Осип Назарук - Роксолана

А спустя три недели после того, как Настусю приставили к новой госпоже, кое-что произошло.

Весна была в полном разгаре. В султанских садах цвели плодовые деревья. В парках Илдыз-Киоска, словно речные воды, нежно волновались гряды алых, синих и пурпурных цветов.

Пьяные от пахучего цветочного нектара, жужжали пчелы в золотых солнечных лучах. В чистых водоемах, окаймленных темной зеленью и блеском цветов, плавали семейства лебедей.

На фоне сумрачной зелени кипарисов казались ослепительно белыми кусты жасмина, у которых останавливались и молодые, и старые – все, кто проходил по чудесным садам сераля, вдыхая ароматную небесную благодать. А временами над водоемами и фонтанами в султанских парках возникала семицветная радуга, и тогда становилось хорошо, как в раю.

Настуся уже привыкла к своей работе: носить воду, мыть каменные ступени, выбивать пыль из ковров и диванов, протирать дорогие росписи на стенах и, наконец, долго и скучно одевать свою госпожу. Даже к безмолвному сидению в ее передней притерпелась. А еще старалась мысленно приучить себя не испытывать тоски при виде старых невольниц, похожих на тени, которых все еще держали из милости некоторые султанские жены.

Так пришел памятный для Настуси день и пробил таинственный час ее судьбы.

Вечерело.

Муэдзины закончили петь пятый азан на минаретах. На сады и дери-сеадет[82] опустилась волшебная тишина. Благоухали глицинии.

Служанки, а с ними и Настуся, закончили одевать султанскую одалиску в легкие ночные одежды и уже собирались разойтись, когда появился кизляр-ага – начальник черных слуг, носивший титул визиря, чтобы лично сообщить госпоже, что в этот вечер ее изволит посетить сам падишах. После чего низко поклонился и вышел.

Одалиска так оживилась, что ее было и не узнать. Ее большие черные глаза сразу стали блестящими и влажными. Она приказала окропить себя самыми дорогими благовониями, одеть в лучший наряд и вынуть из шкатулки самые любимые украшения. Все служанки получили строгий приказ стоять у дверей своих комнат и не смотреть в глаза Великого Султана, когда он будет проходить мимо.

Во всем гареме воцарилась тишина. Лишь черные евнухи прохаживались на цыпочках, прислушиваясь, не идет ли султан, владыка трех частей света.

Получив приказание от госпожи, Настуся скромно встала у дверей своей каморки и положила руку на железную решетку открытого окна, в которое заглядывали ветви усыпанного цветами жасмина, напитанные таинственным лунным светом.

Сердце девушки билось сильнее: ей было любопытно хотя бы мельком взглянуть на грозного владыку, перед которым трепетали миллионы людей и даже дикие татарские орды, которые губили ее родной край.

Молнией пронеслись перед ней воспоминания о событиях, которые вырвали ее из родного дома. Ей чудилось, что на все земли и пути, по которым бродят татарские орды, простирается рука того, кто вот-вот войдет в комнату ее госпожи, и что этот человек и есть источник той неудержимой силы, которая истребляет все вокруг. Да, ее сердце билось все громче. Она ощущала какое-то никогда прежде не испытанное внутреннее беспокойство. И вся превратилась в слух, как если бы ждала, что в саду за окном вот-вот ударит и раскатится трелью соловей…

Ждать пришлось долго.

Наконец издали мягко зашелестели шаги по коврам. Настуся приоткрыла дверь и снова оперлась о решетку, сквозь которую проникали в гарем пышно распустившиеся цветы жасмина.

Настуся не стала смотреть на молодого султана. Только раз взглянула, всего один раз.

Владыка остановился.

Теперь он стоял прямо перед ней в лунном сиянии и блеске своей красоты и молодости. Первенец и законный наследник Селима Грозного – Сулейман Великолепный, властитель Цареграда и Иерусалима, Смирны, Дамаска и еще семисот богатых городов Востока и Запада, десятый и величайший падишах Османов, халиф всех мусульман, повелитель трех частей света, царь пяти морей, Балканских, Кавказских и Ливанских гор, и чудесных розовых долин вдоль реки Марицы, и страшных шляхов в степях Украины, могучий страж священных городов в пустыне – Мекки и Медины, и гроба Пророка, устрашитель всех христианских народов Европы и предводитель могущественнейшей в мире армии, что прочно стояла над тихим Дунаем, над широким Днепром, над Евфратом и Тигром, над Белым и Голубым Нилом…

Колени девушки дрогнули, но ни ясный ум, ни острая наблюдательность ее не покинули.

Этот человек был строен, высок и прекрасно одет. Глаза его были темными, как ягоды терна, белки их казались слегка покрасневшими. Высокий лоб, ласковое матово-бледное лицо, тонкий орлиный нос и плотно стиснутые губы с упрямым выражением. Спокойствие и ум читались в его глазах. В блестящей темной панели у дверей одалиски отчетливо отражалась его рослая фигура.

Степан Дропан из Львова казался ей лучше, потому что в нем не было такой важности. Но этот человек был моложе Степана. От него веяло такой молодостью, что нельзя было даже представить его старцем с седой бородой и морщинистым лицом. Это казалось просто невозможным.

Она опустила глаза и убрала руку с решетки… И почувствовала, как он окинул ее взглядом с головы до ног, словно осыпал раскаленными углями. Смутилась так, что кровь прилила к щекам. И вдруг застыдилась того, что грубая невольничья одежда скрывает красоту ее тела. А в следующее мгновение испытала еще больший страх от мысли, что скажет ее госпожа, узнав, что султан так надолго задержался возле нее…

Невольно подняла ресницы и умоляющим взглядом указала султану на дверь госпожи, словно подталкивая его туда. И снова опустила синие очи.

То ли султана Сулеймана задержал белый цвет жасмина, заглядывавшего в окно, то ли свет луны, окутавший пахучие лепестки, то ли бледное, как жасмин, личико Настуси, или ее испуг, – во всяком случае, он продолжал стоять, всматриваясь в нее, как в церковный образ. И наконец проговорил:

– Я тебя здесь раньше не видел. Так?

– Да, – почти беззвучно ответила она, не поднимая глаз.

– Как давно ты здесь?

В это мгновение открылась дверь соседней комнаты. Оттуда с сердитым видом выглянула одалиска.

Султан движением руки подал ей знак закрыть дверь. Женщина промедлила всего мгновение, но этого мгновения ей хватило, чтобы окинуть гневным взглядом, взглядом соперницы, свою служанку. Сулейман заметил это и, уже поворачиваясь к выходу, велел Настусе:

– Ты пойдешь со мной!

Вконец растерявшись, Настуся быстро взглянула на свою одежду и на госпожу. Та стояла, словно громом пораженная. Ничего не оставалось, как последовать за султаном. И уже на ходу она продолжала чувствовать жгучий взгляд госпожи и своих товарок-служанок. Взгляды эти вонзались в нее, словно отравленные стрелы.

Настуся не помнила, как и куда шла, как оказалась в небольшом угловом будуаре гарема, где зарешеченное окно заслонила ярко-синяя благоухающая сирень.

Сердце в груди билось до того сильно, что ей снова пришлось опереться об оконную решетку.

Молодой султан подошел вплотную и, взяв ее руку в свои, повторил вопрос:

– Как давно ты здесь?

– Три недели, – почти неслышно ответила она. Грудь ее при этом так вздымалась от волнения, что это заметил даже Сулейман.

– Чего ты боишься? – спросил он.

– Я не боюсь, только не знаю, как мне теперь показаться на глаза своей госпоже, которой я не по своей воле помешала увидеться с тобой…

От волнения Настуся забыла добавить один из титулов, положенных владыке Османов, и обратилась к султану на «ты». Он же, должно быть, решил, что она еще недостаточно знает язык и здешние обычаи.

– Тебе не нужно показываться ей на глаза, – проговорил он с улыбкой.

– Разве не то же самое будет теперь у меня с любой из твоих жен? – заметила она осторожно. – И разве не каждая затаит зло против меня?

Султан весело рассмеялся и сказал:

– Ты, я вижу, не знаешь, что всякую женщину или девушку, к которой хоть однажды прикоснулся султан, поселяют отдельно от остальных и предоставляют в ее распоряжение особых невольниц и евнухов.

Она поняла. Словно молния, ее на мгновение ослепил новый, совершенно неожиданный поворот судьбы.

С минуту она собиралась с мыслями и ответила, вся пылая от стыда:

– Коран запрещает правоверным насиловать невольниц против их воли!

Лицо молодого Сулеймана стало серьезным. Он выпустил ее руку и удивленно спросил, интонацией подчеркивая каждое слово:

– Ты… знакома… с Кораном?

– Да, – уже смелее ответила она. – И я знаю, что Коран во многих сурах объявляет угодным Аллаху освобождение невольников и невольниц, и больше того – проявление милости и доброты к ним. Знаю я также и то, что ты – величайший из стражей и блюстителей заветов Пророка, – добавила она, поднимая глаза на молодого султана Османов.

– Кто учил тебя Корану? – спросил он.

– Благочестивый наставник Абдулла в Кафе, в школе для невольниц. Пусть дарует ему всемогущий Аллах много добрых лет!

– Он хорошо тебя учил.

Оба дивились себе, словно обнаружили в этом уединенном покое что-то совершенно неожиданное, небывалое. Настуся и вообразить не могла, что получит возможность с глазу на глаз беседовать с могущественным падишахом и, быть может, выпросить у него право свободно вернуться в отчий край. Чувства подсказывали ей: этот молодой человек способен на благородные поступки. И уже виделись ей в мечтах родной Рогатин и церковка Святого Духа, и сад близ нее, и луга над Липой, и большие пруды, и белый шлях, протянувшийся во Львов…

А ему и в голову не приходило, что среди служанок одной из своих одалисок он встретит чужестранку, которая, хоть и ломаным языком, способна так глубоко толковать Коран и не пожелает тотчас броситься ему в ноги – ему, величайшему из султанов! Увиделось ему и совсем неслыханное: в ее скромно опущенных глазах мелькнул отблеск гнева. Всего на миг.

Он и сам едва справился с короткой вспышкой раздражения. В особенности уязвило его слово «насиловать». Хотел было сказать, что нет у нее никаких оснований ни говорить, ни даже думать об этом. Но победило живое любопытство: к чему в конце концов приведет эта беседа с невольницей, а гнев унялся после ее слов о том, что нет блюстителя заповедей Пророка выше него, Сулеймана.