Юлия оставила свою карточку и приехала на другой день.

На этот раз Мари не было дома.

— Скажите вашей госпоже, — говорила Ловели, — что она дурно делает, не желая принять меня.

В этой фразе слышалась угроза, на которую люди не знали что и отвечать. Когда Мари приехала домой, ей отдали другую карточку и повторили слова Юлии.

Мари, имея причины бояться всего, показала эти карточки Леону и спросила, что это значит. Леон, прочтя на них фамилию Юлии, побледнел, но не хотел ни говорить, ни предполагать, не повидавшись с нею.

Он отвечал, однако, Мари, что не знает этой женщины, но говорил это с мрачным предчувствием. В 6 часов вечера он отправился на улицу Табу. Юлия была дома. Леон знал ее характер и потому не хотел прямо приступать к делу: он думал перехитрить ее.

— А, это вы? — сказала Юлия с обворожительной улыбкой. — Где вы пропадаете, Леон? Вот два дня, как я даже не слышу о вас.

И говоря это, она пожимала дрожащую руку Леона. «Он все знает», — подумала она. И она посмотрела на де Грижа, как бы желая уверить, что он не мог быть для нее страшным противником.

Молчание на несколько минут воцарилось между ними. Леон первый прервал его.

— Ну, Юлия, скажите откровенно, вы на меня сердитесь за что-нибудь?

— Мне? Сердиться на вас, друг мой, за что же? За то, разве, что вы перестали любить меня?

Леон сделал движение.

— Что же, вы станете еще уверять, что я ошибаюсь? — продолжала Юлия. — И солжете! Сделайте же мне удовольствие, будьте по крайней мере откровенны со мною. Давно уже мы вместе; я, к несчастью, слишком искренно любила вас, чтобы ваша любовь могла продолжаться.

Она говорила таким спокойным тоном, что Леон готов был усомниться в действительности посещений ею г-жи де Брион, воображая, что причиною их была ревность.

— Да ведь и вы сами не любите уже меня, как любили прежде, — сказал он.

— Да, было бы достаточно глупо любить человека, который не отвечает на чувства.

— В таком случае, если в вас нет любви ко мне, надеюсь, что не должно быть и ненависти, и думаю, вы не захотите сделать ничего, что бы могло быть мне неприятным?

— Вам?

— Мне или тому лицу, в котором я принимаю участие.

— Объяснитесь, друг мой, я вас что-то не понимаю.

— Извольте, — сказал де Гриж, думая, что лучше идти к цели добрым путем, чем посредством гнева, и, взяв ее руки, продолжал: — Вы знаете лучше других, я думаю, что сердцу нельзя приказывать; вы сами, против воли, заставляли страдать тех, кто любил вас, потому только, что ваше сердце влеклось к другим. Я, быть может, так же доставил вам такое страдание.

«Фат!» — прошептала Юлия.

— Но вы знаете, что взамен любви я сохраню к вам дружбу, самую чистую и самую преданную.

— Потом? — перебила Юлия тоном беспощадной иронии.

— Потом, — возразил Леон, слегка побледнев, — я никогда не сказал бы вам об этом, ибо есть чувства, которые я привык уважать и не решусь никогда оскорбить их щекотливость; но, может быть, другие сообщили вам о моей настоящей связи, и, если они сказали, что я горячо люблю эту женщину, то сказали правду, и я считаю лишним скрывать это от вас, особенно когда вижу ваше равнодушие. Но, может быть, они умолчали о том, что я уважаю ее, как она заслуживает этого уважения, и до какой степени я дорожу ее спокойствием.

— Напротив, все это я знаю, как знаю и то, что вы не разрываете своих отношений со мною только для того, чтоб отвести от нее все подозрения. Видите, как много я знаю.

При этом она бросила на него взгляд, не обещающий ничего хорошего, взгляд, который поставил его в затруднительное положение.

— Приступим же к делу, — начал он, не показывая, однако, виду, что ему известна истина. — Я только что оставил ту, о которой мы с вами говорили: она сказала мне, что неизвестная ей женщина приезжала к ней два раза, она не хотела объявить мне имени, но по тем приметам, которые мне сообщили, я подозревал вас в этой незнакомке и пришел именно за тем, чтоб объясниться с вами по этому предмету и спросить вас: «Если это точно были вы, что особенно важное вы имели сообщить ей?»

— И только? — спросила Юлия самым надменным тоном.

— Чего же вам больше, — отвечал Леон, поддаваясь влиянию гнева.

— В таком случае, все это правда, — сказала Юлия равнодушно, — если г-жа де Брион сказала вам, что я не объявила своего имени, то она обманула вас, как обманывает своего мужа, я оба раза оставила ей свои визитные карточки. Теперь, — продолжала Юлия, не давая времени Леону одуматься, — вам угодно знать, что я имела сообщить г-же де Брион? Э, Боже мой! Самое обыкновенное; я хотела сказать ей, — продолжала она, делая особенное ударение на своих словах, — что меня зовут Юлией Ловели, что вот уже два года, как я имею честь принадлежать вам, что все еще люблю вас, что знаю, как вы обманываете меня для нее, и что хочу открыть глаза ее мужу. Вот, милый Леон, что я имела сообщить ей!

Де Гриж в недоумении смотрел на Юлию; а она улыбалась, как будто дело шло о самой обыкновенной вещи.

— И вы точно хотели сказать ей все это? — спросил Леон.

— Да, — отвечала Юлия, утвердительно кивая головою, и взор ее, устремленный на Леона, выражал всю ненависть, кипящую в душе ее.

— И теперь вы не отказываетесь от этого желания? — спросил он с угрозой.

— Теперь я скажу все де Бриону, не предупредив даже его супругу, потому что она не хочет принять меня. Де Брион скверно поступил со мною; вас я ужасно любила, — говорила Юлия, смеясь в глаза над маркизом, — а вы обманываете меня с его женою, и теперь я отомщу и вам, и ему. Не правда ли, что комедия разыграна хорошо, как вы находите?

— И вы думаете, что я позволю вам все это сделать? — сказал он, вставая.

— Поневоле, — отвечала Юлия, тоже вставая.

— Если хоть одно слово из сказанного вы приведете в исполнение, то берегитесь, Юлия.

— А что вы мне сделаете?

— Все, что должен буду.

— Вы должны будете убить меня? Разве женщин убивают?.. Да, Леон, я сделаю все, что хочу, и так как я откровенна, то скажу вам даже, каким образом. Прежде всего я должна сказать вам, хотя это разочарование, быть может, будет мучить вас, — что я вас никогда не любила.

— Тем лучше!

— Очень рада, зато я обожала де Бриона. В день его свадьбы я отдалась вам, но не будь вы воплощенное тщеславие, вы бы заметили во мне эту внезапную перемену в отношении к вам; как же вы не обратили внимания, что я, считая вас всегда ничтожнейшим из людей, могла вдруг влюбиться в вас до безумия? Ну правдоподобно ли это? Напрасно вы не поискали причину, побудившую меня к такого рода притворству, а она была: хотите ли вы знать, какая именно причина заставила меня отдаться вам?

Леон принялся мерить большими шагами комнату.

— О, не выводите меня из терпения, — сказала Юлия, — вы увидите сами, как вы останетесь довольны, узнав план моих действий, потому что Бог и мы двое только будем знать его. Знайте же: я отдалась вам потому только, что знала вашу любовь к Мари д’Ерми, и, не веруя в женскую добродетель, я предчувствовала, что она уступит вашим желаниям, тем более что дала себе слово разжигать в вас это чувство всеми зависящими от меня средствами. Надо отдать справедливость г-же де Брион, она долго боролась и заставила меня два года терпеть вас — вас, которого я ненавидела до отвращения. Наконец, она не устояла, бедное дитя! И наказание не замедлит ее постигнуть. Вы спросите меня, быть может, какая мне выгода губить эту женщину? Отвечу вам — только не из ревности к вам. Если бы могло быть только это чувство, я бы уступила ей вас без спора; но есть важнейшая причина, причина государственная: я жертвую вами для счастья моего отечества!

И, сказав это, она разразилась хохотом.

— Неужели думаете вы, — сказал с презрением Леон, — что де Брион поверит такой женщине, как вы?

— Глупец! Он поверит письмам жены, когда я покажу ему те, которые она к вам писала.

Леон побледнел как полотно.

— У вас эти письма? — вскричал он.

— У меня!

— Вы украли их.

— Ну, да!.. Не выходите из себя — это вам не поможет.

— Где эти письма?

— Здесь, — отвечала Юлия, указывая рукою на корсаж.

— Вы отдадите мне их! — кричал Леон с пеною ярости на губах и подступая к Юлии.

— Еще шаг, — сказала она хладнокровно, но это спокойствие было ужаснее гнева, — еще шаг, и я отворю окно, позову на помощь, велю задержать вас и отдам копии этих писем королевскому прокурору.

— О, подлость! — проговорил Леон, и сознание своего бессилия вызвало на глаза его слезы.

— Будьте уверены, я предвидела все, — возразила Юлия с улыбкой, которая не сходила с ее лица во все время этих объяснений, — вам некому мстить: ни вашему слуге, которого вы прогоните от себя и который поступит тотчас же ко мне, ни даже мне, которую вы считаете ниже него; но в наше время подобные мне женщины так сильны своей красотой, как в былые времена были могущественны именитые и славные аристократки. Многие из подобных мне умирают в госпиталях, следовательно, не грешно, чтобы были и такие, которые приобретут себе состояние.

Эти слова как молния озарили рассудок Леона. «Есть средство добыть эти письма», — подумал он.

— Послушайте, Юлия, — прибавил он с покорностью, — в ваших руках две жизни, честь женщины, спокойствие целого семейства, которое не сделало вам ни малейшего зла.

— Это не новость.

— За сколько согласны вы продать все это?

— За два миллиона, — отвечала она, улыбаясь.

— У меня всего один — возьмите его.

— Потому-то я и прошу два, я не продам вам этих писем. И если я упускаю случай разбогатеть за ваш счет, то надеюсь вознаградить себя за счет других.