Элоиза Джеймс - Роман на Рождество

– Что ты имеешь в виду?

Флетч выглядел немного сконфуженным, и Поппи не без гордости подумала, что наконец-то и она может кое-чему его научить.

– Мама говорит, что в любви леди не должны вести себя как, скажем, прачки, – объяснила она, старательно подавляя нотки торжества в голосе.

– То есть леди не должны целоваться? Но это неправильно! Все леди целуются, и прачки целуются независимо от того, француженки они или англичанки.

Флетч пристально посмотрел ей в глаза, и Поппи едва не вздрогнула: неужели в его взгляде мелькнуло разочарование? Она терпеть не могла разочаровывать кого бы то ни было.

– Ты понял? – спросила Поппи с легким беспокойством.

– Кажется, да, – ответил он задумчиво.

– Ты убедишься сам, Флетч, если сравнишь наш королевский двор и французский. Наш двор – образец добродетели, тогда как при французском дворе – что ни день, то скандал. Мама говорит…

– Уверяю тебя, английский двор точно также погряз в скандалах, как и французский, просто с континента он кажется чище и лучше, чем на самом деле. Из-за естественной преграды – Ла-Манша – сюда не доходят сплетни из Лондона, а парижские сплетни остаются достоянием французов.

– То есть ты считаешь, – немного подумав, продолжала Поппи, – что весь этот шум на прошлой неделе по поводу флирта леди Серрар с Л'Ану…

– Вот именно. В Англии о нем ничего не слышали, в то время как в Париже мы несколько дней только и делали, что обсуждали слухи о прегрешениях леди Серрар, хотя скандал улегся сам собой. Мы точно так же остаемся в неведении относительно событий при английском дворе, как англичане – относительно предполагаемого падения леди Серрар.

– Ты прав, – сдалась Поппи.

Он ухмыльнулся, и у нее перехватило дыхание – как он все-таки красив! Поппи не покидала мучительная мысль, что для нее он слишком хорош.

Она помнила, как устремлялись к Флетчу взгляды всех французских дам, включая саму графиню Пеллонье, стоило ему появиться на светском рауте. Герцог же, казалось, совсем не замечал их восхищения, но Поппи-то все прекрасно видела. Сейчас, на колокольне, она просто умирала от любви – так невероятно красивы были глаза возлюбленного и его стройное, грациозное тело. Флетч вообще славился умением красиво двигаться. Однажды Поппи услышала, что одна из дам со вздохом сказала: «Как приятно смотреть на герцога Флетчера, когда он отвешивает поклоны! Его тело – образец совершенства». Удивительно, что такой красавец мог влюбиться в нее, коротышку Поппи, столь же нелепую, как и ее уменьшительное имя.

Эта мысль волновала не только ее. Дамы-француженки частенько бросали на молоденькую англичанку оценивающие взгляды и шептались, прикрывшись веерами. Вслух же они осыпали Поппи похвалами за «ловкость и сообразительность» и называли mignonne,[3] по сути, намекая на ее юный возраст.

Прошлым вечером герцогиня Орлеанская давала бал. Флетч появился на нем с волосами, заплетенными в косу, в черной бархатной накидке, расшитой бусинами черного же янтаря.

Простая прическа и элегантный туалет придавали молодому герцогу столь соблазнительно-бесшабашный вид, что французские дамы разом опустили веера и сложили губки в особого рода кокетливую улыбку, какой всегда приветствовали красивых кавалеров. С замиранием сердца Поппи наблюдала, как Флетч одарил француженок ответной улыбкой, затем подошел к графине д'Аржанто и с поклоном пригласил ее танцевать. За первым танцем последовал второй.

– Сядь прямо! – велела леди Флора дочери. – Замуж он возьмет тебя, а не эту выскочку д'Аржанто. И не пялься на них, как влюбленная дурочка, – где твоя гордость? Не подавай виду, что замечаешь, как она с ним флиртует.

– Но, мама, графиня гораздо красивее меня, – возразила Поппи, от отчаяния ударившись в самокритику. – И декольте у нее гораздо больше моего.

– Ты одета именно так, как подобает девушке-дебютантке, впервые вышедшей в свет, – парировала леди Флора, с удовлетворением оглядывая дочь. – Пусть твои лицо и фигура не так совершенны, как хотелось бы, зато о нарядах можешь не беспокоиться: ни один пенс, который я выложила за них, не потрачен впустую.

Действительно, леди Флора не скупилась: там, где было достаточно одной оборки, она требовала сделать две, а то и все пять: юбки Поппи украшали целые россыпи мелкого жемчуга, а лиф – дорогой горностаевый мех.

Но в глубине души Поппи считала, что гораздо больше ей подошло бы что-нибудь попроще. В кринолинах с фижмами и длинными тренами, с нарочито высокой, по последней моде, прической она чувствовала себя нелепо разряженным ребенком.

– Я и не предполагал, что эта мысль так тебя поразит, – вывел ее из задумчивости Флетч. – Вот, возьми, я поднял твою брошь. Боюсь, что булавка погнулась. Но ты не беспокойся, я починю.

Как глупо волноваться, решила Поппи, ведь любимый здесь, рядом!

– Спасибо, – улыбнулась она.

– Какая странная камея, – заметил герцог, рассматривая брошь. – На ней изображен летящий журавль с короной на голове.

– Я больше ни у кого такой не видела. Ее изготовила компания «Веджвуд» в честь королевы Шарлотты.

– Интересно, почему именно журавль? Какое отношение он имеет к королеве?

– Глупо, правда? – согласилась Поппи. – Но ты лучше взгляни сюда. – Она указала на крылья птицы. – Какая тонкая работа! Можно разглядеть каждое перышко.

– Из-за короны птица кажется рогатой, – возразил Флетчер.

– Да, небольшое упущение мастера. Но я все равно люблю эту камею. – Поппи взяла жениха под руку. – Не пора ли нам вернуться? Я озябла и не хочу тревожить маму. – Ей показалось, что из-за неудачи с поцелуем Флетчер все еще немного холоден, и она добавила: – Не волнуйся, я спрошу у Джеммы, что могут и не могут позволить кавалерам дамы, когда дело доходит до поцелуев.

Через несколько мгновений они уже выходили из дверей аббатства. Вокруг в морозной утренней дымке раскинулся спящий Париж… Вдруг тишину вновь разорвал радостный перезвон колоколов – словно водопадом лился сверху, с колокольни аббатства, эхом отдаваясь от посеребренных инеем кирпичных стен и высоких шпилей.

– Ой, сегодня же Рождество! – с восторгом воскликнула Поппи. – Это мой самый любимый день в году. Я обожаю Рождество!

– А я обожаю тебя, дорогая, – ответил Флетчер, останавливаясь. – Посмотри туда. Видишь ли ты то же, что и я?

– Что? – переспросила Поппи, глядя на любимого, а вовсе не туда, куда он показывал.

– Гирлянду из омелы, которая парит над нами… – проговорил герцог, обнимая ее.

Поппи потянулась к нему и запрокинула голову, закрыв глаза. На этот раз поцелуй был таким, какого она ждала, – быстрым и сладостно-нежным.

Влюбленная пара двинулась в обратный путь. Поппи смотрела под ноги, боясь поскользнуться на покрытых тонким ледком булыжниках.

Навстречу им попалась молодая женщина, которая брела по Улице с опущенной головой и багетом под мышкой. Флетч уловил аромат свежевыпеченного хлеба, и ему тотчас представилась восхитительная женская грудь, касающаяся теплой аппетитной корочки. О, как бы он хотел…

Но герцог оборвал свои нескромные мысли. Зачем мечтать о незнакомке? Когда они с Поппи поженятся, он распорядится каждый день доставлять в их апартаменты свежайшие, еще теплые багеты и будет разламывать их на куски и есть с прекрасного тела любимой, как с блюда, достойного самих богов.

– Чему ты так странно улыбаешься? – спросила Поппи. – О чем думаешь?

– О тебе, дорогая, я всегда думаю только о тебе.

Она тоже не смогла сдержать улыбки, и проходивший мимо пожилой парижанин, большой ценитель женской красоты, решил, что никогда еще не видел более прелестной девушки. Действительно, от англо-французских предков Поппи достались красивые фигура и лицо; все в ней, выросшей по большей части во Франции, – манера держаться, каждая деталь туалета – было «a la mode».[4] Но не это, а ее лучившийся счастьем взгляд придавал ее облику то особое очарование, которое даже дурнушку превращает в красавицу.

– L'amour![5] – со вздохом проговорил прохожий, провожая ее глазами.

Четыре года спустя

Особняк герцога и герцогини Бомон

Утренний прием в честь победы графа Гриффина на дуэли

– Герцогиня Флетчер, – звучно объявил осанистый дворецкий. Поскольку он не упомянул герцога Флетчера, Поппи оглянулась – мужа позади нее не было. По-видимому, он направился в другую часть дома Бомонов, не позаботясь о том, чтобы гостей и хозяев известили о его прибытии, и даже не посчитав нужным предупредить жену.

Улыбка застыла на лице Поппи. Подобрав юбки, она спустилась по трем мраморным ступеням и оказалась в бальном зале. Как всегда, кринолин с фижмами очень мешал движению, в дверной проем ей пришлось буквально протискиваться. Положение усугубилось тем, что в то утро французская горничная Поппи превзошла себя и украсила голову хозяйки огромным сооружением из завитых локонов с целым каскадом рюшей, бантиков и завитушек, перевитых нитями грушевидных жемчужинок. Ходить с такой прической было чрезвычайно трудно, а спускаться по лестнице – по-настоящему опасно. Но риск был не напрасен – Поппи решила во что бы то ни стало стать такой же элегантной, как ее муж. Флетч славился отменным вкусом, и герцогиня боялась, что свет сочтет ее недостойной парой такому моднику. Никто и никогда не должен относиться к ней со снисходительным презрением!

В карете по пути к Бомонам Флетч не проронил ни слова о ее туалете, хотя наверняка понял, что она облачилась в новое платье. Поппи глубоко вздохнула. После замужества она стала думать, что мыслей мужчины не угадаешь, однако теперь пришла к выводу, что мысли мужчин кристально ясны.