Барбара Картленд - Роман с призраком

Теперь известный жокей постарел. Демелсе казалось, что она совершает по отношению к нему маленькое предательство, желая победы в скачках Крусадеру только потому, что жеребец нашел временный приют у них в конюшне.

Возвращаясь домой, Демелса поймала себя на том, что думает не только о Крусадере, но и о его владельце.

Несмотря на все предостережения Джерарда, а точнее, благодаря им, образ Треварнона вызывал у нее жгучее любопытство.

— Я непременно должна увидеть его! — воскликнула Демелса, сразу же вспомнив, что ей будет совсем нетрудно рассмотреть Треварнона, оставаясь для него невидимой.

Все это происходило накануне. Теперь она чуть не столкнулась с ним лицом к лицу и сама испугалась, воображая, как рассердился бы Джерард, если бы встреча действительно произошла.

«Это мне наука, — подумала Демелса, — Впредь я не должна так рисковать, надо все время быть начеку!»

Но ее неудержимо привлекал этот мужчина, окруженный аурой великолепия и порочности, и Демелса чуть ли не вопреки собственному желанию стала потихоньку спускаться по потайной лестнице, пока до нее не донеслись голоса, по которым она определила, что все джентльмены собрались в гостиной.

Не зря она столько трудилась, прибирая эту комнату и расставляя в ней самые изысканные букеты.

С минуту Демелса недвижно стояла в темноте, прислушиваясь к голосам и пытаясь угадать, который из них принадлежит графу Треварнону.

Джерарда в этой компании не было, он еще не вернулся. Следовательно, в гостиной находилось пять джентльменов, ставших временными постояльцами их дома.

Демелса нащупала одну из дырочек в панели, просверленных в незапамятные времена монахами или священниками, чтобы следить из потайных помещений за тем, что происходит в доме, — не из праздного любопытства, но из осторожности, о которой им приходилось постоянно помнить во времена религиозных гонений.

Поскольку отверстие было проделано на уровне глаз мужчины, Демелсе пришлось подняться на цыпочки.

Дырочка была крошечная и, если смотреть из комнаты, находилась в сердцевине резного цветка, благодаря чему была совершенно неразличима. Даже Демелса, находясь в гостиной, часто забывала, где именно она находится, так искусно было для нее выбрано место.

Прильнув к отверстию, Демелса первым увидела высокого дородного мужчину лет тридцати пяти.

В его наружности не было ничего примечательного, но вид у него был добродушный. В тот момент, когда девушка смотрела на него, он раскатисто хохотал над какой-то шуткой, произнесенной до того, как Демелса успела занять место у своего наблюдательного пункта.

Девушка, уже запомнившая имена гостей — она и раньше слышала их от брата, — предположила, что это, должно быть, лорд Ширн.

Рядом с ним сидел джентльмен с колючими черными глазками и острым носом, в его костюме как-то слишком вызывающе выделялся шейный платок: может быть, ткань была чуть ярче, чем нужно, а может быть, узел уж чересчур замысловат.

Как раз когда Демелса смотрела на этого человека, кто-то произнес:

— Уверен, что и ты того же мнения, Фрэнсис.

Когда черноглазый джентльмен, у которого элегантность наряда нарушал злополучный шейный платок, отозвался, Демелса поняла, что перед ней сэр Фрэнсис Вигдон.

В нем было что-то неприятное, но девушка затруднилась бы сказать, что ей не понравилось. Она лишь отметила, что он улыбается одними губами, в то время как глаза остаются равнодушными.

Переведя взгляд в центр группы, Демелса замерла. Вне всякого сомнения, она видела перед собой графа Треварнона.

Он был как раз такой, каким она его воображала еще до того, как чуть не наткнулась на него в галерее.

Исключительно красивый — с высоким умным лбом, твердым подбородком и четко очерченным ртом, к уголкам которого от носа тянулись складки, придававшие улыбке циничное выражение.

Это было лицо бретера, беспечное и самоуверенное. Треварнон несколько походил на Карла II, каким он был изображен на портрете, висевшем у них на лестнице около полутора веков.

Один из приятелей чем-то рассмешил Графа Треварнона, но тот не улыбнулся, а лишь скривил губы. В то же время в его глазах вспыхнули искорки веселья.

«Он — восхитителен! — решила Демелса. — И что бы ни говорил Джерард, он мне нравится!»

Убедившись, что джентльмены сели обедать, Демелса, спустившись по потайной лестнице на первый этаж, вышла в коридор, откуда был выход в сад.

Из предосторожности она накинула поверх платья темный шелковый плащ — на случай, если кто-то заметит движение в саду, хотя это было маловероятно. Все ее летние платья были белые, и, если бы кому-то вдруг вздумалось полюбоваться вечерним пейзажем, ее фигура слишком сильно выделялась бы на фоне темной листвы кустарников.

А платья были белые не из какого-то особого пристрастия Демелсы к этому цвету, а просто потому, что Нэтти, которая шила хозяйке наряды, обнаружила в одном из эскотских магазинчиков чрезвычайно дешевый бельки муслин и сделала большой запас этой материи.

В последние пять лет фасон ее одежды почти не менялся: это были платья с завышенной талией в стиле ампир и просторной юбкой, ниспадавшей свободно складками. Такой силуэт шел Демелсу благодаря природной стройности придавая ей какую-то почти неземную эфемерность и необыкновенную грациозность.

Притворив за собой калитку, ведущую из сада, но не запирая ее, так как возвращаться предстояло тем же путем, Демелса опрометью бросилась к конюшням.

Она была совершенно уверена, что в этот поздний час все конюхи, жокеи и тренеры, устроив лошадей на ночь, отправились в Эскот.

Накануне скачек, начинавшихся на следующее утро, там было полно народа, палатки светились огнями, перед балаганами прохаживались еще не охрипшие зазывалы, веселье было в разгаре.

Но Эббот, конечно, не соблазнился этими удовольствиями, а терпеливо ждал свою любимицу — Демелсу, зная, что та при первой же возможности прибежит в конюшню.

Эббот был не менее надежным слугой, чем Бетси с Якобом, и Демелса не опасалась, что он станет болтать лишнее о маленькой хитрости своих хозяев, как это бывает в некоторых домах.

Конюшни были погружены в ночную тьму. Было тихо, если не считать обычных вечерних звуков: шелеста листьев да пения цикад. Изредка из леса доносилось уханье филина.

Пересекая мощенный булыжником двор, Демелса увидела Эббрта, шагавшего навстречу ей с фонарем.

— Я уж вас заждался, мисс Демелса. Куда это, думаю, вы запропастились? — сказал старый конюх довольно фамильярно, что было вполне простительно, даже оправдано, учитывая, что он знал свою хозяйку буквально с пеленок и в каждом его слове звучала искренняя преданность.

— Ты, конечно, догадался, что мне захочется взглянуть на Крусадера? — сказала Демелса.

— Мы можем гордиться, что в наших конюшнях гостит подобный красавец! — шутливо ответил старик.

Демелса, прекрасно изучившая все его интонации, почувствовала, что Эббот искренне восхищен жеребцом графа.

Эббот с фонарем пошел впереди, девушка следовала за ним, и так они вошли в конюшню, где все стойла выходили в проход, протянувшийся по всей длине помещения.

Эббот открыл первое стойло, и Демелса увидела легендарного Крусадера.

Вороной конь с единственным белым пятнышком-звездочкой на лбу был неописуемо прекрасен.

Демелса знала, что он был прямым потомком Годальфина Арабиана, одного из трех жеребцов, от которых произошли все современные чистокровные верховые лошади, арабского скакуна, завезенного в Англию в 1732 году после ряда странных и трагических происшествий.

В конце концов жеребец достался лорду Годольфину, зятю Сары, знаменитой герцогини Мальборо.

Бедуин, сопровождавший царственное животное во всех его странствиях, разрешил жеребцу покрыть Роксану, славную кобылу, принесшую нескольких жеребят, от которых пошло много великолепных лошадей.

Демелса похлопала Крусадера по грациозно выгнутой шее, он запрядал ушами, зафыркал, и она заметила, как при каждом малейшем движении заходили под шкурой крепкие мышцы.

— Какой он чудесный! — воскликнула Демелса вне себя от восторга.

— Я так и думал, что он вам понравится, — подхватил старый конюх. — Сколько живу на свете, не видывал такого жеребца!

— Он возьмет Голд Кап, я в этом уверена.

На фоне Крусадера остальные лошади графа не производили особого впечатления, но Демелса понимала, что все животные — замечательные.

Когда девушка подошла к Файерберду, ей даже стало стыдно, что она теперь видела в нем столько недостатков.

Она обняла жеребца за шею.

— Может быть, наши гости и красивы, и мы ими восхищаемся, но зато тебя мы любим! — ласково сказала она. — Ты — наш, ты у нас просто как член семьи.

— Правда ваша, — закивал Эббот. — И попомните мое слово, мисс Демелса, Джем с ним первым придет к финишному столбу.

— Я уверена, — улыбнулась Демелса. — А вдруг граф Треварнон заметит его и разрешит поскакать на одной из своих лошадей?

— А уж как он-то об этом мечтает, все уши мне прожужжал! — добродушно улыбнулся старик, который, по-видимому, и сам мечтал о счастливом случае для своего любимого внука.

— А в скачке, на которую заявлен наш Файерберд, у него будут сильные соперники? — спросила Демелса. Эббот задумчиво почесал в голове:

— Бард, конечно, стоящий жеребец, но уже в годах, а жокей, который будет на нем выступать, мне что-то не нравится.

Демелса снова обняла Файерберда.

— Я знаю, что ты выиграешь! — прошептала она и почувствовала, что тот будто приосанился, ободренный ее доверием.

На обратном пути она снова зашла в стойло к Крусадеру, а перед этим полюбовалась отлично подобранной четверкой гнедых лошадей, на которых граф Треварнон прибыл в Лэнгстон-Мэнор.

— Редко можно встретить четырех столь похожих лошадей, — удивленно воскликнула девушка. — Смотри, Эббот, они прямо как близнецы!