Она вспоминала, как султан противился участию в походе малолетних сыновей Селима и Баязида. Тогда она второй раз потребовала решения вопроса имамами. И снова Шейх-уль-ислам, их глава, дал ответ: «Да, Всевышний лучше знает об этом. Писал это я, нуждающийся в помощи Аллаха, сын своего отца, — пусть Аллах простит обоим, если написан был неправильный ответ».

И маленький сын Роксоланы Селим отправился в поход. Он выехал из столицы на коне, рядом со своим отцом, в окружении гвардии. А мать ехала с ним в открытой коляске подле, пьяная от мечтаний, словно роза, полная краски и запаха.

Она не могла отвести взгляд от маленького Селима. Для него она желала постичь тайну войны и государства, хотя смерть двоих убитых ради его защиты лишь сначала привязала ее к сыну, отодвинув его в тень после.

Вечерело, и ребенок уже спал в шатре.

С башни св. Стефана доносился сигнал тревоги.

А натиск моджахедов кроваво неистовствовал под стенами Вены и сила его лишь росла.

В шатер хасеки Хюррем вошел Сулейман с сильно сдвинутым на лоб тюрбаном. Словно туча легла на его лицо, взгляд томился жаждой. Она уже хорошо понимала мужа. Поэтому встала и сама налила ему шербет. Он молча начал пить. Она гладила его руку и успокаивала, как ребенка.

Выпив шербет, он сел на диван и закрыл глаза. Он был так утомлен, что напоминал расщепившийся лук. Она тихо села около мужа и даже малейшим движением старалась не мешать его отдыху. Вскоре склонилась голова великого султана, и он заснул сидя от переутомления.

Она сидела рядом, а в голове шумело от роя мыслей. Она боялась, что он лично поведет войска на штурм Вены и погибнет.

Недолго спал завоеватель Османов. Он встал, протер глаза, умылся и собрался выходить.

Она не хотела его отпускать.

Одев свой шерстяной бурнус и взяв кашмирскую шаль, она вышла с ним.

Султан ей не сказал ни слова. О чем-то думал.

Эль Хюррем сказала и себе привести коня, села на него и поехала с мужем. За ними ехали два адъютанта.

Сулейман молча приближался к осажденному городу.

Когда они заехали на возвышение, их взору представилась величественная картина. На высокие валы и стены Вены, куда ни глянь, рвались со всех сторон движущиеся массы полков падишаха, освещаемые красным светом заходящего солнца. Все венские колокола звонили сигнал тревоги жалобно и мрачно.

Бам, бам, бам! Бам, бам, бам!

Ревели орудия, разрывались заряды. Черный дым окутывал валы и стены города. Когда ветер рассеивал его, среди клубов его виднелись блестящие доспехи рыцарей и густая чернота полков правоверных, которые потоком со всех сторон заливали стальные ряды немцев.

По каменным мостовым Вены бежали монахи с крестами в руках и кричали: «Господь и Дева Мария помилуют народ, если он достоин Божьей милости!»

Из домов даже раненые выходили, чтобы из последних сил противостоять врагу. А изнуренный лишениями народ выносил остатки продовольствия, чтобы подкрепить силы обороняющихся перед страшным ударом турок.

Кровавый бой шел уже между валом и стенами Вены.

Сдавленный и заливаемый мусульманами город напоминал утомленного пловца, у которого на губах начинала проступать смертельная пена: на стенах христианского города появились длинные процессии немецких женщин в белом с малыми детьми на руках.

Их вид должен был ободрить оборонявшихся, будто говоря: «Если не выстоите в бою, ваших детей насадят на копья, а жен и детей заберут в неволю…»

Лилась их песня ровно и спокойно. Священники в белых орнатах благословляли их и идущих в бой рыцарей. Церковные хоругви развевались на ветру. Девушки в белом, сами смертельно бледные, рассыпали цветы перед религиозными процессиями.

Когда на высокой башне Св. Стефана ударили в большой колокол «Ангел Господень», раздался спазматический плач женщин и детей. Они воздевали руки к небу, прося Бога о помощи.

«Аллах акбар! Ла иллаха ил Аллах! Ва Магомет рассул Аллах!» — звучало им в ответ из рядов мусульман, что наступали без остановки на город. Наступали потоком и гибли и снова шли без остановки.

Султанша Эль Хюррем вмиг догадалась, что он готов лично участвовать в штурме, чтобы воодушевить свои войска.

Она задрожала всем телом.

Если бы ее муж пал под стенами города, то даже в случае победы мусульман все ее планы пришлось бы хоронить вместе с ним. Ее сын был слишком мал, чтобы устоять в борьбе, неизбежной после смерти великого султана и его первородного сына. Она еще не была готова к таким переменам.

Она вспомнила слова Кассима про звезды на небе, управляющие людьми на земле. Не раз она чувствовала, что эти звезды меркнут. С Запада шла ночь и темная туча.

А на стенах города немецкие женщины в религиозном экстазе срывали с себя кольца и украшения на глазах своих мужей и детей и прилюдно устилали ими путь процессиям в знак того, что раненым и семьям погибших будет оказана помощь. Там, где на стенах не хватало мужчин, женщины и дети метали в турок камни и выливали раскаленную смолу из котлов.

Кипел бой. Жестокий рукопашный бой, в котором в ход шли не только клинки, но даже зубы.

Великий жертвенный бой, от которого еще не погиб ни один народ, умевший верить и молиться. Такой народ не исчезал, а закалялся пролитой кровью и молитвой в тяжелые минуты горя и тревоги: ибо исчезают лишь те народы, которые не жертвуют и не борются насмерть в единстве и молитве.

В сумерках вечера увидела султанша, как озарились светом все венские церкви, будто огромные алтари, осветленные для Бога, который видит и подсчитывает каждую человеческую жертву.

Перед ее глазами стояли закрытые ворота церкви Св. Духа в предместьях Рогатина и момент, когда она шла под венец и услышала крик: «Алла-ха! Алла-ху!»

В свете красных факелов увидела она на стенах Вены, как ребенок, чуть постарше ее сына, метал камни в лезших по лестницам янычар.

Ее сердце дрогнуло.

Неожиданно для самой себя она схватила обеими руками узду коня, на котором восседал ее муж. Перепуганный конь Сулеймана метнулся вбок, а султанша выпала из седла. Сулейман хотел удержать ее и упал с коня.

Оба адъютанта немедленно спешились.

Султан молча встал. А Эль Хюррем, стоя на коленях на размокшей земле и бледнея, молитвенно воздела руки к мужу:

— Ты не пойдешь у гущу сражения! Тут может померкнуть твоя звезда! Еще ни один из твоих сыновей не способен усидеть на престоле и поднять меч против мятежа! — закричала она.

Заламывая руки, она слезами оросила кровавую землю.

С запада надвигалась буря. С долин Дуная и в горах дул ветер, кидаясь первыми случайными каплями дождя, падавшими на черного коня завоевателя Османов, на него самого, на двух его адъютантов, что стояли как окаменевшие, будто не видя и не слыша ничего. Дождь падал и на султаншу Эль Хюррем, что смотрелась как мученица в блеске молний в долине слез. Она и была мученицей, ибо еще большие удары ждали ее в жизни и были они многочисленнее капель в туче, которые под силу подсчитать только Богу.

Издалека было слышно, как сильнее шумела и гудела христианская крепость, Очевидно, защита города набирала силы.

Сулейман не выдал боль в вывихнутой руке.

Великий завоеватель Османов, обратившись лицом к Мекке, покорно начал молиться Богу и дал знак одному из адъютантов.

Тот начал трубить в рог.

Через минуту все трубы играли позывные ставки. Вдоль заволновавшихся, как морские волны, рядов мусульман пронесся звук труб и барабанов вместе с первыми раскатами грома.

— Неужели опять на штурм? — спросила, все еще стоя на коленях, султанша Эль Хюррем.

— Отступление, о Хюррем! — спокойно ответил господин трех частей света. Подойдя к жене, он поднял ее собственной рукой с сырой земли.

Оба шли молча и думали о своей жизни. Он думал в смирении своего духа, о воле Аллаха, который, может быть, тут, на этом месте, положил предел наказанию христиан.

А она? Раненая душа думает о своей боли.

Осажденный христианский город словно отдыхал. В нем еще яснее засияли церкви Господни и радостно, словно на Пасху, звонили все колокола. Во всем городе звучала только одна песня:

«Хвала тебе, Господи!..»

* * *

Глухая осень шла по немецкой земле, когда отходил из-под стен Вены Сулейман Великий. Его никто не преследовал. Ни один отряд немцев не покинул пределов города. Только ветер шумел в лесах над Дунаем и каждый лист сбрасывал в него как в могилу. Короткий, словно состарившийся день с серым светом шел над войском падишаха, что с верой возвращалось обратно.

Лишь тут и там гром гремел на небе и иногда фосфоресцирующая молния круто, как змей, извивалась на горизонте.

Листья же все опадали.

Всемогущий Бог словно указывал людям на то, что они смертны. Он тихо говорит осенним днем: так минут и ваши дни. И никогда вы не вернетесь на этот свет, как не вернуть на дерево те самые листья, что сгниют в земле, как не вернуть прошедшие дни.

Эти слова Господа всем сердцем чувствовал великий султан Османов. Поэтому он спокойно возвращался из похода. Его спокойствие передалось верившим в него, как это всегда бывает.

Вдоль берегов Дуная ехал Сулейман к венгерской столице. Уже показались ее башни, когда на пути султанша Эль Хюррем увидела бедный цыганский табор. Бледная луна светила на небе, а в таборе горел красный огонь.

Старое воспоминание вздрогнуло в душе султанши. Она приказала остановить свою карету, выглянула из окна и кинула горсть золотых цыганкам.

Как голодные птицы на зерно, слетелись цыганки и начали вскоре тесниться у окна кареты, чтобы предсказать будущее неизвестной госпоже.

Султанша Эль Хюррем протянула левую руку, и одна из цыганок начала говорить:

«На пути твоем стонет кедровник… С одного бока цветы и терн… С другого — крест и гроб… Как молодой месяц будет расти твоя сила, госпожа… В своей жизни дважды будешь встречать каждого, кого узрели твои ясные очи… А как время придет, на калиновом мосту увидишь перстень медный у пьяного человека, с фальшивым камнем…».