Можно быть и молодым, и богатым, и благородным, и умным и все-таки не понимать многого; можно быть победителем и завоевать мир и все-таки не уметь разгадать женского сердца. Несокрушимые силы уничтожаются иногда перед его неизмеримой слабостью, как познание людей перед загадкою сфинкса; как часто старец и юноша, гордящиеся своею молодостью или опытностью, бывают обмануты одним и тем же взглядом, одною и тою же улыбкою.

Графиня увела Клементину в свою комнату.

— Дитя мое, — сказала она, усаживаясь и придавая своему прелестному личику важное и строгое выражение, — я хочу поговорить с вами о вашей будущности.

— Я готова вас слушать, — отвечала молодая девушка.

— Вы уже достаточно благоразумны, следовательно, с вами можно говорить. В тех случаях, от которых зависит вся жизнь, нужно, по моему мнению, прежде всего узнать мнение того, кого касаются. Впрочем, у вас нет ни отца, ни матери, тетушка ваша, без всякого сомнения, не будет противиться вашей воле. Послушайте, рано или поздно, а каждая девушка должна выйти замуж; эта мысль заставляет вас улыбаться, и, может быть, думать, что чем скорее, тем лучше; и если бы это случилось теперь, то вы не только бы приобрели мужа, но годом раньше расстались бы с вашим пансионом…

— Так это обо мне вы хлопочете? О, в таком случае, продолжайте.

— Итак, дитя мое, отвечайте мне, как бы вы ответили вашей матушке, ибо она не могла бы больше меня желать вам счастья. Мечтали ли вы когда-нибудь, как мечтают все девушки, иметь мужа, которого в действительности иметь невозможно, и откажетесь ли вы от действительности из-за любви к идеалу?

— Нет, — отвечала Клементина с улыбкой, — напротив, я часто говорила Мари, что человек, который когда-нибудь сделается моим мужем, — будет добрым провинциалом и весьма обыкновенным смертным.

— Так вы не отказались бы от человека молодого, благородного, богатого… и взяли бы на себя ответственность за его счастье, хотя бы настолько, насколько от вас зависело бы сделать его счастливым?

— Конечно, да!

— Ну, так я почти уверена, что вы не вернетесь более к мадам Дюверне.

— Что вы говорите?

— Повторяю вам, если у вас нет никаких замыслов и воздушных замков, если нет ничего определенного, если, наконец, ваша тетушка согласится, — то через месяц можно будет отпраздновать вашу свадьбу.

— И я знаю будущего моего мужа?

— Я думаю; он молод, хорош собой, добр и постоянный житель Парижа.

— В таком случае я согласна.

— К тому же он еще и богат, что никогда ничего не портит; угадайте, о ком я говорю.

— Я не знаю.

— Как, видя его каждый день?

— Де Брион?

— Да.

— Но он вовсе не любит меня. По крайней мере, он мне никогда ничего не говорил…

— Вам, может быть; но он сказал об этом графу, который и поручил мне переговорить с вами.

— Ах, как вы добры! Я сама его очень люблю.

— Вот это-то ему и хотелось знать; теперь молчание, покажите вид, как будто вам ничего не известно, и ожидайте, пока он не испросит согласия вашей тетушки. Вы обещаете мне никому не говорить об этом, даже Мари?

— Хорошо.

— Вы понимаете, что все мои действия стремятся единственно к вашему счастью. Де Брион — прекрасная партия, будьте терпеливы и скромны… Теперь поцелуйте меня.

Клементина подставила свою головку, и графиня, довольная счастливым окончанием возложенного на нее поручения, оставила молодую девушку.

— Ну, что? — спросил граф, увидев свою жену.

— Она его любит.

— И прекрасно! Эмануил будет счастлив.

— Как знать! — возразила графиня со вздохом.

— Какое злое сомнение, — заметил д’Ерми, улыбаясь.

— Да, сколько брачных связей начинались таким же образом, а…

— А кончались совершенно иначе, не так ли?

— У мужчин так мало способности любить…

— Зато у женщин слишком много способности забывать.

— Это походит на упрек, граф! Вы меня никогда не любили.

— Тише! — возразил д’Ерми. — Тут барон.

— Что мне за дело до него!

— Неблагодарная!

Между тем, Клементина не могла прийти в себя от этой неожиданности; она ходила взад и вперед по комнате, смотрелась в зеркало, строила самые несбыточные планы, и ее сердце, уносимое на крыльях фантазий, было Бог знает на каком небе. Когда же общество собралось к обеду и она очутилась возле Эмануила, то сердце ее билось сильно; она то бледнела, то краснела и едва-едва держалась на ногах. Д’Ерми бросил взгляд, значение которого ей одной только было понятно, и бедная девушка, оправившись от первого волнения, села рядом с Эмануилом.

Эмануил же, ничего не знавший о переговорах графини, не замечал волнения девушки и по временам бросал беглые взгляды на Мари, которая на этот раз была задумчива более обыкновенного и употребляла все усилия, чтобы казаться веселою. Зато графиня никогда не сияла таким самодовольством, никогда граф и барон не были более любезны. Вечером граф, отведя Эмануила в сторону, рассказал ему о разговоре, бывшем между Клементиною и его женою.

Мари смотрела на де Бриона, как бы подозревая, что в замке происходит что-то необыкновенное. Де Брион взглянул на Мари, как бы желая убедиться в последний раз в ее равнодушии; но она подошла к своей подруге, и тотчас же их звонкий смех раздался в комнате.

«Графиня прекрасно сделала», — подумал он.

Сердце Мари билось тревожно.

В этот вечер разошлись ранее обыкновенного. Мари и Клементина ушли вместе; последняя была до чрезвычайности весела; Мари, напротив, — скучна и задумчива. Будучи целый день в неестественном и напряженном состоянии, она ждала только удобной минуты, чтоб облегчить себя слезами, которые давно уже готовы были брызнуть из ее глаз. Клементине так и хотелось рассказать все своей подруге: ее губы, хранившие целый день тайну, казалось, искали только предлога, чтоб от нее освободиться.

— Прощай, — сказала ей Мари, протягивая руку, — я что-то устала сегодня.

— Да еще только десять часов. Я так довольна сегодняшним днем, Мари.

— Как и каждым.

— Нет, сегодня более обыкновенного.

— Что же такое случилось?

— А вот! — сказала Клементина тоном, который значил: «Это секрет».

— Я и не напрашиваюсь на откровенность.

— Ты сердишься, ну, я скажу тебе все, только дай мне слово никому не говорить об этом. Вообрази, — продолжала Клементина, придвигаясь ближе к своей подруге, любопытство которой уже взяло верх над грустью, — вообрази, я через месяц выхожу замуж.

— Тебе писала об этом тетка?

— Нет, она и не знает даже об этом.

— Так где же будет твоя свадьба?

— В Париже.

— Значит, мадам Дюверне…

— Забыта.

— О, какое счастье! — вскричала Мари. — Мы не расстаемся; за кого же ты выходишь?

— Угадай! Мой будущий супруг тебе знаком.

Предчувствие шепнуло Мари его имя, но она не смела сказать его громко.

— Не угадываю, — проговорила она, — вероятно, кто-нибудь из тех, кого мы видим здесь? — спросила Мари с трепетом.

— Да, каждый день.

— Барон де Бэ.

— Ты с ума сошла.

— Де Брион? — произнесла Мари, бледнея.

— Ну да, — ответила Клементина.

Мари едва не лишилась чувств.

— Ты любишь его? — спросила Мари.

— Да.

— Но еще два дня тому назад ты не питала к нему этого чувства!

— Мне кажется, что теперь я люблю его… А он? Вообрази, он влюблен в меня.

— Де Брион признался тебе в своей любви?

— Нет, но он говорил об этом твоему отцу, а сегодня твоя маман сообщила мне, что он будет писать моей тетке, которая, разумеется, не откажет в его просьбе. Все это устроила графиня, пожалуйста, только не говори никому об этом. А я думала выйти замуж за какого-нибудь отчаянного нотариуса. Но что меня особенно радует, моя милая Мари, так это возможность никогда не расставаться с тобою. О, какое счастье! — И Клементина бросилась в объятия своей подруги, еще не пришедшей в себя от удивления.

— Моя радость, кажется, огорчает тебя? — прибавила она.

— Напротив, добрая Клементина, я вполне разделяю ее, — отвечала Мари, едва удерживая слезы.

— Следовательно, ты сочувствуешь моему счастью — тем лучше! Но вообрази себе, я полагала, что де Брион влюблен в тебя, — продолжала Клементина.

Пытка Мари достигла высшей степени.

— Прощай, — сказала Мари с усилием.

— Тебе все-таки хочется спать?

— Да…

— Ну так прощай.

Они поцеловались. Лишь только Клементина вышла, Мари машинально заперла дверь и, упав посреди комнаты на колени, принялась горько плакать, как будто только и ожидала минуты, чтобы никто не мешал ей пролить слезы, которые в продолжение целого дня скопились в ее сердце.

IV

Бесконечна казалась эта ночь Мари, и нетрудно вообразить себе, сколько мук заключает в себе первая бессонная ночь молодой девушки. Были минуты, когда она теряла способность думать, не понимая сама, о чем проливала слезы; тогда она подходила к окну, и среди тишины и спокойствия, устремив взоры на деревья, одетые таинственною тенью, она спрашивала себя: не там ли счастье, которое может дать ей жизнь? Душа ее, уже обманутая в настоящем, начинала отчаиваться за будущее, она мучилась еще сильнее, как бы желая выпить до дна глубокую чашу страданий. Но это страдание было необходимо; оно не только открыло Мари, что она любит Эмануила, но и убедило ее, что чувство это глубоко запало в ее сердце. Видя, как надежды ее жизни перешли в жизнь другого существа, она поняла свои ощущения. Ревность заставила ее познать любовь, и она упрекала де Бриона в обмане; она обвиняла его в том, что он не угадал того чувства, которое она должна была скрывать от него; она сердилась на него за эту недогадливость и горько плакала.