— Я сбегаю за ними! — сказала я, уже возвращаясь к входной двери.

— Дорогая, Эд сходит, ты лучше садись в машину.

— Я сейчас же вернусь, Элси. Включите обогреватель для меня.

Я повернулась и побежала, не давая им времени возразить. Не останавливаясь даже для того, чтобы снять шапку, я спешно вернулась в палату, где лежал дедушка, и посмотрела в окно. Элси уже забиралась в «рено» и закрывала за собой дверцу.

В палате сегодня стояла поразительная тишина; большинство посетителей уже ушли, санитары и медсестры отдыхали перед тем, как заняться приготовлением ужина для больных. Я быстро села на край койки и отчаянно искала подходящие слова. Ничего не придумав, я наклонилась поближе к его уху и пробормотала:

— Дедушка, это я, Андреа. Ты меня слышишь? Это я, Андреа, я приехала из Лос-Анджелеса, чтобы побыть с тобой. Дедушка, ты слышишь меня?

Он дышал так же, на лице не произошло никаких перемен, ресницы не дрогнули. Я продолжила:

— Дедушка, ты был несправедлив к своему отцу. Ты был несправедлив к нему всю свою жизнь. Тебе сказали неправду. Он хороший человек. Виктор Таунсенд был хорошим и красивым человеком. Дедушка…

К горлу подступил комок, и я не могла выговорить ни слова. Я с тревогой оглядела палату, затем посмотрела в окно. Тетя Элси выбиралась из машины. Я торопливо сказала:

— Дедушка, надеюсь, ты слышишь меня, потому что я говорю тебе правду. Я знаю правду о твоем отце, а у него не было причин стыдиться. Ну пожалуйста, дедушка, пожалуйста, послушай меня! Виктор Таунсенд был милым, добрым человеком, посвятившим себя спасению жизней, а все ужасное причиняло ему страшную боль. Дедушка…

Услышав по другую сторону двери гулкий голос тети, я быстро нагнулась у кровати и сделала вид, что ищу свои перчатки.

— Андреа, — позвала тетя Элси, подходя к постели.

— Да вот же они! — воскликнула я, достав их из своей сумочки и вставая. — Видно, они упали с моих колен прямо под кровать. Наверно, я случайно толкнула их туда ногой, когда складывала стул. Извини.

— Может, мне пришить к ним длинные тесемки, так чтобы они будут держались под пальто. Тогда ты больше не потеряешь их.

Я рассмеялась и взяла ее под руку.

— Если моя голова крепко не держится на плечах… — сказала я, и мы вышли через дверь.

В последний момент я хотела взглянуть на дедушку, но дверь закрылась передо мной.


— Как у тебя сегодня желудок? — спросила бабушка.

Мы ели лепешки с яблочным повидлом и бутерброды с толстыми кусками ветчины, пили холодное молоко и смотрели, как за окном начинался дождь. Я снова с растущим нетерпением ждала следующей встречи с Таунсендами и никак не могла сосредоточиться. Жизнь без них была уже немыслима. Желание увидеть их снова не давало покоя, а окружающий мир начал терять значение. Мне очень хотелось побывать в тысяча восемьсот девяносто первом году и увидеть Джона, Гарриет, Виктора и Дженнифер. Даже если я не могла стать их частичкой, даже если навсегда должна оставаться на обочине их мира, мне хотелось не действительности, а именно этого. Живые родственники только мешали мне, ибо мертвые не появлялись до тех пор, пока они находились рядом. Только когда бабушка отправлялась в спальню или спала в мягком кресле, я снова могла встретиться с Таунсендами, и мне было жаль, что по вечерам не удается найти способа избавиться от скучного общества бабушки.

Сложившееся положение вещей меня пока устраивало, но позднее, когда беспокойство усилилось, я стала терзать себя вопросом: как снова увидеть Виктора Таунсенда? Я не пыталась выявить причины, по которым это происходило, не старалась разобраться в мотивах этого парада событий, меня слишком занимала история Таунсендов, чтобы вообще задумываться о целях происходившего. Однако скоро наступит время, когда я стану разбираться в этой странной одержимости, начну смотреть на себя как на жертвенное животное и думать, будто я оказалась в плену какой-то грубой и нелепой шутки Времени.

— Как у тебя живот? — повторила свой вопрос бабушка.

— Гм? — Я проглотила остатки молока и отвела взгляд от окна. — Просто замечательно, бабушка.

— Хочешь еще того лекарства?

— Нет! Больше не надо… спасибо. Оно уже помогло.

Лекарство… лекарство… белая жидкость. Когда я пила ее? Неужели прошло всего двадцать четыре часа с тех пор, как я из пустой скорлупы стала человеческим существом? Живой, дышащей женщиной. Женщиной, которая обнаружила неизведанный источник любви, чувств и страстей. Да, я любила Виктора Таунсенда. К тому же я желала его.

Последняя мысль, возникшая совершенно неожиданно, теперь напугала меня. Да, это была правда. Я не только любила этого мужчину, но и желала его. Когда я думала о нем, у меня подкашивались ноги. Когда я вспоминала его близость, тон его голоса, глубоко посаженные задумчивые глаза, у меня внутри начинались странные движения, ибо он действовал на меня не только духовно, но и физически. Виктор Таунсенд отличался редкой красотой, а его лицо излучало силу характера. Одна лишь мысль о нем приводила меня в трепет.

Как несправедливо, что я никогда не почувствую его прикосновения. Как нелепо желать физических наслаждений с мужчиной, который умер! Хотя внешне Виктор представал передо мной во плоти, я никогда не узнаю его так, как мне на самом деле хотелось бы, разве только в снах и фантазиях. Я невольно задумалась о том, каков вкус его поцелуя…

Это испугало меня. Как только мне на ум пришел этот образ, мое сердце дрогнуло. Чашка с дымившимся чаем застыла на полпути к моему рту. Я уставилась на бабушку, будто она, а не мои блуждавшие мысли выразили такое предположение.

Я возжелала собственного прадедушку!

Какая непостижимая мысль! Как я должна понять ее? Можно ли назвать ее кровосмешением? Как-никак он умер по крайней мере восемьдесят три года назад, если не раньше. Сейчас его не было. Глядя на Виктора Таунсенда, я видела не его самого, а какую-то странную игру Времени. Так что я всего лишь влюбилась в фотографию или в мужчину, порожденного собственными фантазиями.

Я думала о нем весь день, и больше всего мне не давала покоя мысль о том, каково быть любовницей такого сильного человека. Он сразил меня одним своим внешним видом. Что же случилось бы, если бы он коснулся меня?

Я поднесла чашку к губам и выпила сладкого чаю. Почему бабушка кладет в него так много сахару? Почему она губит совершенно изумительный чай?

С этим нельзя было ничего поделать. Я влюбилась в собственного прадедушку. И это была безнадежная любовь, ибо у меня не оставалось ни малейшей надежды узнать его. Он никогда не увидит меня, и мы не испытаем интимной близости. Виктор Таунсенд, которого я видела, и Виктор Таунсенд, который в воображении держал меня в своих руках, были разными мужчинами. К тому же они оба умерли.

— Как твои ноги? Может, мне смазать их кремом?

Я уставилась на бабушку. Она понятия не имела, чем занята моя голова, не догадывалась, почему ее внучка молчит весь день. Мне хотелось сейчас поведать ей о том, как я сказала дедушке, что Виктор Таунсенд — тот мужчина, которого следует не презирать, а любить, что я видела его и что он по непонятной причине продолжает жить под крышей этого дома. Но я не могла. Бабушка не поймет. А что если, рассказав все, я навсегда потеряю его?

Мне даже подумать было страшно о том, что все могло прерваться, что следующая глава в истории этой семьи может оказаться последней. Хотелось, чтобы мимолетные встречи с Виктором продолжались вечно, точно так же, как он и Дженнифер теперь находились вместе и переживали вечера 1890 года. Мне хотелось навеки остаться в этом доме и больше не возвращаться в Лос-Анджелес, чтобы не потерять обретенные драгоценные мгновения. Впервые в жизни я почувствовала, что существую.

— Бабушка, ноги все еще болят.

— Тогда пойдем, дорогая.

Мы пересели в мягкие кресла перед газовым обогревателем, и я думала, как уменьшить его пламя. По какой-то причине мое тело стало очень чувствительно к теплу, и я предпочитала более прохладные места в комнате. Видно, подсознание тянуло меня к холоду, хотя раньше он меня пугал. Я не задавалась вопросом, почему так происходит. В то утро, когда в гостиную вошла бабушка и застала меня лежащей на диване совсем раздетой, она воскликнула: «Газ снова отключен. Андреа, здесь страшный холод! Андреа, разве тебе не холодно?»

Истина заключалась в том, что мне тогда не было холодно. Даже в футболке и джинсах, когда в доме было чуть больше четырех градусов тепла, я не чувствовала холода. Затем, позднее, когда она включила газ на полную мощность, мне от жара стало душно. Теперь, сидя перед небольшим пламенем с обнаженными для лечебной процедуры ногами, я испытывала отвращение к теплу и пожалела о том, что в комнате нельзя понизить температуру.

Пока бабушка осторожно наносила крем, я посмотрела в окно и заметила, как потемнело небо. Сильный дождь барабанил в окно, такую грозу я раньше не видела — вдалеке гремели раскаты грома и изредка вспыхивали молнии. Дождь лил невероятными потоками, издавая звук, похожий на далекий водопад, а гром, когда он раздавался близко, напоминал выстрелы пушек.

Я обнаружила, что наслаждаюсь дождем и не могу оторвать от него глаз. Когда через некоторое время бабушка начала жаловаться на то, что сырость вызывает боли в воспаленных суставах и она собирается посидеть у себя в постели, я едва скрывала свое волнение. Скоро я снова увижу Виктора.

Глава 11

Часы на каминной полке перестали тикать, когда я сидела на диване и прислушивалась к шуму непрекращающегося дождя. Была полночь. Я чуть вздрогнула, почувствовав, что все вокруг меня начинает меняться. Ощущалось кратковременное похолодание, и казалось, будто одна сцена на кинопленке исчезает и сменяется другой. Вулвортские цветные покрывала бабушки приобрели непонятные расплывчатые очертания, и возникли два кресла, сверкая голубым бархатом, но они стояли на том же месте, что и прежде. Почти новые, с чуть потрепанной обивкой кресла, на которых сиживало столько поколений Таунсендов, предстали передо мной точно такими, какими они были в 1890 году. Одно из них уже было занято.