Владимир Грабовецкий - Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме (сборник)

— Но мы разной веры… Кто же нас обвенчает?

— Прими волю Магомета, Хюррем, прошу тебя. Настя шепотом ответила: — Это большой грех, и Бог накажет за него. Позволь мне помолиться Божьей матери в Иверской иконе на святом Афоне. Это чудодейственное место, где появляется Богородица… Султан обиженно сказал:

— Но женщин не допускают на святой Афон! Это обычай ваших монахов, еще со времен царя Константина. Я уважаю чужие обеты, хотя ваша вера мне кажется странной и непонятной…

Даже султан не может сломать эти обычаи!

И Настя невинно сказала:

— Я могу поехать переодетая мальчиком, как твой отрок…

Султан промолчал, ломая корж. Отовсюду доносился благостный перезвон колоколов афонских церквей. Настя в одежде отрока молилась перед иконой Богоматери. Горели свечи. В сиянии огней видела только глаза девы Марии, глаза, пронизывали ее душу…

В лесу у монастыря Настю терпеливо ждал Сулейман со Своим людьми. Был он скромно одет, держался в тени…

Гора, на которой стоял монастырь, стремительно падала в море. Бесконечная синева пенилась бурунами, ожидая бури.

Когда Настя закончила свой неистовый разговор с Божьей Матерью и, шатаясь, пошла к выходу, ее остановил старый монах и спросил по-гречески:

— Откуда ты, сынок? Какой-то ты не такой как все…

— Из Украины… — ответила Настя.

— Ты, сынок, с нашей земли? — оживился старик. — Господи! Если бы мне там побывать… А откуда родом?

— С Рогатина.

— Знаю… Еще не уничтожили его басурмане?.. — вздохнул. — Они как саранча над Украиной нашей… Святой Афон уважают, а земли наши разоряют…

Подумав, сказала Настя:

— Почему же они имеют сильную власть на обширных землях, а мы нет?

— И мы все это имели…

— Почему же потеряли?

— Потому единства у нас не было… Каждый за себя. Не было ни уважения, ни защиты власти. Поэтому она и пала…

Шли по каменному полу, и шаги эхом отзывались в стенах.

— Смотрю я на тебя и удивляюсь, — продолжал монах. — Да, как ты, молятся обычно старые люди, которые имеют тяжкие грехи на совести, те, которые хотят перед смертью посмотреть в лицо матери Судьи нашего. А ты еще молодой… Значит, глубоко в душе твоей слово Божье. И хочу тебя благословить — береги нашу веру, передавай ее детям и внукам, а если понадобится, и муки прими ее… Ибо вера — это единственное, что осталось у нашего народа, это то, что поможет сплотить его и поддержать в борьбе с врагом, опустошающего землю нашу…

Когда Настя вышла, на улице бушевала гроза. Сулейман стоял под деревом, весь мокрый, ждал ее. Она подошла к нему:

— Не стой под одиноким деревом в грозу!

Взяла его за руку как ребенка, и они спрятались в каменном ущелье.

— Люблю тебя… — прошептал великий султан.

Настя вся дрожала в объятиях Сулеймана.

— И я… — ответила всем сердцем. Вдруг молния ударила в дерево, под которым они стояли. Оно мгновенно загорелось. Настя испуганно отшатнулась от султана:

— Это знак Божий, Сулейман… Нельзя предавать веру Христа…

Пылало дерево. В фосфорическом блеске грозы было видно, как на море черные челюсти водоворотов крутились в неистовом танце, налетали на берег, пытаясь разбить его.

Было солнечное утро, когда Ахмед — паша вошел в комнату бледной, измученной Насти. Поклонившись, сказал:

— Благословенно будь имя твое, Роксолана Хюррем! Десятый и самый великий султан Османов, Сулейман — пусть веками длится слава его, — дарит тебе свободу. Ты можешь уже завтра покинуть его палаты, столицу, государство. Тебе будет выделена охрана, и ты поедешь с почестями. Можешь взять с собой сто рабынь из своего народа, которых выберешь на Авретбазаре!

Молча стояла ошеломленная Настя. Визирь был невозмутимый, как глыба гранитная.

На следующий день Настя, собранная в дорогу, встречалась с рабынями, которым Сулейман даровал свободу. Радость женщин, одетых по-украински, была безгранична. Gели:

Настя не могла сдержать волнения. Затем остановилась, поклонилась женщинам, которые шли перед ней, повернулась к непроницаемо-суровому Ахмед-паше, который стоял поодаль со свитой, подошла к печальному Мустафе, который стоял тут же в лучших одеждах, и воскликнула:

— Я остаюсь. Принимаю веру вашего народа. Признаю, что нет Бога, только Бог Аллах, а пророк его Магомет!

Как гром поразили эти слова Ахмед — пашу. Побледнел он, закусил губу.

…И снова бесконечные коридоры гарема. Опять отодвигались завесы, скрипели двери, мелькали прекрасные женские лица — и в каждом ненависть, черная отрава. Когда же открыли дверь ее комнаты — бросилось на нее что-то черное и лохматое. Вскрикнула Настя — а это собака с деревянным крестиком, привязанным к спине. Успокоилась и приласкала животное. Лапки собачки были испачканы в грязи, к деревянному крестику была привязана какая-то табличка. На табличке была надпись. Всего три слова: «Калым подкидышу с Украины». Поняла смех и насмешку над собой. И снова слезы, как нити жемчуга, полились из ее глаз.

Такой ее и увидел Сулейман. Радостная улыбка сменилась тревогой:

— Что это? Откуда он? Это для нас, мусульман, нечистое создание!

— Это мой калым, Сулейман… — ответила тихо. Была хороша даже в слезах, как весна, политая дождиком. А внутренняя боль так в ней горела, как горит сквозь окна огонь внутри дома.

Молодой Падишах осмотрел деревянный крестик, табличку с надписью. И сразу понял все. Из груди вырвался крик возмущения:

— О, Хюррем! Ты получишь такой калым, которого не было ни у одной из моих жен! А те, которые придумали эту недобрую шутку — поплатятся за него. Это, наверное, Махидевран!

— Не наказывай никого, прошу тебя…

— Если страхом не уничтожу ненависти к тебе, тогда она взорвется еще страшнее…

— Не делай этого…

— Почему?

— Потому что так учил Бог Христос.

— Как именно он учил?

— Он учил: любите врагов своих. Делайте добро ненавидящим вас…

— Какой странный ваш Бог… — покачал головой Сулейман. — Но ты теперь принадлежишь Магомету…

— Прости тех, кто это сделал. Пусть это будет свадебным подарком мне, как и свобода, которую ты даровал мне и моим сестрам… Спасибо тебе, великий султан…

И стали они мыть лапки лохматому песику. Вот уже и улыбка заиграла на лице Насти, которая теперь навсегда Роксолана Хюррем… Дотронулся султан к ее руке — И жар охватил его. Осторожно, нежно поцеловал свою суженую. Роксолана закрыла глаза… Мир закружился вокруг нее.

Играла свадебная турецкая музыка, пели свадебные песни, понималась луна над Стамбулом не один раз и не два, менялись времена года — молодая жена своего Сулеймана целовала, всем телом дрожала, нежность и страсть дарила, и о родной земле, и о синем небе, и об отце, и о матери в роскоши забывала.

Любили друг друга Роксолана и Сулейман, и время остановилось для них. Бесконечность прикосновений, волшебный шепот, открытие сокровенного, красота наготы, сплетения гибких, молодых тел, безумный танец последних судорог…

Предстал перед дворцом Султана Дервиш. Или призрак это был, или живой — седые волосы его доставали до стоп, а не срезанные ногти выглядели как когти орла, а походка его была танцу подобна. И кричал он:

— О люди! Та из жен Падишаха, которая весной родит ему сына, в день Османского государства, в день годовщины взятия Стамбула — станет султаншей Мисафир. Могущественная султанша, принесет народу нашему много добра и много горя!

Султан проводил диван, когда вбежал в зал Хассан, упал перед повелителем на колени:

— О великий… Вы приказали сообщить…

— Кто? — султан поднялся.

— Сын! У вас родился сын!

Радости молодого отца не было предела. Не мог ее сдержать.

Настя лежала в горячке, когда в ее комнату ее вбежал Падишах. Посмотрел на спящего сына, а потом бесшумно подошел к ее постели. Присел рядом, взял ее хрупкие руки в свои и сказал ласково:

— Любимая моя… Сегодня ночью я составил тебе газель, но порвал эти стихи… Потому что никакие слова не могут передать мои чувства к тебе.

— Не рви больше… — шептала Настя.

— Спасибо тебе за сына, божественная моя, радость моя… Я так соскучился по тебе… — Нежность переполняла султана. — Как ты хочешь назвать нашего первенца?

— Селим, в честь твоего отца… — еле улыбнулась Настя. — Он будет таким умным, красивым и достойным, как и его отец… А на праздник его обрезания мы пригласим властителей разных стран… Это будет такой праздник… Сулейман… Если бы ты знал…

Что-то хотела сказать, но боль пронзила ее. Застонала, откинулась на подушку…

Сулейман погладил ее по горячему лицу и чуть ли не на цыпочках вышел из комнаты. А около Насти уже колдовали служанки и седой доктор за перегородкой, который держал пульс султанши, не смея смотреть на ее тело…

Когда она пришла в себя, потребовала воды и приказала невольницам покинуть комнату.

Долго вглядывалась в первого своего ребенка. От боли мозг ее работал как в лихорадке. Вдруг ее бледное лицо порозовело. Слабым движением руки зачерпнула воды, и, обливая сына своего первородного, сказала тихо:

— Крестится раб божий — Степан — во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь…

Легонько открылась завеса. Чьи-то глаза удивленно смотрели, как Роксолана перекрестила ребенка трижды святым крестом.

Кто-то покачал головой, и исчез как тень…

А Роксолана откинулась на подушки — силы оставили ее.

Рос сынишка, названный Селимом. Кормила, пеленала, качала его сама Роксолана. Любила его. И отец, сдержанный в чувствах Сулейман, растроганно брал в руки их сына… Из розовой крохи Селим превратился в малыша. Бегал по парку, уже начинал говорить… Вместе с ним играл Мустафа, подросший и ставший более серьезным.