— Да, да, ему! — продолжала г-жа де Брион, едва выговаривая слова.

— Уже!.. — сказала няня.

— О, не проклинай меня! — вскричала Мари, бросаясь на шею старушке, которую она всегда любила, как вторую мать, и эта привязанность усилилась еще более со дня смерти графини.

— Я не имею права проклинать тебя, дитя мое, но надо надеяться, что и тот, кто имеет его, — не сделает этого.

— Отец?

— Которого ты не видела целых два дня.

— Да, да, я слишком виновата.

— Дитя мое, — сказала Марианна, целуя Мари, — подумала ли ты хорошенько, прежде чем написала это письмо?

— Оно необходимо.

— А если когда-нибудь муж твой…

— О, не говори мне об этом.

— Он так любит тебя!

— Он убьет меня, не так ли?

— А твоя дочь?

— Господи! Я много выстрадала в эти дни, добрая Марианна; но ступай, ступай скорее, и если получишь ответ, то будь осторожна с ним.

— Об этом не беспокойся, бедное мое дитя.

И старушка отошла от нее с улыбкой на губах и утирая слезы.

Это признание облегчило Мари: она знала, что теперь есть кому пожалеть и поберечь ее.

Марианна побежала к Леону, но его не было дома, и она оставила письмо Флорентину.

Леон был у Юлии, которую мы почти забыли, но зато она ничего не забывала. Молодой человек не переставал видеться с нею, хотя давно перестал ее любить; но в продолжении старой связи он видел единственное средство скрыть свою любовь к г-же де Брион.

Юлия же, зная все, что делает Леон, понимала, какую роль он хотел заставить ее играть; однако так как эта роль соответствовала ее планам, то она и приняла ее с таким кажущимся простосердечием, что если бы кто-нибудь видел ее веселость и любезность в обращении с де Грижем, тот, наверное, подумал бы, что она и не подозревает истины.

Мари, между тем, поехала на кладбище, думая оттуда заехать к графу д’Эрми.

Около пяти часов вернулся Леон и нашел письмо от г-жи де Брион. Тотчас же он написал Эмануилу, что благодарит его за приглашение, которым он не может воспользоваться, и вышел из дома, чтоб отправиться на кладбище, в надежде встретить там Мари; но она уже уехала оттуда.

Ровно в пять часов Флорентин был у Юлии.

— Я с новостью, сударыня, — сказал он.

— С какой? Говори скорее!

— Есть письмо.

— Где оно?

Я не мог оставить его у себя, потому что барин запер его в ящик и унес ключ с собою.

— Кто же принес это письмо?

— Старуха.

— От кого оно?

— От г-жи де Брион.

— Это ты почем знаешь?

— Я пошел вслед за старухой.

— Господин отвечал на это письмо?

— Да, но только он отвечал на имя г-на де Бриона.

— Я что-то не понимаю.

— А я так думаю, что это очень понятно. Господин де Гриж сказал мне, что он придет в пять часов переодеться и будет обедать у знакомых. Но, прочитав письмо, он изменил намерение и сказал, что обедает в клубе.

— А, теперь и я начинаю понимать, — сказала Юлия, — но где же это письмо, мне нужно видеть его.

— Если возьмете его тотчас же, сударыня, то г-н де Гриж заметит его исчезновение. Он выгонит меня, и вы, если не потеряете помощника, то, наверное, потеряете время.

— Да, это так, — отвечала Юлия.

— Вместо того чтоб взять это письмо, — продолжал Флорентин, — я принесу вам копию, если вы дадите мне ключ от ящика.

Юлия взглянула на него с недоверием.

— Напрасно вы боитесь, сударыня, — сказал Флорентин, поняв значение ее взгляда, — я не изменю вам.

— Хорошо; но впоследствии мне понадобится оригинал, — сказала она, отдавая ключ слуге Леона.

— Со временем вы получите его, ибо есть вероятность надеяться, что их будет много; это только первое письмо, но, без сомнения, не последнее.

— Ты умный малый, Флорентин, — заметила Юлия.

— Но вы ведь знаете, сударыня, что в тот же день, когда я вам принесу эти письма или, лучше, допущу вас взять их, я должен буду искать другое место.

— Оно уже готово тебе — у меня.

— В таком случае можете рассчитывать на мою преданность.

— Надеюсь, до завтра.

— До завтра, сударыня.

Так вот в каких руках находилась будущая участь Мари. Но бедная женщина и не подозревала этого: признательная Леону за его послушание, она на другой же день поблагодарила его письмом, в котором выразилось все неблагоразумие 19-летней женщины. Марианна опять отнесла его; и добрая старушка, не привыкшая к такого рода поручениям, не понимала, как неосторожно поступала она сама, относя письма своей госпожи Леону; ибо за ней могли следить, что и было в действительности.

Де Гриж, получив второе послание, присоединил его к первому, запер ящик, взял ключ в карман, потом, горя нетерпением увидеться с Мари, оделся и вышел. Попробуйте же уговорить молодого человека, который, как Леон, всего только два дня как сделался любовником женщины, что не следует беречь получаемых от нее писем.

А Флорентин, как только выпроводил своего барина, открыл ящик, списал оба письма и опрометью бросился к Ловели. Но он был осторожен и дальновиден, потому что едва только она протянула руку, чтоб взять эти копии, как он сказал ей:

— Сударыня, они писаны моей рукой, и если попадутся как-нибудь в руки моего господина, то легко могут погубить меня. Не угодно ли, я продиктую вам их; ибо вам нечего бояться.

Как только Юлия переписала их, он разорвал тотчас же свои копии и вышел.

— Наконец-то! — вскричала Юлия, перечитывая эти письма; но мы не беремся описывать улыбку, которою сопровождалось это восклицание.

В это время Леон был у г-жи де Брион. Она начинала уже привыкать к своему положению, да и пора: три дня она плакала, а в три дня можно наплакаться досыта; погода стояла прекрасная; она была так молода; поступок, который сначала поднял в ее душе такое раскаяние, показался ей не совсем неисправимым, к тому же еще Леон был так послушен, так мягок, так скромен; в его любви было столько истины, столько доверия, что нужно же было вознаградить его чем-нибудь за все, что он делал. Поэтому-то Мари и встретила его теперь не со слезами, как вчера, но, едва только он переступил порог ее будуара, она протянула ему руку и сказала: «Благодарю вас!» Она посадила его возле себя, ибо понимала, что для того чтоб приобрести его послушание, не следовало оскорблять его.

— Вы не сердитесь на меня за вчерашнее письмо? — сказала она Леону.

— Я помню только то, которое получил сегодня, — отвечал он.

— Как вы добры! — продолжала она. — Значит, я не ошиблась; вы любите меня, не так ли?

— Нужно ли еще вам повторять это? Вы знаете лучше меня самого мои чувства, хотя и отвечаете на них только слезами и раскаянием.

— Ну хорошо! Я не буду ни плакать, ни грустить, — и при этих словах вздох невольно вылетел из ее груди.

— Что вы сказали? — спросил Леон.

— Истину, — возразила она. — Я сказала, друг мой, что, судя по себе, я угадываю ваши страдания и сожалею, что была их причиной. Я убедилась, что нельзя воротить прошлое, но думаю, что эти три дня, в которых вы значите так много, не есть еще, быть может, мое несчастье; потому что считаю вас достаточно благородным, чтобы вы могли употребить во зло мое заблуждение. Я думаю, Леон, что вперед я буду встречать вас с улыбкой радости, ибо хочу быть душою вашей жизни и другом, от которого у вас не будет тайны. Вот мои мысли, Леон. Можно ли на них сердиться?

— О, Мари! Вы, верно, хотите еще какой-нибудь жертвы.

— Нет! Ничего, кроме той, от которой вы уже отказались. Но выслушайте меня, Леон, и потом судите как угодно. Что бы ни побудило меня, но я уже принадлежу вам, признаюсь, не думала я, что когда-нибудь придется мне сказать подобную фразу; ибо до сих пор моя любовь была столько же чиста, сколько законна. Но вышло иначе, и вы приобрели теперь более права надо мною, чем муж мой, потому что никто не принуждал меня отдаться вам, а я отдалась. Итак, друг мой, мы будем видеться часто, каждый день, когда вам угодно, я буду писать вам каждое утро, каждый вечер, если письма мои вам доставляют удовольствие; я буду отдавать вам отчет о каждой прожитой мною минуте, но…

— Но что?

— Но не заставляйте меня краснеть перед Эмануилом.

— Нечего делать! Надо покориться вашему желанию. Вы не любите меня, Мари!

И, сказав это, он с грустью опустил голову.

— Я только откровенна; вы, мужчины, тогда только верите в любовь женщины, когда она отдается вам; но вам, Леон, вам, кажется, не нужно более этого доказательства. Сознайтесь, однако, не лучше ли в тысячу раз быть друг возле друга, без страха, без раскаяния, как мы находимся теперь? Не отраднее ли предоставить душе свободное излияние своих впечатлений, своих чувств и предаваться этому неземному блаженству, не помрачая его страстью? Вот чего я хочу, Леон, и мое счастье зависит от исполнения этой просьбы; неужели вы не захотите, чтобы я была счастлива? И я буду принадлежать вам гораздо более, нежели вы думаете: вблизи или вдали моя мысль и моя душа будут с вами неразлучны; вы будете охранять меня против вас же самих, и я сделаюсь снова чиста и непорочна, потому что, клянусь вам, никогда и никто не получит от меня то, в чем я отказываю вам. Вам непонятно разве это святое наслаждение, неожиданно найти сестру и знать, что всегда мысли и сердце ее с вами, что она молится за вас и благословляет вас? Скажите же, не есть ли это единственная любовь? И не прочнее ли она той страсти, которую люди, к несчастью, определяют тем же словом?

Согласись Леон на желание Мари, то она, привыкнув мало-помалу к такого рода отношениям к нему, забыла бы со временем, что в действительности была для него более чем сестра; но Леон не отвечал ни слова. Склонив голову, он, казалось, искал решения этой трудной задачи, которая называется женщиной. Как ни была сильна и кипуча его страсть, но она легко охлаждалась этими постоянными молениями и жалобами Мари, и он начинал прибегать к соображению, потому что одного сердца было недостаточно для убеждений.