– Моя церковь, - повторил он, - Что за милое понятие.

Ее глаза стали круглыми, и в них появился страх.

– Я боюсь, не понимаю тебя.

Он с задумчивым видом, почесал себе подбородок.

– Я полагаю, я хотел бы попробовать, что, значит, быть молящимся.

– Молящимся? - пискнула она, - Ты.

– О, да.

– Я… ну…хорошо…Я…Я…

– Да? - спросил он, начиная наслаждаться этим представлением. Он никогда не был сердитым и серьезным типом. Он даже не знал, что теряет от этого. Было что-то довольно приятное в создание и созерцании ее поеживания и ерзанья.

– Пенелопа? - продолжил он, - Ты ничего не хочешь мне сказать?

Она сглотнула, испуганно глядя на него.

– Н-нет.

– Хорошо, - вежливо улыбнулся он. - Тогда я прошу дать меня совсем немного времени, чтобы я мог кое-что сделать.

– Прошу прощения? - не поняла она его.

Он шагнул от себя вправо.

– Я в церкви. Я полагаю, я могу помолиться?

Она шагнула от себя влево, и снова встала напротив его. - Прошу прощения?

Он слегка наклонил голову.

– Я сказал, что хочу помолиться. Это не было ужасно сложное предложение.

Он заметил, что она сильно напряглась, но не полезла в его ловушку. Она попробовала улыбнуться, но ее челюсть была чересчур напряжена, и он мог поклясться, что она в течение минуты скрежетала зубами.

– Я никогда не думала, что ты такая религиозная личность, - сказала она.

– Нет, - он подождал ее реакции, затем добавил, - Я намериваюсь помолиться за тебя.

Она судорожно сглотнула.

– За меня? - пискнула она.

– Потому что, - продолжал он, неспособный удержаться от подъема в голосе, - к тому времени, когда я помолюсь, молитва будет единственной вещью, которая сможет спасти тебя!

С этими словами он сдвинул ее в сторону, и зашагал туда, где она спрятала свой конверт.

– Колин! - завопила она, побежав отчаянно вслед за ним. - Нет!

Он выдернул ее конверт из кармашка для молитвенника, даже не смотря на него.

– Ты не хочешь, сама сказать мне что это? - потребовал он. - Прежде чем, я сам взгляну, ты сама скажешь мне или нет?

– Нет, - ее голос сломался на этом слове.

Его сердце ухнуло в груди, когда он увидел выражение ее лица.

– Пожалуйста, - умоляла она его, - Пожалуйста, дай это мне.

И затем, когда он сердито и неумолимо уставился на нее, она тихо прошептала:

– Это мое. Это тайна.

– Тайна, такая же ценная, как твое благополучие и благосостояние? - почти проревел он, - Тайна, такая же ценная, как твоя жизнь?

– О чем ты говоришь?

– Ты хоть понимаешь, как это опасно для женщины, одной находиться в Лондонском Сити? Одной в таком месте?

Все, что она сказала, были слова:

– Колин, пожалуйста.

Она почти достигла конверта, все еще находящегося вне пределов ее досягаемости.

И внезапно, он не знал, что с ним случилось. Это был не он. Эта безумная ярость, эта злость - просто не могли быть его чувствами.

И все же были.

Но ужаснее всего было… осознание, что это именно Пенелопа сделала его таким. И что же она сделала? Одна путешествуя через весь Лондон? Он был сильно раздражен тем, что она совсем не волновалась о собственной безопасности, но бледнело по сравнению с яростью, которую он чувствовал из-за ее тайны.

Его гнев был полностью неоправдан. У него не было никаких прав на Пенелопу, и он не мог ожидать, что она раскроет ему все свои тайны. У них не было обязательств перед друг другом, не было ничего кроме довольно приятной дружбы и одного единственного волнующего поцелуя

Он бы конечно не разделил с ней свою тайну, касающуюся ведения собственного дневника, если бы она сама не наткнулась на него.

– Колин, - прошептала она, - Пожалуйста… не делай этого.

Она видела его тайные записи. Почему же он не должен видеть ее записи? У нее есть возлюбленный? Было ли это ерундой, потому что совершенно очевидно, что она никогда прежде не целовалась - ерундой? Боже, этот пожар, разгорающийся в его груди… ревность?

– Колин, - задыхаясь, сказала она снова.

Она положила свою руку сверху на его, стараясь не дать ему открыть конверт. Не силой, просто своим прикосновением.

Но, уже не было способа… не было способа, который смог бы остановить его в этот момент. Он умер бы, если бы оставил этот конверт нераскрытым.

И он разорвал его.

Пенелопа вскрикнула, ее крик больше походил на плач, и выбежала из церкви.

Колин начал читать.

А затем он опустился на скамью, бледный и бескровный, затаив дыхание.

– О, Боже, - прошептал он, - О, Боже.


***

К тому времени, когда Пенелопа сделала несколько шагов прочь от передней двери церкви Святой Невесты, она была в истерике.

Или, точнее, она была в такой истерике, какой, у нее ни разу еще не было. Ее дыхание вырывалось со свистом, она задыхалась, слезы, струились по ее лицу, а ее сердце чувствовало…

Ладно, ее сердце просто готово было выпрыгнуть из груди, если это было возможно. Как он мог сделать это? Он следовал за ней. Следовал за ней! Почему Колин следовал за ней? Что он хотел получить от этого? Почему он…

Она резко оглянулась вокруг.

– Проклятье, - почти завопила она, не беспокоясь о том, что ее могут услышать. Кеб уехал. Она дала специальные инструкции кучеру, чтобы он подождал ее, и что она пробудет в церкви не больше минуты, но сейчас его нигде не было видно.

Это произошло по вине Колина. Он задержал ее внутри церкви, а кэб, не дождавшись ее, уехал. А она была здесь в нескольких шагах от церкви Святой Невесты в самом центре Лондонского Сити, так далеко от ее дома в Мэйфер, как если бы она находилась во Франции. Люди уставились на нее, и в любую минуту, она была уверена, могли подойти к ней, потому что вряд ли кто-нибудь из них до этого видел молодую хорошо одетую леди в центре Сити. Оставалось ждать неизбежного приставания и издевательства.

Почему, почему, почему, она была настолько глупой, что думала о нем, как о совершенном мужчине. Она потратила половину своей жизни, поклоняясь тому, кого на самом деле не существовало. Потому что Колина, которого она знала - нет, Колина, которого она думала, что знает - совершенно точно, никогда не существовало.

И кто бы ни был на самом деле этот мужчина, она не была даже уверена в том, что он ей нравится.

Мужчина, которого она так преданно любила все эти годы, никогда бы не повел себя так. Он бы не последовал за ней - ох, ну хорошо, он бы последовал, но только лишь для того, чтобы убедиться в ее безопасности. Но он бы никогда не был так жесток, и конечно, не открыл бы ее личную корреспонденцию.

Она прочитала две страницы его дневника, это была правда, но они не были в запечатанном конверте! Она медленно опустилась и уселась на каменную ступеньку, прохладную даже через ткань ее платья. Было очень немного, что она могла сделать, вместо того, чтобы сидеть здесь на камне и ждать Колина. Только глупец будет пытаться добраться до дома пешком при таком большом расстоянии. Она подумала, что могла бы попытаться нанять кэб на Флит-стрит, но что если они все будут заняты, и, кроме того, куда она сможет убежать от Колина?

Он знал, где она живет, и наверно, лишь побег на Оркнейские острова помог бы ей избежать столкновения.

Она вздохнула. Колин, скорей всего, отыскал бы ее и на Оркнейях. К тому же, ей совсем не хотелось бежать на Оркнейские острова.

Она с трудом подавила рыдание. Сейчас, у нее совсем путаются мысли. Почему она так зациклилась на Оркнейских островах?

А затем послышался голос Колина позади нее, короткий и очень холодный:

– Вставай, - вот и все, что он ей сказал.

Она встала, не потому что он приказал ей (по крайней мере, она так сказала самой себе), и не потому что она испугалась его, а просто потому, что она не могла бы вечно сидеть на ступеньках церкви Святой Невесты, даже если все что она хочет, это спрятаться от Колина на следующие шесть месяцев. К тому же, в настоящее время он был ее единственной возможностью попасть домой.

Он дернул головой, указывая вперед.

– В экипаж.

Она подошла, забралась внутрь, и услышала, как Колин называл кучеру ее адрес, а затем проинструктировал кучера ехать “самой долгой дорогой”.

О, Господи.

Они ехали около тридцати секунд, прежде чем он протянул ей одиночный листок бумаги, лежащий свернутым в конверте, который она оставила в церкви.

– Я полагаю, это твое, - сказал он.

Она сглотнула, и посмотрела вниз, не нуждаясь в этом листке. Она уже запомнила слова. Она писала и переписывала их так много раз прошлой ночью, что не думала, что они когда-нибудь сотрутся из ее памяти.

Нет, ничего, что я презираю больше, чем джентльмена, который, думая, что это забавно, снисходительно погладит леди по руке, и скажет: “Прерогатива женщины - менять свое решение”.

На самом деле, поскольку я чувствую, что нужно всегда подтверждать слова делом, я стараюсь сохранять свои мнения и решения устойчивыми и неизменными.

Вот почему, Дорогой читатель, когда я писала мою колонку от 19 Апреля, я действительно намеривалась сделать ее последней. Однако, произошедшие события, оказавшиеся полностью вне моего контроля (или точнее вне моего одобрения), вынудили меня взять мое перо и лист бумаги еще один последний раз.

Леди и Джентльмены, Ваш автор Не леди Крессида Туомбли. Она - не что иное, как коварный самозванец, и это разбило бы мое сердце, если годы моей трудной работы припишут такой как она.

Светская хроника Леди Уислдаун,21 апреля 1824

Пенелопа повторно сложила бумагу с большой аккуратностью, используя время, что подумать и решить, что бы она сказала бы в момент, подобный этому.

В конце концов, она попыталась улыбнуться, не встречаясь с ним взглядом, и пошутить:

– Ты догадывался?

Он ничего не ответил, так что она была вынуждена поднять голову и посмотреть на него. Ей тут же стало жаль, что она так сделала. Колин выглядел абсолютно непохожий сам на себя. Легкая улыбка, всегда затаившаяся в уголках его глаз, хорошее настроение, скрывающееся в его глазах - все исчезло, сменившись резкими линиями, и холодным льдом.