Лера внимательно слушала подругу. Та замолчала, когда вазочка полностью опустела.

– Нужно было налить чаю, – спохватилась Лера, предполагая у подруги заворот кишок.

– Наливай, – одобрительно махнула рукой та, – у Сережкиной остались баранки.

Следом за печеньем Лялька умяла мешок баранок, запивая их горячим чаем. Под тем предлогом, что теперь ей худеть ни к чему. Лера захотела высказать свое мнение, что Ник – порядочный свин, и его друг не лучше, такой же подбитый жизнью партизан, скрывающий в «лесах» свою жену, а чуть что – летящий по ее первому зову. Она хотела сказать, что все мужики – законченные негодяи и прохвосты. Но кому бы от этого стало легче? Ей? Они бы обнялись с подругой и поплакали вместе над своей нескладной судьбой. Две перезрелые дуры! Или все же дура одна? И она даже знает, кто это.

– Ты точно передала мне текст послания? – поинтересовалась она у Ляльки. Та кивнула головой. – Тогда почему эта Ватрушка не пишет, что она «твоя»?

– Моя?! – в ужасе отпрянула Лялька. – Еще чего не хватало. Может быть, наша, и тогда здравствуй, веселая шведская семья?!

– Нет, именно «твоя». Она должна была подписать письмо Нику «твоя Ватрушка».

– Нет, там так и подписано, как я сказала, просто «Ватрушка».

Через некоторое время выявился ряд неувязок, указывающий на то, что письмо писала не женщина Ника. Во-первых, как рассуждала Лера, Ватрушка не начала с того, что назвала Ника ласковым прилагательным.

– Вот ты бы как начала писать Нику? Мой дорогой котик, кролик…

– Козлик. Козлище! Ну, я бы, конечно, была бы более изобретательна в выражениях. Но, вполне возможно, что эта самая Булка закончила пятилетку и успела забыть половину букв алфавита!

Лера, не слушая ее, загнула второй палец. Та только обнимала, а не целовала, не прижимала, а тихо тосковала до боли в груди. У нее есть грудь, это, конечно, плохо. Но Лялькин бюст ближе Нику и роднее. Это был третий аргумент. Получалось, что Нику писала не его пассия, а просто хорошая знакомая. Лялька поутихла, присмирела и после длительных уговоров, а Лера делала это во вред себе, – после этого ей оставалось страдать одной, – Лялька согласилась позвонить Нику и нормально поговорить с ним.

– Это ты? – сказала она в трубку вкрадчивым голосом. – Еще не ушел? Ладно, не бери мои чемоданы, они действительно дерьмовые. Я же никуда не езжу, мне ездить не к кому, меня никто не ждет… – Ее голос дрогнул. – Ты ждешь? Чемоданы самые лучшие?! У тебя тоже не с лотка «Все по сто». И ноутбук у тебя классный, я совсем не собиралась его выбрасывать. Можно было бы из него кое-что выкинуть. Да, ладно, пусть остается, если она тебе только приятельница. О ком я? Да, ладно, перестань. Да нет же, не стоит переживать. Я глупо себя повела, что так разволновалась из-за какой-то там Ватрушки. Что ты говоришь? Неужели? Не может быть!

Лера сидела на стуле, покачивала ногой и с усмешкой наблюдала за разговором. Все мужики одинаковые. Сейчас он вешает ее подруге лапшу на уши по поводу того, что он со своей Ватрушкой – совершенно разные люди с двух одиноких островов. Та, глупенькая, верит. Ну, и пусть верит. Такая их женская доля, верить мужикам и все им прощать. Пусть Лялька его простит, она Молохова вряд ли сможет. Лялька простит, это видно по ее радостному лицу.

– Ты представляешь?! – закричала Лялька, положив трубку.

– Не-а.

– Ватрушка – парень!

Нога у Леры дернулась вверх и ударилась о крышку стола.

– Не может быть! – выдавила она из себя, испытывая ощутимый прилив боли.

– Может. Фамилия у него – Ватрушкин. Они учились в одном институте.

Слов не было, были одни чувства. От их переизбытка девушки поглядели друг на друга и рассмеялись. Впервые после отъезда Молохова на душе у Леры воцарился покой. Хоть у ее подруги, которая оказалась сегодня на грани серьезной ссоры из-за пустяка, все успокоилось.

Но покой Ляльке только снился. Она сидела, как на иголках, зная о том, что в ее квартире, в их почти уже семейном гнездышке изнывал Ник – одинокий и непонятый. Лера улыбнулась Ляльке и на правах начальницы отпустила ее домой. Нельзя удерживать нашу женщину, рвущуюся к своему любимому. Она снесет все, что находится на ее пути. Влюбленная русская женщина похлеще всякого заморского торнадо. Вмиг налетит, скрутит, поднимет до небес и опустит в самый неожиданный момент мордой в грязь. Так интереснее жить, так больше ощущений. У нее изредка просыпается физическая потребность воевать, и она в этом не виновата. Это ей передалось на генетическом уровне от ее далеких предков – амазонок. Зато потом такое затишье, такая благодать… А был ли повод, не было ли его, какая разница. Дальше будет любовь, и это – первостепенное.

Лере тоже мучительно захотелось разобраться с Молоховым, с его женой. Ворваться к той в палату для потерявших мозги и устроить сцену. Не важно какую, главное, шумную и с эффектами, с закидонами и выходками. Сделать какую-нибудь гадость. Она прикинула варианты, представила все это в красках и сжала пальцами шариковую ручку. Та хрустнула и сломалась. «Сделать гадость, – крутилось в Лериной голове вместе со словами: – Так нельзя, это будет нечестно. Это будет!» – пообещала она самой себе. Что Молохов от нее хотел? Чтобы она никуда не совалась. Значит, ей нужно обязательно куда-нибудь сунуться. Таким образом, чтобы задеть его самолюбие. Раз он разъезжает по своим женам (отчего ей было приятно думать о них во множественном числе?), то она ему отомстит. И месть ее будет сладка. И вот какая месть: она будет скупа. Она пойдет, найдет клад и оставит его себе. Лера усмехнулась. Теперь она точно знает, куда нужно идти, и сделает это без Молохова. Однако без ребят, Лера отлично это понимала, ничего не получится. Раз придется двигать плиты, то они ей понадобятся. Нет, Лере не было жалко делиться с ними найденными ценностями, ей вообще не нужен этот клад. Было дело принципа. Раз Молохов с женой, значит, она пойдет за сокровищами. Сейчас она посидит на работе, дождется, пока Лялька с Ником помирятся, и предложит им начать поиски. Если те откажутся, то она признается, что Молохов фактически их бросил и уехал в Москву. Когда вернется – неизвестно, а время не ждет.

Самое интересное, что Лера нисколько не врала, это было истинной правдой.

Вечером Лера сидела у ребят и рассказывала, как Молохов мчался в столицу. Долго уговаривать Ляльку не пришлось, а Нику ничего не оставалось делать. Не ссориться же по очередному пустяку. Он залез в свой виртуальный город и указал точное, по его мнению, место, где располагались несколько захоронений в подвальном помещении собора. Девушки вздрогнули, но отступать не захотели. Ник вздохнул и пошел собирать рюкзаки.


Сумерки накрыли город стремительно, одинокие фонари, помощники в этом темном деле, мигали друг другу отживающими свой век лампочками. К собору крались три тени, две из которых были большими и толстыми, а другая – четвертой частью от них, вместе взятых. Эта полутень металась из стороны в сторону, как и ее неспокойная душа, терзаемая угрызениями совести. Конечно, это была все та же дружная команда: Ник, Ольга Попкова и мятущаяся Лера Морозова.

Лера представляла теперь другие картинки из своей жизни. Она как наяву видела Молохова, его серьезный укоряющий взгляд и плотно сжатые губы, от которых шло такое приятное тепло. Он молчал, но это было красноречивее всяких слов типа «Да как ты могла?! Я же тебе так верил!». Рюкзак, который взвалил на Леру Ник, казался ей неподъемным, хотя в нем мотылялся лишь термос с чаем и несколько бутербродов. Не считая фонарика, светившего на исходе своей батарейки. Ник ругался, что из-за подруг был вынужден идти неподготовленным, но считал, что поход, как обычно, ничем не закончится, а станет пробным этапом в череде бесконечных поисков. Потому не сопротивлялся и даже сам повел на дело струхнувших ближе к ночи легкомысленных девиц.

Они дошли быстро, огляделись. Вокруг стояла тишина. Те немногие граждане, что продолжали искать монеты в Торговых рядах, их не слышали и не видели. Таким же молчаливым и слепым показался Нику, Ляле и Лере старый собор с потрескавшимися стенами, все еще хранивший свое былое величие. Ключей от его дверей не было, Ник решил лезть через окно цокольного помещения, для чего он ударом ноги выбил хлипкую решетку. Лялька заглянула внутрь, ойкнула и отпрянула. Ей стало страшно. Ник зажег фонарь и посветил в окно. Ничего особенного. Обычный подвал старого здания: трубы, ящики, навалы мусора…

– В ящиках наверняка старинные иконы, – прошептала Лялька. – Они запаковали их до лучших времен. И эти времена настали. Мы придем и возьмем их.

– Кто – они? – также шепотом поинтересовалась Лера.

– Монахи из Средневековья.

– У монахов не было таких ящиков, – сказал Ник, – это современные образцы столярного искусства. И в них, скорее всего, лежит тот же мусор, что валяется рядом. Я спрыгну первым и буду вас страховать.

– Я не пролезу, – испугалась Лялька, – застряну и заткну собой окно.

– Сунь голову, – посоветовал ей Ник, и та послушалась, – видишь, прекрасно пролезает. Значит, пролезет и все тело.

– У меня нестандартная фигура, – всхлипнула Лялька.

– У тебя самая лучшая фигура на свете! – заявил Ник, после чего Лялька была готова лезть куда угодно.

Он кинул вниз свой рюкзак, тот, опустившись на каменный пол, издал глухой звук. Ник кивнул:

– Здесь невысоко! – и прыгнул. Через несколько секунд он позвал Леру: – Давай, я тебя подстрахую.

Лера закрыла глаза, кое-как залезла в окошко и сиганула вниз, от волнения растопырив все конечности в разные стороны. Но Ник не растерялся и поймал Леру, завалившись с ней на мусорную кучу, сгладившую удар. Серые обитатели кучи с писком разбежались по подвалу. Лера взвизгнула и закрыла рот рукой, чтобы не наводить панику и не показывать дурной пример Ляльке, ужасно боявшейся мелких и крупных грызунов.