Василиса расцвела улыбкой радости: – Слава тебе, Господи! Значит, вправду ты жив, мой Большой Тучегон!

Услышав эти звуки, татарин вновь зашевелился, как бы узнав свое имя. На губах у него показалась слабая улыбка, зрачки его глаз от волнения расширились…

– Ну, уж, матушка, так ты его совсем растормошишь! – рассердился Радобуд. – Зачем ты беспокоишь больного! Да ты лучше прикажи, чтобы твои люди помогали нам хоть бы кормлением! А у меня самого сейчас немало дел и некогда сидеть возле молодца, кому уже не грозит неминуемая смерть! Мне надо идти в лавку, чтобы не развалить свою привычную торговлю! А вечером я сменю все повязки и осмотрю раны! Сами теперь управитесь!

– Ладно, батюшка, – вздохнула Василиса, – иди с Господом. Да дела свои верши. Ты лучше знаешь, как надо лечить!

После ухода Радобуда купчиха позвала своих сыновей и поручила им ухаживать за раненым. А по ночам у постели больного сидела их горничная Чернава, взятая в свое время еще во Вщиже, сиротой, в дом купца Ильи, и преданно служившая его семье.

Шли дни, татарин поправлялся все быстрее и быстрее. Он уже пытался говорить. Но гортанные фразы, произносимые на незнакомом языке, никто понять не мог. Объяснялись с больным жестами. Простейшие вещи, такие как, например, прием пищи или лекарств, больной прекрасно понимал и выполнял все, что требовалось. Одно только вызвало в начале затруднение. Когда раненому требовалось справить нужду, он не терпел, чтобы кто-либо присутствовал при этом и старался объяснить свое неприятное положение гримасами и громкими выкриками. Слава Богу, лекарь Радобуд догадался, в чем дело, и объяснил Василисе и остальным, что все это означает. И уже потом, когда больной повторял свои кривляния, все посторонние сразу же покидали комнату, и оставался лишь один слуга, подставлявший раненому, как тому учил лекарь, судно, облегчая его состояние.

Только через месяц мужественный татарский посланник смог, наконец, встать на ноги и впервые пройтись по горнице до окна. Лекарь Радобуд, по этому случаю явившийся к больному, поддерживал его. Татарин глянул в окно и вскрикнул. Он долго не мог успокоиться и что-то все говорил на своем непонятном языке.

Радобуд прижал руку к своему сердцу и погладил его по голове.

– Не пугайся, – ласково сказал он. – Я тебе – настоящий друг! Тут все мы твои друзья!

– Трук? – казалось, засомневался татарин, но, увидев руку лекаря, прижатую к сердцу, улыбнулся. – Якши, трук!

В это время в комнату вошла Василиса и, увидев неожиданное зрелище, захлопала в ладоши, рассмеявшись: – Ну, теперь я вижу: ты выздоравливаешь! Якши, якши, Большой Тучегон!

Татарин широко улыбнулся. Лицо его, суровое и мужественное, внезапно стало ласковым и нежным, как у девушки. Он что-то быстро произнес, снова улыбнулся и попытался поднять руку.

Но лекарь был тут как тут! – Э, нет, голубчик, уж не дергай пока руками! – крикнул он. – Еще пару недель ими нельзя шевелить!

Похоже, Болху-Тучигэн понял слова своего врача и, медленно повернувшись, направился к кровати. С помощью Радобуда он вновь улегся и, выпрямившись, с благодарностью на него посмотрел.

– Вот ведь, понимает человек, если добро ему делают! – пробурчал лекарь. – Да не на меня смотри так ласково, но на Василису нашу матушку! Это она спасла тебя беспутного!

Татарин, казалось, все понял и с улыбкой посмотрел на хозяйку.

– Василиса! – громко, почти без акцента, сказал он.

– Ну, вот, слава нашему Господу! – засмеялась купчиха. – Понял, кажется, наш молодец, как меня зовут!

Теперь дело пошло на лад. Каждый день больной все больше ходил по комнате, а затем и по всему дому. Ему сшили новую одежду из лучших купеческих тканей, подогнав ее под рост одного из своих слуг, имевшего такое же, как и у татарина, телосложение. Купец Илья позаботился и об удобных кожаных сапогах и полушубке, отобрав для этого свои лучшие овечьи шкуры. И вскоре бывший татарский посланник смог прогуливаться по огороженному высоким забором двору, вдыхая свежий воздух и набираясь сил. Еще через некоторое время необычный гость уже стал как бы членом купеческой семьи и даже разделял за одним столом бесхитростную, но достаточно питательную трапезу. Он охотно ел почти все, что ни подавали на стол, но, как ни странно, категорически отказывался от хмельных напитков, предпочитая им молоко и воду. К недоумению русских, он также не употреблял в пищу рыбу. Даже осетрину больной татарин отказался вкушать, показывая рукой на грудь и на окно.

– Душа, мол, вылетит! – догадалась Василиса. – Вижу, что есть у них какое-то поверье!

Мужественный татарин стал довольно хорошо воспринимать русскую речь: мог часами сидеть в горнице и слушать рассказы Василисы. За все это время купчиха ни словом не обмолвилась о событиях во Вщиже, да и татарин, вел себя так, что было ясно: Василису он раньше, до своего ранения, не знал…

К сожалению, купчихе не удавалось поговорить со своим татарским гостем так, как хотелось! Тот все никак не мог научиться говорить по-русски…И хотя некоторые фразы он освоил, для того, чтобы общаться, нужно было время. А, как оказалось, его-то и не хватило…

В Киеве в это время произошли довольно неприятные события. Несмотря на то, что горожане убили татарских послов, а их тела побросали в Днепр, мгновенная месть степных завоевателей не последовала. Видимо, монголы посчитали Киев достаточно трудным для осады и не решились пойти на город сразу. Тем не менее, князь Михаил, помня о несчастной судьбе рязанских и владимирских земель, пострадавших именно зимой, решил не испытывать судьбу и покинул со своей семьей великий город.

К ноябрю 1239 года Киев оказался без князя. Правда, ненадолго. Вскоре в город прибыл еще один претендент на великокняжеский стол – смоленский князь Ростислав Мстиславович. Но воевода, оставленный Михаилом Всеволодовичем, не пожелал подчиниться Ростиславу. А последний со своей дружиной засел в городе, заняв выжидательную позицию и надеясь, что рано или поздно киевляне устанут от неурядиц и призовут его на княжеский «стол». Власть в городе, по сути, захватили «лучшие люди» – «градские старцы», зажиточные купцы, ремесленники, старшины городского ополчения. Эта верхушка созвала городское вече и объявила о создании Совета господ, который не подчинялся ни воеводе великого князя Михаила, ни Ростиславу Мстиславовичу.

От этого жизнь в городе не улучшилась. Нарушилось привычное равновесие властей. А поскольку Совет, занятый бесконечными спорами, ссорами и дрязгами, совершенно не вникал в городские дела и даже не принимал жалобщиков, в городе начались беспорядки…

Купец же Илья должен был целыми днями сидеть в Совете, или, как его иначе называли, Раде, и слушать пустую болтовню. Домой он приходил только вечером, сердитый и раздраженный…

В то же самое время затосковал и выздоровевший татарин. Он часто, прогуливаясь по двору, показывал рукой в сторону далеких степей и что-то говорил…

Однажды после прогулки с татарином по двору лекарь Радобуд дождался прихода хозяина и постучал к нему в дверь.

– Входи же, Радбудушка, – промолвил Илья Всемилович. – Неужто беда какая приключилась?

– Да так вот, батюшка, пришел я поговорить о Большом Тучегоне…Захотел наш случайный гость уйти в свои привольные степи! Уж долго он мне об этом толковал, показывал рукой на сердце, а потом – в даль! Пора бы ему уходить! Так от беды подальше…

– Что ты, Радбудушка, – улыбнулся купец. – Пусть хоть до весны тут поживет. А там и Днепр станет судоходным – отвезем его в ладье в степи! Не сможет сам татарин без помощи добраться до своих! Ему надо коня и людей для защиты в дороге. Уж если он спас мою Василису, так теперь настал наш черед!

Но на следующий день купец вернулся в свой дом взволнованный и возбужденный.

– Василиса! – позвал он жену. – Иди же ко мне немедленно!

– Что, батюшка, или беда какая приключилась?! – вскрикнула купчиха. – Ты как не свой!

– Слушай, жена, нам грозит суровая беда! Только что, когда завершилась пустая болтовня в Раде, ко мне подошел княжеский дружинник Никита из Брянска, которого мы с тобой видели у Ефима Добрынича, и по секрету сказал, что какой-то наш враг донес воеводе о татарском лазутчике…Будто он у нас обретается! Воевода не поверил этому на слово, однако поручил дружине назавтра идти к нам и провести обыск. Он послал того Никиту в городскую Думу, чтобы рассказать там об этом подозрении, но узнав, какой там царит беспорядок, решил сам во всем этом деле разобраться…Вот, матушка, уж не знаю, как из этой паутины выпутаться! А времени теперь мало: только до утра!

Василиса, услышав мужа, не растерялась. Она повела себя решительно и сразу же созвала всех преданных слуг. Быстро поговорив с ними и сделав необходимые распоряжения, она направилась к Болху-Тучигэну и спокойно, стараясь не обидеть гостя, объяснила ему, как можно короче, необходимость немедленного отъезда.

Умный татарин сразу же все понял. Внимательно выслушав Василису, он приложил руку к сердцу и поклонился.

– Ну, слава Господу! – обрадовалась купчиха. – Смекалист ты, Большой Тучегон! Вижу, что толковый человек!

Все необходимое на дорогу собрали быстро. Купец Илья отправился на конюшню и выбрал пять самых лучших, откормленных лошадей. С татарином он послал всех четверых Василисыных охранников. Двое сидели на повозке, нагруженной пищей и фуражом и запряженной двумя лошадьми. А остальные вместе с татарином ехали верхом.

Смеркалось. Падал снег. Декабрь 1239 года был ветреным, но не очень морозным.

У городских ворот, закрытых на засов, стояли вооруженные стражники. Купец Илья, сопровождавший беглецов, спешился и подошел к воинам.

– Добрый вечер, молодцы! – громко сказал он.

– И тебе также, господин! – ответил старший стражник. – Что тебя несет в такой мрак? Ветер и тьма! Уж не тронулся ли ты головой?

– Я – купец, – быстро ответил, волнуясь, Илья. – Посылаю своих людей за город. Не вернулись мои приказчики из Березняков…Пусть их мои люди поищут… Боюсь, что завтра уже будет поздно!