Селим не приехал потому, что получил сразу два письма – от сестры, предупреждающей, что на него возможно покушение по дороге, и от Великого визиря Кара-Ахмед-паши, приглашавшего в Стамбул и обещавшего поддержку против брата Баязида.

Он не хотел этого трона, если бы не трогали, мог прожить всю жизнь в санджаке и никого не трогать в ответ. Власти жаждала Нурбану, вернувшаяся из Стамбула сама не своя. Она рассказывала о султанше Хуррем так, словно это первейший враг, ставила себе в заслугу то что сумела вывезти Мурада, твердила о власти, которую султанша взяла над всем в империи. А теперь султан лежал больной, чем все закончится, неизвестно, и Селим предпочел переждать в стороне. Если на то будет воля Всевышнего, он станет султаном и без риска для жизни, а если нет… если нет, то как ни старайся, ничего не получится. Селим предпочел доверить решение своих проблем Всевышнему.

Сначала Нурбану закатывала скандалы ежедневно, но когда он пригрозил выставить вон из гарема, затихла.


Все ждали, причем каждый свое: кто-то выздоровления султана, кто-то его смерти, кто-то ошибки султанши, а она сама только того, чтобы очнулся, дал знать, что видит и слышит, ведь то, что жив, знала сама, рука Сулеймана хоть и была безвольной, но оставалась теплой.

– У Повелителя теплые руки! – Роксолана твердила это, как заклинание, требуя от Хамона подтверждения, что означает, что султан будет жить.

– Ты сильный, ты со всем справишься, ты не только выживешь, но и встанешь на ноги…

Иногда пальцы Сулеймана слегка сжимались, Роксолана принимала это за свидетельство скоро выздоровления, но Хамон сказал, что это может быть просто судорога.

– Ну и пусть считает это судорогой, мы-то знаем, что это ты пожимаешь мои пальцы, правда? – уговаривала она султана, и пальцы слегка сжимались в ответ.

Так прошла неделя…

Сидя рядом с неподвижным Сулейманом, Роксолана рассказывала ему о том, что происходит в Стамбуле:

– Селим и Баязид не приехали, но это даже неплохо, хуже, если бы они вцепились друг в дружку прямо у твоего ложа. Но Кара-Ахмед-паша вызвал из санджака своего сына. Зачем? Желает пристроить его где-то в столице? Но наш племянник слишком привержен к опиуму, говорят, не выходит из наркотического дурмана. Разве можно такому что-то доверять?

В другой раз она пожаловалась:

– Великий визирь держит посла польского короля Сигизмунда, не давая приема, уже второй месяц. Посол жаловался мне, он привез меха и благие пожелания своего короля, ничего больше. Нельзя обижать тех, кто тебе ничем не угрожает и готов дружить…

Немного подумав, вдруг объявила:

– Я сама приму посла! Скажу, что это твой приказ, Сулейман!

Некоторое время Роксолана, возбужденная собственной смелостью, ходила по спальне, потом остановилась и решительно объявила:

– Приму!


Кара-Ахмед-паша брызгал слюной от возмущения:

– Эта ведьма объявила, что приняла польского посла по распоряжению Повелителя. Проверить это невозможно, меня всего раз допускали в спальню, Повелитель спал и ничего не мог сказать. Да, он жив, дышит ровно, но это же ничего не значит! Как можно узнать, доверил ли он прием посла султанше, если у двери спальни эти чертовы дильсизы стоят стеной?!

А Роксолана, смеясь, рассказывала Сулейману о том, как беседовала с послом короля Сигизмунда и даже не в своих покоях.

– Представляю гнев Великого визиря, когда он узнал, что я делаю. А посол молодец, прибыл быстро, как только я позвала. И все прошло прекрасно…

Через день:

– Сулейман, можно, я и Бусбека, посла короля Фердинанда приму сама? Он тоже давно мается, вдруг там что-то срочное, а чертов паша просто боится сам принимать решение? Я тоже не буду ничего решать, все выслушаю, а потом ты подумаешь, ладно?

И снова Кара-Ахмед-паша метался по своим покоям и грозил уничтожить чертову ведьму, которая действительно приняла австрийского посла Бусбека сама, и вопросы, которые он долго не мог решить с Великим визирем, тоже решила. Вопросы не слишком важные, но слишком затянувшиеся.

Первыми сообразили купцы, которые узнав о самостоятельности султанши, цепочкой потянулись к ней на прием – выразить надежду на скорейшее выздоровление Повелителя, преподнести всевозможные дары, о чем-то попросить… Она просила жертвовать в свой Фонд на строительство мечетей и имаретов, на содержание общественных бесплатных столовых и бань, на новые фонтаны в Стамбуле… Жертвовали и даже охотно.

Какие-то вопросы решала сама, с какими-то поступала иначе – вызывала нужного пашу и укоряла в бездействии, утверждая, что Повелитель огорчен тем, что паша не заметил такой проблемы, и непременно строго спросит, причем совсем скоро.

Временами она жаловалась Сулейману:

– Как только ты все успевал? Я едва преклоняю голову на подушку, а уже рассвет и у дверей моей приемной толпа просителей и жалобщиков. Это же работа визирей, но они бездельничают!

Каждый вечер подробно рассказывала о том. Как обстоят дела, отчитывалась перед ним, лежащим пластом, в том, что сделала, что приказала, кого наказала от его имени. Эти рассказы слышал и Иосиф Хамон, только головой качал: женщина справляется с делами лучше любого паши. Роксолана научилась не откладывать решение того, что можно сделать сразу, на потом, но если чего-то не понимала, не знала или нужно было подумать, немедленно объявляла, что расскажет обо всем Повелителю и тот примет решение.

Многих такое положение дел устраивало, просто Кара-Ахмед-паша осторожничал, боясь допустить ошибку, многие дела не решались месяцами, даже те, что требовали срочного решения. Роксолана иногда не знала, что решение можно отложить, иногда не задумывалась о последствиях, иногда просто самовольничала, но пока все получалось как надо.

Стамбул не замечал болезни Повелителя, то есть о его здоровье молились, но по делам обращались все чаще к султанше, словно так и надо. Особенно усердствовали в этом иностранцы и купцы. Вторым некогда ждать аудиенции у Великого визиря или выздоровления султана Сулеймана, первые просто и дома привыкли к правлению женщин и не видели ничего страшного в том, что распоряжается умная султанша.

Возможно, именно поддержка иностранцев и купцов и позволила Роксолане взять многое на себя. Она не вмешивалась в управление жизнью Стамбула, если могла, то просто помогала, выделяя деньги, а остальным турки интересовались мало. Какая разница водоносу или лодочнику, камнетесу или повару кто принял австрийского посла? Или имаму мечети кто ответил на письмо польского короля?

Стамбул снова жил обычной жизнью, люди привыкают ко всему, в том числе и к долгой болезни своего Повелителя. Султанша вела себя скромно, чаще обычного на улицах не показывалась, на рожон не лезла, а в остальном безразлично. Все равно ведьма!

Конечно, бесился Великий визирь и визири Дивана, но были минуты, когда Кара-Ахмед-паша даже радовался, что султанша сняла с него часть обязанностей. Не отбирала бы печать, остальное переживаемо.

Но постепенно стало казаться, что правит султанша, а он, Великий визирь нужен только для того, чтобы кивать ей в знак согласия.

Масло в огонь подливала Фатьма Султан, выяснившая, что меха присланные польским королем, прошли мимо нее только потому, что супруг поленился принять посла, а султанша приняла! Буря получилась знатной… Кара-Ахмед-паша стал сознавать, что постепенно собственными руками отдает власть в руки султанши. С этим надо было что-то делать…


Кара-Ахмед-паша был привычно недоволен. А чему радоваться, если быть Великим визирем оказалось не столько выгодно и почетно, сколько хлопотно и опасно.

Повелитель уже давно не выходит из своей спальни, Кара-Ахмед-паша подозревал, что за него все решает эта ведьма, но ничего поделать не мог, даже когда потребовал, чтобы под фирманом была поставлена тугра Повелителя. Это вдвойне сложно, во-первых, тугру нарисовать просто трудно.

Наследники трона заранее придумывают себе тугру и упорно тренируются, делая тысячи изображений, пока не получится так, как надо, это все в тайне, чтобы никто не мог увидеть заранее.

Во-вторых, тугру султана имеет право изображать только он сам, любая попытка повторить карается смертной казнью. Об этом знают все, и еще ни разу не слышали, чтобы кто-то рискнул это сделать.

Желая вывести ненавистную султаншу на чистую воду, Кара-Ахмед-паша спровоцировал требование тугры под очередным фирманом. Конечно, он не настолько глуп, чтобы требовать самому, но в Диване нашелся послушный паша, озвучивший нужные слова, остальные поддержали.

Кара-Ахмед-паша осторожно, исподволь готовил такое требование. Он осторожно заводил разговоры наедине сначала с теми, кто точно ненавидел султаншу и ее зятя Рустема-пашу, отстраненного Повелителем от должности Великого визиря, потом с теми, кто колебался… Когда таких набралось больше половины Дивана, осмелился поговорить уже в кругу единомышленников, но снова крайне осторожно, мол, не вынуждает ли лекарь-иудей Повелителя находиться в состоянии полусна?

– Но как это проверить, если в спальню к Повелителю никого не пускают, а если это и случается, то султан ничего не говорит, только смотрит…

– Если Повелителя поят дурманящими средствами, чтобы он оставался беспомощным, это государственное преступление! Это измена!

Кара-Ахмеда-паше очень понравился такой вывод, он закивал:

– Да, да…

– Но как проверить?

– Я знаю, – вскинул глаза хитрый царедворец, словно только что придумал, – нужно потребовать от султанши, чтобы под очередным фирманом стояла тугра Повелителя.

– Верно, верно, – поддержали визиря паши. – Пусть Повелитель поставит свою тугру, мы точно будем знать, что это его воля, а не проклятого иудея…

Имя султанши из осторожности не упоминалось.

Тогда и возникло это требование: подтвердить фирман тугрой.

Роксолана ужаснулась:

– Зачем?! Вы не доверяете воле Повелителя?

Но она могла сколько угодно демонстрировать свой гнев, Великий визирь и его сторонники нашли способ доказать обман и фактический захват власти султаншей, и упускать такую возможность не собирались.