Но плакали султанские золотые монеты. Когда татарская орда во главе с Мелик-Гиреем, покинула Белгород и двинулась в Украину, у Сиверского Донца ее встретил мощный ружейный огонь запорожцев.

Мелик-Гирей тут же отрубил головы нескольким нурад-султанам: значит, украинские казаки узнали о намерениях хана и султана.

Весь день атаковали татары лагерь казаков, а ночью произошло невероятное: запорожцы окружили лагерь ордынцев и стали уничтожать их какими-то невиданными огненными шарами, которые прыгали по земле, взрываясь по несколько раз [4].


Мелик-Гирей едва успел убежать с несколькими ордынцами, а все войско погибло. После этого татары целый год не высовывали нос из Крыма, а после вернулись к своей любимой разбойничьей тактике: по-воровски нападали на отдельные украинские — отдаленные от Сечи и Приднепровской Украины — села и брали ясырь. И здесь как повезет: перехватят казаки — смерть; сумеют убежать, обмануть — есть пища, можно разбогатеть и своим сюзеренам — туркам — отдать часть. В 1520 году Селим I умер. Султаном стал его единственный сын Сулейман.

Сулейман слышал, что Хусейн-паша привез с Кафи невероятной красоты украинку. В султанских гаремах украинские девушки ценились на вес золота.

Султану — человеку образованному и умному не нравилось, что в гарем согласно постулатам ислама поступали женщины не очень умные, очень послушные, забитые, в общем, такие, которые полностью соответствовали слову «рабыня». Жена султана должно быть рабыня из рабынь, быть послушной, покорной, тихой. Так велел закон.

Но могущество Сулеймана позволяло ему не соблюдать закон.

— Неужели вы считаете, что я животное, что мне не хочется, чтобы моя жена пришлась бы мне по душе! — кричал Сулейман на своих слуг, которые подбирали девушек в гарем. — Мой гарем заполнен красивыми мумиями. Ну а если и мои сыновья, мои наместники будут похожи на своих матерей, беда нашей Порте… Вы понимаете меня?

И уже немало полетело голов подданных, которые по своему скудоумию не понимали султана. Но Хусейн-паша хорошо изучил своего повелителя и недаром поплыл в Кафу: там, на ярмарках, он внимательно изучал украинских девушек, кареглазых Роксолан. Не раз в молодости он ходил походами в Украину, даже втайне держал у себя украинку, уважал украинских женщин за красоту и живой ум, искренность и певучесть, нежность и гордость. Два сына его, которых ценили при султанском дворе за ум, были от украинок. Поэтому и надеялся Хусейн, что именно девушка из такого героического народа могла бы соответствовать султану.

Впрочем, только Аллаху известны переменчивые настроения, сокровенные желания и предпочтения великого Сулеймана. Казалось, что султан находился в эти дни в веселом, приподнятом настроении, но настроение — вещь чрезвычайно изменчива, особенно у могущественных повелителей. Поэтому у Хусейна дрожали ноги.

— О Аллах, помоги бедному Хусейну угодить великому Сулейману, — быстро шептал паша.

Паша пропустил вперед Роксолану. Мрачный бей подал знак молчаливым воинам. Те подняли тяжелые полотнища. Настя и Хусейн-паша ступили в приемную залу султана.

Еще сильнее задрожал паша, когда увидел, что рядом с султаном немало дворцовой знати и иностранных гостей. Это очень плохо: султан в таких случаях бывает слишком крутой, и если что-то не по его — демонстрирует перед всеми свое умение владеть саблей… Хусейн помнит, сколько голов покатилось с этого высокого тронного помоста. Но ничего не поделаешь — надо, наконец, рискнуть. Другого выхода у Хусейна нет. Его оттесняют, затирают при дворе, не любят из-за умных сыновей, за прежние успехи в походах и за роскошный дворец возле Босфора. Его лишили должностей при дворе, поэтому Хусейну необходимо отличиться перед султаном. И Хусейн понимал — или сейчас с него слетит голова, или он утрет нос своим завистникам. Сгибаясь в три погибели, словно ему свело живот от острой боли, практически касаясь пола огромным горбатым носом, Хусейн-паша трусил к султану. Его вид немного смешил Настю, отвлекал от тревожных мыслей.

Девушка шла ровно и гордо и радовалась, что у султана много людей. Пусть все видят, что украинки не склоняют голову перед завоевателями. «Отец мой умер, как настоящий воин. И мать не убегала от ордынцев. Не побоюсь и я сабли Сулеймана». И она уже не видела никого, кроме султана, смуглого, красивого, бородатого Сулеймана, который пошел ей навстречу.

«Чертова девчонка, — ругал мысленно Настю паша. — Хотя бы голову наклонила. Впрочем, ничего, пусть видит султан, что такая гордая, божественная красавица бросится к его ногам».

Все сверлили глазами Настю. Сквозь легкую ткань четко вырисовывалась стройная фигура девушки. Султан нетерпеливо махнул рукой — и Хусейн сорвал с Насти вуаль.

Наступила тишина. То, что разрешено по шариату только султану, увидели все: посреди дворца стояло чудо. Необыкновенная красота, нежные линии тела и одухотворенный, полный тоски, печали и ненависти взгляд лучистых карих глаз. Русая коса через плечо до колен. Одно мгновение постояла Настя, открытая для всех, потом решительно закрылась вуалью — строгая, нетронутая, гордая.

— О великий султан! — заученно приложив руки к груди, вещал скрюченный паша. — О царь царей, султан султанов! Твои храбрые воины еще не завоевали дерзкой казацкой Украины, но красивый цветок из этой страны сорван и брошен к твоим ногам!

И Хусейн театрально протянул руку к султану и строго, зло посмотрел на Роксолану. Да, именно сейчас она должна упасть в ноги Сулеймана и целовать его ботинки. Но она стояла… стояла, укутавшись вуалью; только лицо было открыто, и на красивых губах девушки дерзко сияла насмешливая улыбка.

— Падай! — заскрежетал зубами Хусейн. Она стояла.

Тишина невероятная: слышно было, как где-то далеко, в Золотом Роге, бьется о берег волна и стонут чайки.

Все ждут. Такого еще во дворце султана не было никогда!

Хусейн-паша отчаянно падает ниц и безропотно опускает голову, предусмотрительно обнажая морщинистую, как у общипанной курицы, худую шею.

Все смотрят то на гордую Настю, то на султана.

«За что такое наказание? — шепчет Хусейн. — Будь проклят тот день, когда я решил привезти султану украинку».

Он слышит, как стремительно к ним приближается Сулейман. Сейчас засвистит сабля и… Но сабля не засвистела.

Султан остановился перед Настей. Он очарован. Человек искренний и открытый, он не может скрыть своих бурных чувств. Смотрит ей в глаза, как под гипнозом.

— Как зовут этот очаровательный и такой свежий цветок Украины? — наконец тихо спросил Сулейман.

— Роксолана, — отвечает паша, не поднимая головы.

И снова молчание. Затем властным голосом султан сказал:

— Она будет моей женой. Она родит мне сына такого же, как я сам. А тебя, мудрый Хусейн, назначаю реисэфенди [5]и дарю тысячу золотых кошельков.

* * *

— Кто вы?

Настя быстро вскакивает с канапе, взволнованная, встревоженная. Служанка быстро закрывает Настю вуалью — значит, за спиной какой-то человек.

Настя пытается разглядеть того, кто вошел в ее роскошные покои.

Высокий, смуглый, чернобровый человек в снежно-белой чалме. Он почтительно кланяется и произносит на ее родном языке:

— Добрый вэчир, дивчино!

До этого момента она полулежала на канапе, облокотившись на подушки, смотрела в огромное окно, любуясь заливом, который золотился, наливался горячей червленой медью. Восхищалась блеском минаретов и дворцов во время заката. Глядя на эту красоту, она думала об Украине, о родном Рогатине…

Как в эту пору хорошо в их селе! Сияют золотые кресты на церкви. Бредет стадо. Поют соловьи. Квакают лягушки в пруду. Пахнет любистком, мятой, от пруда и темных кустов за ригой веет прохладой. И тихо, умиротворяюще звенит колокол. А мимо их забора по улице проходит в черной рясе отец Петр, ее учитель, и говорит почтительно во двор:

— Добрый вечер…

Нет отца Петра. С саблей в руке защищал он святую церковь, а потом и сгорел в ней. Добрый учитель, как ты радовался моим успехам, как гордился моей памятью и жаждой к книгам! Не знаешь, что твоя ученица в турецкой неволе.

И в тот момент, когда Настя думала об отце Петра, она наяву услышала его голос:

— Добрый вэчир, дивчино!

Поэтому стремительно вскочила. Но нет, это только голос похож, а человек совсем не знаком. А может, это переодетый земляк, запорожский атаман, ее освободитель?

— Кто вы? — еще раз спросила Настя.

— Драгоман, переводчик.

— А-а, — разочарованно произнесла Настя.

— Мне приказал султан научить тебя турецкому языку. Я тоже с Украины. Иван Кочерга, из Переяслава. Хорошо знаю оба языка.

— Как вы здесь оказались?

Драгоман горько улыбнулся:

— Двадцать лет назад попал в плен. Неволя… Был я раньше писарем, а здесь быстро изучил турецкий. И вот теперь драгоман при дворе.

— Двадцать лет… А вас еще тянет в Украину?

— Иногда. Как увижу кого-нибудь оттуда. Защемит, защемит сердце, и отпустит.

— Но вы могли бы убежать. Вместе с другими.

— Мог бы… Но зачем?.. Как оно там? А здесь у меня семья, сын, дочь. И веру я их принял…

— Отурчился, обусурманился… — вспылила Настя, глядя презрительно на драгомана не замечая, что перешла на «ты».

Драгоман отвел взгляд, тихо сказал:

— Тебя ждет та же участь, дивчина.

— Нет, — громко воскликнула Настя, и даже сквозь покрывало было видно, как гневно горят ее глаза, пылает лицо.

Два евнуха-негра испуганно захлопали глазами, служанка вышла.

— Я дочь казацкого священника и никогда не забуду родное село, замученной мамы и отца — славного воина; не забуду Украину и буду жить для нее. А ты… Ты хотя бы одного казака освободил из неволи?

— Нет… — Иван Кочерга виновато посмотрел на девушку, затем опустил голову в белой роскошной чалме. Вздохнул. Затем усмехнулся: — Вот какие дети на Украине выросли! А я сына сначала учил украинскому языку да перестал. Он уже начал забывать мои уроки.