Осип Назарук - Роксолана: королева Востока

Татары знали на деле, сколько может выдержать каждый сорт живого товара. Для этого, конечно, не следовало перегибать палку, ведь «товар» сулил им богатство.

Но все оставшиеся в живых жертвы, пока не дошли до Крыма, несколько раз впадали в жар. К их числу принадлежала и Настя.

Она молитвой усмиряла свою боль. В своем воображении она видела, будто утром, церковь св. Духа в Рогатине, или кафедры св. Юра во Львове, впервые увидела своего Стефана.

Но со временем жар из-за степного зноя и пыток доводил ее до бреда и она ложилась прямо на твердую землю, чтобы отдохнуть. Тогда ее начинал неотступно преследовать призрак Черного шляха, хотя она и закрывала глаза. В ее воображении по этому тракту шла черная смерть, чума. Она была высокой, до туч, вся черная, как бархат, с черной косой на белом костяном черенке в руке. Шла степями Запорожья и смеялась, шла с восхода солнца…

Настя уже свыклась с мыслью про все — даже про черную смерть на Черном шляхе.

В это время ее Стефану удалось в суматохе присоединиться к одному казацкому отряду. Вскоре он добрался до Каменец-Подольского, где у его отца были товарищи.

Вскоре с одним из них он пошел в монастырь тринитариев, которые занимались выкупом из плена. Там какой-то польский монах с набожным видом заявил ему, что если он примет польскую веру, то получит помощь при выкупе своей суженой. Но как только услышал от спутника Стефана, что его отца зовут Дропан, сразу смягчился и стал рассчитывать деньги для выкупа. Дропан был известен богатством.

Молодой Стефан любил Настю. Но он любил и свою церковь, хоть она и находилась в приниженном положении. Может, оттого он и чувствовал так резко ее слабость при сравнении с костелом. Он не понимал ни причин ее слабости, ни причин силы католиков, хотя и видел мощь организации латинских священников, их вездесущесть и цепкую связь их взаимной поддержки.

Как каждая сильная и благородная натура, Стефан не поддался бы ни на какие обещания, знай даже, что они точно исполнятся, если ценой их было забвение своей веры. На предложение чужого монаха не ответил ни слова, хотя и сожалел, что родная церковь не имела ордена наподобие тринитариев. Товарищ отца отвечал за него:

— Это сын Дропана, львовского купца. Ни он, ни его отец не хотят даром получать ваш труд.

Теперь и чужой монах не ответил ничего, только дальше продолжил высчитывать приблизительную сумму выкупа.

Выйдя из монастыря тринитариев, Стефан пошел отблагодарить Бога — в свою церковь около рынка в Каменце. Долго он молился, стоя на коленях на ее каменных плитах.

А когда вышел, увидел подругу Насти — Ирину, которой тоже удалось сбежать во время боя. Хоть и с другим отрядом казаков. Она была очень утомленной и отощавшей. Вместе они поехали домой.

А у Насти начался такой сильный жар, что она чуть не потеряла сознание, когда на татарском кожаном мешке, набитом сеном, ее переправляли через Днепр около Тавани.

Ох и далеко еще от Тавани до Перекопа. А особенно далеко для того, кто должен идти пешком с веревкой на шее, как невольник.

За Таванью уже начались татарские аулы. Но они были тут еще настолько редкими и подвижными, а Настя была так утомлена, что между Днепром и Перекопом она не заметила никаких аулов, хоть и слышала, как татары часто повторяли слово «аул» и уже за несколько недель путешествия с ними понимала, что это значит. Она рассчитывала на то, что они вот уже вышли к их подвижным «поселениям», если проще — постоям. Словно обманчивые призраки пустыни исчезли куда-то аулы на пространстве от Тавани до Перекопа, точно фата-моргана.

Может, и теперь еще татары боялись чего-то в той области и переместили свои аулы за перешеек в Крым. А может, Настя просто ничего не заметила из-за тяжелого переутомления.

С незапамятных времен двигались по степям, словно загадочные тучи, разные завоеватели, племена, орды и ватаги разбойников, имена которых не знает история. Одни вырывали у других добычу в кровавой борьбе. И исчезали с ней в неизвестности бездорожной степи, опаленной солнцем.

Единственное исключение в этом хаотичном пространстве, наводненном грабителями, составляли дальние окраины степи, приморское побережье, прежде всего — Крым. В его городах держалась хрупкая культура древних греков, которая без остановки боролась с дикой и страшной степью, чьи мутные волны раз за разом обрушивались на нее.

В ту эпоху в Крыму засела татарская власть. Засела как грязное въевшееся пятно на драгоценной, сломанной, запыленной реликвии. Но эту грязь процарапывали постоянно то внутренние междоусобицы, то ногайцы, то казаки, то безымянные банды всякого сброда, который шел за добычей через Перекоп — до самого Крыма.

Перекоп был тем руслом, по которому текли навстречу друг другу два враждебных потока захватчиков: один, многочисленный, открыто шел из Крыма на Украину, другой — из Украины — незаметно, небольшими, но отчаянными отрядами — в Крым. Оба потока шли с огнем и мечом, оба проливали кровь и сеяли разрушения.

Перекоп был опасным местом. Поэтому татарский отряд с большой добычей остановился переночевать в степи, а утром приблизиться к морю, оттуда же через Перекоп попасть в Крым.

Татары устроили ночлег. Вечер в степи был очень красивым, хотя сама степь была мертвой. Она создавала впечатление мертвого, около которого текла жизнь. Зайцы скакали вдалеке. Птицы летали. Где-то дрофа длинными рядами пролетала низко над степью. А там высоко в воздухе кружили орлы, и соколы, и множество ястребов.

Настя смотрела на все это и завидовала каждой птице, которая может лететь куда угодно.

Ранним утром татары приблизились к Черному морю. Настя еще никогда в жизни моря не видела. Ей было очень интересно узнать, как оно выглядит.

Здесь, около Перекопа, она вспомнила, что бабушка ей рассказывала про море:

«На море, — говорила она, — рыба не такая как у нас, а большая-пребольшая! Выплывает такая рыба, подберется к берегу и все поет себе. Никто ее послушать не может, потому, что она все время уплывает. Но нашелся один такой, что очень хотел послушать. Скрылся за корягой. А рыба и не заметила, подплыла и затянула… А он знай себе записывает из каждой песни по слову, чтобы не забыть. Пришел еще раз и еще больше узнал. Потом пустил песни среди людей. Вот откуда они взялись».

Больше ничего Настя про море и не знала. Но даже сказка так распалила ее молодое воображение, что сердце в груди забилось чаще.

Табор потихоньку двигался. Теперь подул приятный холодный ветер с юга и всех до глубины тронул возглас на татарском: «Денгис! Денгис!»

«Море! Море!» — прошептали одновременно запекшиеся губы пленников. Ведь море у каждого оставляет глубокие впечатления, свободен он или закован в цепи. Поэтому все оживились, хотя еще и не видели, лишь чувствовали близость этого великана.

Вскоре перед их глазами простерлась длинная, ровная поверхность воды в раннем красном зареве дня. Все вздохнули так, будто должна была кончиться их мука.

Вскоре увидела Настя длинную, белую от пены полосу морского прилива и услышала его громкий, оживленный шум. И побежала молодым взором по бескрайней живой поверхности моря — роскошью, в которой было чувство открытия чего-то совершенно нового. В ней были и сказки детства. Она стала высматривать волшебных рыб, у которых люди переняли песни. Но их не было видно. Только белогрудые чайки летали над морем и радостно кричали, встречая солнце.

На Перекопе было тихо. Табор перебрался через бедное селение Ор и оказался в Крыму, где впервые отдохнул в безопасности. Вдалеке виднелись бедные аулы крымских татар с массой овечек на пастбищах. Со стройных башен деревянных минаретов муэдзины оглашали свои молитвы. Настя тоже помолилась Богу. Своему — тому, что терпел на кресте.

Уже на следующий день стали приходить в табор купеческие делегации в разнообразных одеяниях — татарских, турецких, греческих, еврейских, арабских и итальянских. Среди них были и старики, и юноши, и зрелые люди, и важные, и веселые. Они низко кланялись татарским начальникам и просили разрешения осмотреть «живой товар».

Татарская стража сопровождала их при проходе между рядами смущенных женщин и девушек, которые понимали, что их готовят к продаже.

Раздел добычи между татарами еще не был завершен. Но купцы уже сейчас хотели высмотреть тех женщин и девушек, что им особенно понравятся.

— «Открой глаза и смотри. Что увидел сейчас, больше никогда не увидишь!»

С этими словами из Корана обратился старый турок, купец Ибрагим, к своему армянскому товарищу в Бахчисарае, приведя к нему только что купленную невольницу.

Старый армянин посмотрел на свежий товар, и его глаза весело заблестели.

— Вай, вай, — сказал он, извиваясь. — Ты, видно, заплатил столько, что можно было бы купить дом в Кафе, у самой пристани!

— О, я заплатил много, — сказал Ибрагим, — но оно того стоит!

— Что стоит? Сколько стоит? За что? Что на ней? Едва на ногах держится! Кому ее продадим? Я думал, что ты купишь хотя бы три-четыре здоровых девки за деньги, которые ты взял!

— Слушай! — ответил спокойно старый Ибрагим и снял покрывало с молодой девушки, что сгорала со стыда, держа ее за руки. — Ты только посмотри! Она так красива, что я советую как можно скорее вывезти ее из Бахчисарая в Кафу. Там укроем ее среди других — легче будет переждать с ней до времени. А тут просто заберет ее кто-нибудь из сыновей Мехмед-Гирея, а даст как за выеденное яйцо.