Уинстон Грэм - Росс Полдарк

Он сделал паузу, почувствовав, что завладел интересом слушателей. Он уже готов был продолжить, как в зале кто-то громко хихикнул. Несколько судей посмотрели в ту сторону, а доктор Холс нахмурился. Росс не сомневался в том, кто это был.

- Человек, который сбил его с истинного пути, - повторил он, пытаясь вернуть ускользающее внимание слушателей. - Повторяю, Картера подбил человек гораздо более зрелый, который тем самым избежал наказания. Это его следует обвинять. Что до состояния здоровья заключенного, то достаточно на него посмотреть, чтобы понять, каково оно. В подтверждение тому у меня имеется заявление доктора Томаса Чоука из Сола, известного доктора на шахте, который осматривал Джеймса Картера и обнаружил, что тот страдает от хронического и гнилостного воспаления легких, которое, вероятно, может оказаться смертельным. Я готов дать ему работу и поручиться за его достойное поведение в будущем. Прошу суд рассмотреть все эти факты и принять их во внимание при вынесении приговора.

Он передал клерку бумагу, на которой Чоук нацарапал водянистыми чернилами свой диагноз. Клерк задумчиво остановился, зажав ее в руке, пока мистер Уорлегган не кивнул ему нетерпеливо, чтобы подошел к скамейке судей. Записку прочли, после чего судьи коротко посовещались.

- Так вы заявляете, что состояние заключенного не годится для содержания в тюрьме? - поинтересовался Уорлегган.

- Он весьма серьезно болен.

- И когда был сделан этот осмотр? - холодно спросил доктор Холс.

- Около трех месяцев назад.

- Значит, он уже был в этом состоянии, когда браконьерствовал?

Росс поколебался, отдавая себе отчет в недружелюбном характере вопроса.

- Он болен уже некоторое время.

Доктор Холс чихнул в носовой платок.

- Что ж, выскажу свое мнение. Я полагаю, что если человек... хм... достаточно здоров для того, чтобы воровать фазанов, то он и... хм... достаточно здоров, чтобы принять последствия.

- Точно, вполне справедливо, - раздался голос.

Мистер Уорлегган постучал по столу.

- Немедленно замолчите, иначе... - он повернулся к Россу. - Видите ли, мистер Полдарк, я склонен согласиться со своим коллегой, доктором Холсом. Безусловно, несчастье для заключенного, если он страдает этим заболеванием, но закон не предоставляет нам возможности делать различий. Степень нужды человека не должна определять степень его честности. Иначе все нищие стали бы ворами. Если человек достаточно здоров, чтобы согрешить, он достаточно здоров, чтобы понести наказание.

- Но всё же, - сказал Росс, - принимая во внимание, что он уже почти четыре недели находится в заключении, а также принимая во внимание добросердечие его натуры и крайнюю бедность, я не могу не считать, что в его случае самым справедливым будет проявить милосердие.

Уорлегган выпятил длинную верхнюю губу.

- Может, вы так и считаете, мистер Полдарк, но решение принимают судьи. В последние два года число преступлений заметно увеличилось. И также по той причине, что такое нарушение закона трудно и дорого пресечь, задержанные должны нести полное бремя вины. Мы не можем перекладывать вину, мы лишь можем придерживаться фактов, - он помедлил. - Однако ввиду медицинского свидетельства и вашего собственного свидетельства о добропорядочном поведении Картера в прошлом, мы готовы принять более снисходительную точку зрения на приговор, нежели поступили бы в противном случае. Заключенный приговаривается к двум годам тюрьмы.

По залу суда прошел гул, кто-то пробормотал слова негодования.

- Надеюсь, мне никогда не выпадет несчастье полагаться на снисхождение вашего суда, - заявил Росс.

Доктор Холс опустил носовой платок.

- Осторожней, мистер Полдарк. Такие замечания не вполне выходят за рамки нашей юрисдикции.

- Этой привилегии удостоено только милосердие, - сказал Росс.

- Следующее дело, - махнул рукой мистер Уорлегган.

- Минуточку, - сказал доктор Холс. Он наклонился вперед, сложив ладони и скривив тонкие губы. Волна отвращения к этому высокомерному юному сквайру поднималась в нем каждый раз, когда он его встречал: в школе, в дилижансе, в суде. Ему доставило особое удовольствие задать тот едкий вопросик о датах, который переменил точку зрения других судей. Но этот выскочка всё равно пытался оставить за собой последнее слово. Так не пойдет.

- Минуточку, сэр. Мы пришли сюда не для того, чтобы вершить правосудие согласно букве закона, отбросив в сторону здравый смысл, вытекающий из нашего положения и ответственности. Как на человека, принадлежащего к лону церкви, сэр, на меня возложена особая ответственность. Господь дал тем его проповедникам, которые еще и служат судьями, задание усмирять правосудие милосердием. Эту задачу я выполняю по мере всех моих скромных сил и считаю, что и сейчас его проявил. Ваши гнусные намеки на противоположное для меня оскорбительны. Не думаю, что вы имеете хоть малейшее представление о том, о чем толкуете.

- Жестокие законы, - ответил Росс, с трудом овладев собой, - эти жестокие законы, которые вы применяете безо всякого милосердия, послали человека в тюрьму за желание накормить своих детей, когда они голодали, за то, что он нашел для них пищу, когда мы лишили его возможности ее заработать. В книге, где вы черпаете свое учение, доктор Холс, говорится, что не хлебом единым жив человек. В нынешние времена вы требуете от людей жить даже без хлеба.

Одобрительный гул с задних рядов стал громче.

Мистер Уорлегган гневно постучал молотком.

- Дело закрыто, мистер Полдарк. Будьте любезны сойти вниз.

- Иначе, - сказал доктор Холс, - мы обвиним вас в неуважении к суду.

Росс отвесил легкий поклон.

- Могу лишь заверить вас, сэр, что подобное обвинение отразит мои самые сокровенные мысли.

Он покинул кафедру и вышел из суда под шум и призывы установить тишину. На узкой улице он глотнул теплого летнего воздуха. Глубокие канавы были переполнены нечистотами, пахло отвратительно, но после душка в суде этот запах показался ему приятным. Росс вытащил платок и промокнул лоб. Его рука немного дрожала от гнева, он попытался с этим справиться. Росса просто тошнило от отвращения и разочарования.

Вниз по улице двигалась длинная вереница мулов, нагруженных тяжелыми корзинами с оловом, болтающимися по бокам животных, а рядом с ними медленно шагали покрытые дорожной пылью шахтеры. С рассвета они прошли много миль из какого-то отдаленного района, чтобы отвезти олово на монетный двор, а потом поедут обратно на спинах своих истощенных мулов.

Росс подождал, пока они пройдут, и уже собрался пересечь узкую улицу, как кто-то прикоснулся к его руке.

Это была Джинни со своим отцом Заки Мартином. На её щеках горел румянец, такой заметный на фоне бледной веснушчатой кожи.

- Хотела вас поблагодарить за ваши слова. Как любезно с вашей стороны, так расстараться для Джима. И что вы сказали...

- Это не принесло ничего хорошего, - ответил Росс. - Отведи ее домой, Заки. Ей лучше теперь быть с вами.

- Да, сэр.

Росс резко отвернулся и зашагал по Монетной улице. Эта благодарность за провал стала последней каплей. Он преиспонился отвращением к самому себе за то, что не мог себя контролировать. Веди себя независимо, когда тебе угодно, но только пока это касается твоей собственной свободы, когда же речь идет о других, необходимо сдерживаться. Его поведение, говорил он себе, было неверным. Хорошее начало, а потом всё пошло наперекосяк. Не годится он для подобных задач. Ему следовало быть подобострастным, польстить суду, следовало превозносить и хвалить их суждения, с чего он и начал, и тем самым внушить им, что они должны вынести милосердный приговор, показав свое добросердечие.

В глубине души он сомневался, что даже золотой голос Шеридана смог бы отвлечь их от преследования добычи. А лучше всего, думал он, было бы встретиться с судьями до слушаний и указать им, как будет неловко, если они лишат его лакея. Именно так он смог бы вызволить парня, а не свидетельством докторов или сентиментальными призывами к милосердию.

К этому времени он был уже на Принц-стрит и повернул к таверне "Бойцовый петух". Там он спросил бутылку бренди и начал ее пить.

Как-то в начале лета Демельза и Пруди под палящим полуденным солнцем прореживали всходы репы, посеянной в нижней части Длинного поля.

Пруди незамедлительно принялась жаловаться, но если Демельза и слышала, то не обращала никакого внимания. Она ритмично махала мотыгой, пропалывая взошедшие сорняки, очищая пространство для растений. Время от времени она останавливалась, уперев руки в бока, чтобы взглянуть на пляж Хедрона. Под палящим солнцем море было похоже на расплавленное стекло. Время от времени задувал слабый ветерок и словно взмахом птичьего крыла поднимал темную легкую рябь.На мелководье поверхность воды казалась постоянно меняющимся калейдоскопом сиреневых и бутылочно-зеленых морщин.

Иногда она что-то напевала, потому что любила любое тепло, а солнечное тепло особенно. К неодобрению Пруди, Демельза сняла синий капор и, закатав рукава, босоногая, в башмаках на деревянной подошве, работала только в одном из своих голубых платьев с узорами.

Со стоном всплеснув руками, словно это ей впервой, Пруди выпрямила спину и потянулась. Грязным пальцем она подняла капор и убрала прядь черных волос.

- Прям деревенею по утрам. Нонче больше ничегошеньки сделать не смогу. Мои бедра! Никакого отдыха всю ночь не будет, - Пруди подтянула пятку на ботинке, которая загнулась, позволяя просочиться внутрь ручейку земли. - Ты бы лучше тоже заканчивала. Надо еще телят накормить, я ж не могу разорваться. Кто это еще там явился?

Демельза повернулась и сощурилась на солнце.