— Я пойду прогуляюсь, немного подышу воздухом.

Она посмотрела в окно на чистое голубое небо.

— Похоже, сегодня хорошая погода, но в этих местах ее никогда не угадаешь. В любое время небо может затянуться облаками.

— Бабуля, я оденусь потеплее. А дядя Эд и тетя Элси еще не скоро приедут.

Хотя бабушке не хотелось меня отпускать, она все же уступила. Я натянула два джемпера, надела вязаную шапочку, шею повязала шерстяным шарфом.

— Куда ты пойдешь? — спросила она.

Из окна гостиной было видно просторное поле и ведущая к нему тропинка, уходящая за дом.

— Куда ведет эта тропинка?

— Там Ньюфилдская пустошь. Она тянется вдоль одного из каналов реки Мерси. Ты не заблудишься, если пойдешь по ней. Иди до конца дороги, сверни на Кент-авеню и снова иди до конца. Через пять минут ты придешь к пустоши. Только слишком долго не гуляй, хорошо?

Бабушка проводила меня до двери, еще раз попросила не задерживаться, затем закрыла за мной дверь. Я стояла на ступеньках и заправляла концы шарфа за воротник джемпера. Светило яркое солнце, бодрящий ветер дул в лицо. На другой стороне улицы виднелись кирпичные дома с маленькими садиками и припаркованными машинами. И вдруг меня охватило странное ощущение, что мне вовсе не хочется быть на улице. Я спустилась на ступеньку и остановилась. Откуда возникло это нежелание? Еще пять минут назад так хотелось поскорее выйти из дома. А сейчас какая-то смутная сила подстрекала остаться. Такое ощущение, будто дом не желал, отпускать меня. Я покачала головой и заставила себя спуститься по ступенькам.

Коря себя за такие фантазии, я пошла по дорожке, миновала скрипучие ворота и вышла на тротуар. Какие глупости! Дом пытается удержать меня в своих стенах! Даже смешно. Итак, сопротивляясь обжигающему ветру и стараясь не оглядываться на дом бабушки, я уже шла по Джордж-стрит, наслаждаясь холодной погодой и свободой. Затем свернула на Кент-авеню и дошла до того места, где булыжники сменились покрытым растительностью краем пустоши.

Ньюфилдская пустошь представляла собой бесплодный кусок бросовой земли шириной в несколько акров и тянулась вдоль ответвления реки Мерси на целую милю. Она местами то чуть поднималась, то опускалась, редкие клочки изумрудно-зеленой травы сменялись каменистыми полосами, разрыхленной землей и рассеянным повсюду колючим утесником. Ступая осторожно, чтобы не зацепиться брюками за крапиву, я направилась в сторону канала. Чистый прозрачный воздух наполнил мои легкие, лицо ласкало осеннее солнце. Удивительно быстро у меня поднялось настроение, стоило только отойти от дома бабушки. Отчаянно хотелось находиться подальше от мрака и тревоги, которыми был полон этот дом, а также от бабушки, чтобы побыть наедине со своими мыслями.

Прошло всего лишь два дня и три ночи, как я живу в доме бабушки, но это время мне показалось вечностью. Как утомительно это путешествие, и — главное — никак не удается взять себя в руки: казалось, будто эмоции, мысли, воображение и даже собственное тело мне не подчиняются. Почему? Неужели в этом виноват долгий перелет? Но ведь его последствия к этому дню уже должны были изгладиться. Может быть, виновата незнакомая обстановка, новые люди, другая культура, возвращение к месту рождения после стольких лет?

Я шла по полю и, задумавшись, не обращала внимания на окружавшую местность.

Хотя на эти вопросы можно было найти рациональные ответы, мои мысли снова и снова возвращались к дому бабушки. К самому дому. Какой бы оборот ни принимали мои размышления, все заканчивалось выводом, что дом бабушки странным и необъяснимым образом действует на меня. Эта мысль уже стала навязчивой.

Я дошла до канала и остановилась. К берегу пришвартовался и качался плавучий дом, на его палубе сушилось развешенное белье. Два мальчика присели у берега и дразнили кого-то палками. Ряд однообразных двориков примыкал к пустоши. Дома были окружены старыми осыпавшимися кирпичными оградами с проржавевшими воротами. Который из них принадлежал бабушке? И чем же он так непохож на все остальные?

Разумеется, не внешним видом, этот дом так мало отличался от других собратьев на Джордж-стрит, что глаз не мог его выделить. Все дело скорее атмосфере этого дома. Казалось, будто он почти дышал, будто в нем обитало какое-то существо. Нечто незримое…

Стараясь отогнать странные наваждения, я продолжила путь по пустоши и думала о бабушке. Представила ее лицо, его поразительную изменчивость: оно становилось то красивым, то старым, то обыденным, то сияло, то мрачнело. Меня поражала ее энергия, способность в таком возрасте обходиться без посторонней помощи, заботиться о том, чтобы мне было уютно, смело смотреть в лицо превратностям жизни. Особенно если учесть, что она прожила с одним мужчиной шестьдесят два года и вдруг осталась одна.

«Каково жить с одним мужчиной шестьдесят два года? — спросила бабушка в первый вечер нашей встречи. — Я легла в брачное ложе девственницей, а он был мне все равно что чужой».

Я вспомнила Дуга, нашу первую ночь вместе и нашу последнюю ночь. Бабушка прожила с дедушкой шестьдесят два года, пока скорая не увезла его. Мы с Дугом прожили шесть месяцев, пока я не решила поставить точку.

— Анди, у тебя сдали нервы, — говорил Дуг в последний вечер. — Ты увидела, что наши отношения зашли слишком далеко и приняли серьезный оборот, поэтому ты и решила выйти из игры, покончить со всем, пока не стало больно. Тебя пугают страдания.

Защищаясь, я спросила:

— Разве не все боятся страданий?

— Ты права. Но откуда ты знаешь, что придется страдать? Я люблю тебя, и, думаю, ты любишь меня, хотя никогда в этом не признавалась. Чего ты испугалась?

Когда я четыре дня назад села в самолет, вылетавший в Лондон, у меня не было сомнений насчет своих отношений с Дугом. Он был прав, мне не хотелось обременять себя глубокой привязанностью, к которой он стремился. Мне не нужны были ни брак, ни семья, хотелось быть свободной и необремененной. Именно это слово я произнесла, когда сказала ему, что хочу порвать с ним — «необремененной». Дуг тогда спросил:

— А как же любовь?

На что я ответила:

— Любовь к этому не имеет ни малейшего отношения. Я говорю о свободе, о нежелании быть связанной по рукам и ногам.

Дуг еще раз спросил:

— Чего ты испугалась?

Мы расстались на печальной ноте. Я добивалась трезвого, объективного разрыва, пыталась объяснить ему свою потребность в свободе, а он лишь твердил о любви и страхе. Как будто последнее имело какое-либо отношение к тому, что я пыталась ему объяснить.

Мы впервые поспорили после того, как провели вместе шесть счастливых месяцев. Оказалось, что мне хотелось отнюдь не такого разрыва. Мы с Дугом расстались ужасно. Письма из Англии показались мне божьим даром, поводом уехать (ладно, сбежать) на какое-то время. Лучше подумать о том, что произошло. Разобраться в себе, убедиться в правильности своего решения и укротить эмоции.

К сожалению, события развивались иначе.

Я снова остановилась на пустоши и, сощурив глаза, смотрела на ослепительно голубое небо. Оно было усеяно крохотными белыми облачками. Как странно стоять здесь в восьми тысячах милях от дома, знакомиться с людьми, которые были связаны со мной кровными узами. И как странно, что я здесь родилась и первые годы моей жизни прошли здесь.

— Ты не знаешь, с чего начать и куда идти, — говорил Дуг в ту последнюю ночь. С его лица исчезла знакомая улыбка, и вместо нее появилось нечто такое, его я раньше не замечала. — У тебя нет корней, и ты боишься пустить их. Анди, у тебя нет ни прошлого, ни будущего. Ты такая же неискренняя и пустая, как город, ставший твоим домом.

Вот так все и закончилось. Где же сейчас моя прежняя самостоятельность? Где сила и преданность себе, на которые я раньше всегда могла положиться? Я и раньше прерывала отношения и легко переживала это. Почему же этот разрыв не выходил из головы?

Я чувствовала, как на холодном ветру горят мои щеки. Почему-то слова Дуга о том, будто я не желаю создавать семью, вызвали в памяти слова бабушки о «дурной крови» Виктора Таунсенда, которая может проявиться в одном из внуков, чего так опасался дедушка.

Я поежилась, обхватила себя руками и пошла назад к Кент-авеню. После того как мне удалось побыть вдали от этого дома наедине со своими мыслями, фантастические ощущения отступили. Наверное, они — плод моего переутомленного мозга. Возвращение в прошлое! Глупости, все это мне пригрезилось. Пройдет еще два дня, и мне в этом доме будет столь же уютно, как и моим родственникам, и всякие галлюцинации исчезнут. К сожалению, стоило мне только переступить порог, как стало ясно, что я ошиблась.

На меня сразу обрушился мрак, окутал меня, затягивал внутрь и заставил дрожать от еще большего, чем прежде, холода.

— Бабуля… — но голос не слушался. Я прислонилась к входной двери, уставилась на мрачный коридор и подумала: «Только не это…»

Наверно, прошло много времени, прежде чем открылась дверь в кухню, на истертый ковер упал золотистый свет и послышался голос бабушки.

— Ты уже вернулась, дорогая? Мне показалось, будто дверь открылась. Заходи, Элси и Эд скоро приедут и отвезут тебя в больницу.

Обескураженная тем, что давящая атмосфера этого места действует на меня по-прежнему, я прошла за бабушкой в гостиную, сняла свои джемперы и приблизилась к обогревателю.

— На улице, должно быть, холодно, — сказала бабушка, зашаркав по кухне. — Твое лицо похоже на морковку, надо согреться изнутри, прежде чем снова выходить. Я принесу вишневой наливки и налью тебе побольше.

— Знаешь, бабуля, — сказала я ей вслед, — пожалуй, лучше бы чуточку бренди.

— Извини, дорогая, — отозвалась она, — бренди у меня нет.

— Нет, есть!

Я покачала головой, раздосадованная ее старческой забывчивостью, и подошла к шкафу.