучали бодрые нотки.– Я подыщу для Болдуина что-нибудь другое.

– Надеюсь, – ответила королева.

Элинор насторожилась от сдержанного упрека, прозвучавшего в голосе королевы.

– Есть еще одно дело, которое надо уладить, – продолжала королева.

– Глостершир должен достаться Джону, и я не вижу необходимости обсуждать это, – поспешно высказался Ричард.

– Об этом можно еще поговорить, но я хотела сейчас обсудить другое. Что будем делать с Элоиз? Ты возьмешь ее в жены?

– Что? – буквально прорычал от возмущения Ричард. – Объедки со стола моего отца?

– Ричард! – воскликнула, негодуя, королева.– Ты прекрасно знаешь, что это не так!

– А знаешь, откуда я это знаю? Об этом шепчутся по всей Европе, а здесь, в Англии, обсуждают во всеуслышание!

– Да, – с горечью согласилась его мать, – потому что Генрих не хотел, чтобы ты женился на ней, и чтобы у тебя было действительно нечто, принадлежащее только тебе. Не будь глупцом, Ричард. Возможно, твой отец и вел себя, как старый распутник, но он никогда не позволял женщине мешать его делам. У него хватало таких, которые прибегали сами, стоило ему лишь поманить их пальцем, и гораздо более красивых, чем эта!

– Он так меня ненавидел, что взял ее, а потом бросил мне и смеялся, говоря, что я стал рогоносцем еще до того, как женился!

Снова повисла тишина. Затем королева тихо заговорила:

– Я никогда не верила тому, что он ненавидел тебя. Скорее, это был страх, смешанный с желанием удержать тебя в зависимости. Он не мог отпустить от себя своих детей, дав им права и свободу действий… Но я клянусь тебе, что Элоиз невинна.

– Ну, хорошо, предположим, что это так.– В голосе Ричарда вновь появились опасные нотки.– Я все равно не могу сделать ее своей супругой. Все эти слухи и так сделали из меня посмешище на весь мир. И, – быстро добавил он, – не надо читать мне лекцию о политической ситуации. Я придумаю, как удержать ее земли, Гизорс и Вексин, не бойся за это.

– Свет очей моих! – голос королевы дрогнул.– Я не сомневаюсь ни на секунду в твоей способности и силе удержать все то, что ты пожелаешь. Но ни сила, ни умение не смогут уберечь тебя от того, чего я так боюсь. Что ты знаешь о палящем зное, который сваливает воина, сидящего в седле, и притом без единой раны, или о неизвестных болезнях, которые, изнуряют человека так, что от него остаются только кожа да кости?

– Но я принял Крест и делаю дела, угодные Богу. Он защитит меня. Вы же не сомневаетесь в силе Господней, мадам?

«Он сам верит в это, – подумала Элинор, – так же, как верует брат Филипп. И в то же время я прекрасно знаю, что брат Филипп уже не раз был на грани смерти и умер бы, если бы не я. Конечно, можно допустить, что я – всего лишь инструмент в руках Господа, чтобы нести помощь другим, как утверждает брат Филипп, но я верю в то, что говаривал мой дед: „На Бога надейся, да сам не плошай“. Господь помогает тем, кто помогает себе сам». Элинор всегда внутренне восставала против постулата церкви, гласящего, что именно смиренным будет даровано блаженство и мир на земле.

– Я не усомнилась в силе Господней, и я знаю, что пути Господни неисповедимы, и не нам пытаться понять их. Нам же дано понимание наших собственных нужд и возможностей и дана воля, чтобы воспользоваться ими. Оставить в руках Господних то, что выполнить в наших силах, так же греховно, как и отказ подчиниться воле Божьей. Ты же не говоришь: «Сарацины захватили Иерусалим по воле Божьей»…

– Папа велел нам всем подняться с оружием в руках против такого святотатства!

– Разумеется. Я ведь не предлагаю тебе бросить Святой город на произвол судьбы.

«Сама бы она бросила, если бы была уверена, что это принесет ей пользу, – цинично подумала о королеве Элинор.– Ее не трогает, останется Святой город в руках сарацин навечно, или превратится в руины, или вдруг вознесется на небеса. И вообще, будь это в ее силах, она бы своей рукой уничтожила его, лишь бы удержать при себе Ричарда».

– Все, о чем я прошу тебя, – это понять, что твой долг – уладить все дела здесь на тот случай, если Господь не пожелает твоего возвращения к нам.– Голос королевы снова дрогнул. Она подавила рыдания и произнесла тихо, но твердо: – Ты обязан жениться и оставить наследника!

– Ах, матушка, для этого еще есть время! – как можно небрежнее произнес Ричард.

– У нас нет времени, – королева с трудом сдерживала свои чувства.– Ты думаешь, тебе с первого раза удастся оставить свое семя в чреве девицы? А где гарантия, что твой первенец будет мальчик? Ричард, Ричард, ты должен отбросить в сторону, забыть…– ее голос дрогнул, и она продолжала, задыхаясь: —…эти твои так называемые «увлечения» и разделить свое ложе с женщиной! Если не Элоиз, то назови любую другую, которая устроила бы тебя!

Элинор чуть не упала со стула. Так вот что имел в виду Саймон, говоря о том, что Ричард не любит женщин! Вот почему Болдуин, фаворит короля, тоже плохо относится к женщинам! Элинор начала лихорадочно осматриваться в поисках укромного местечка в крошечном алькове, где она сидела, – у нее появилось желание спрятаться. До этого она не боялась, что ее обнаружат. Королева знает, что она умеет держать язык за зубами. Но теперь! Да королева упечет ее в самую мрачную темницу в самом отдаленном замке, если, конечно, не казнит сразу же.

Охваченная ужасом, Элинор не расслышала, о чем шла речь дальше. А когда снова смогла воспринимать окружающее, то услышала слова королевы:

– Я бы предпочла, чтобы ты выбрал другую, но если Беренгария Наваррская устраивает тебя, я с радостью приму ее в свое сердце.

– Да, но это еще терпит. Сначала я должен придумать, как спасти владения Элоиз.

– Снова отговорки, Ричард?

– Я дал слово и не отступлю.

Король был рассержен. После небольшой паузы, как будто взвесив свои же слова, он добавил:

– Правда, это не отговорки. Она мне действительно нравится. Как только Филипп будет вне пределов Франции и не сможет силой вернуть то, что принадлежит Элоиз, я возьму Беренгарию в жены.– Он снова помолчал.– Матушка, мы уже слишком долго беседуем одни. Мне лучше удалиться.

Элинор покрылась холодным потом: ведь как только Ричард уйдет, королева может проследовать во внутренние покои. Не в силах что-либо изменить, она придвинула свой стул к столу и, положив голову на сложенные на столе руки, сделала вид, будто спит. Притворство это никого бы не обмануло, так как от ужаса и отвращения ее просто трясло. Дрожа и тяжело дыша, Элинор вряд ли могла бы провести кого-либо, тем более королеву, которая видела ее насквозь.

Минуты, показавшиеся Элинор вечностью, прошли. Наконец, она услышала звон серебряного колокольчика и зашептала молитву: спальные покои королевы были в противоположной стороне, и если королева призвала своих фрейлин, чтобы ей помогли переодеться, или если она пожелала отдохнуть, то все обошлось. Если же она вызывала клерка или саму Элинор, чтобы продиктовать…

Элинор поторопилась прогнать эту мысль из суеверного страха, что она передастся самой королеве. «Она немолода, – думала Элинор, – прошлой ночью она поздно легла и утром рано встала. Она долго ехала верхом, взволнована встречей с сыном, которого не видела шестнадцать или семнадцать лет, у нее с ним был трудный разговор. Она не могла не устать». Наконец, Элинор была вознаграждена.

– Я желаю немного отдохнуть, – сказала королева кому-то, кто явился на ее зов.– Прошу меня беспокоить только в том случае, если король или Джон пожелают меня видеть.

Послышались шаги, затем наступила тишина. Элинор немного выждала, затем прокралась вдоль стены и заглянула в комнату. Там никого не было, и она на цыпочках буквально полетела к выходу. Но со стороны спальни послышались шаги, а до двери еще было так далеко. Что делать? Но Элинор не растерялась: она остановилась и, быстро повернувшись, размеренным шагом пошла во внутренние покои, как если бы она только что вошла в комнату.