Настя вся сияла от радости от того, что муж сразу же стал приветствовать ее встречу с матерью, и была прекрасна в своей радости. Она спросила:

— Будешь ли ты добр к моей матери?

— Не хочу же я быть хуже своей жены, — сказал он весело. И потом добавил. — А как в вашей стране приветствует муж мать своей жены?

Настя благодарно посмотрела на него:

— Это твоя страна, Сулейман, и я твоя. Ты не обязан спрашивать про обычаи моей родины, ибо ей давно стала для меня твоя держава, а твой народ — теперь и мой.

— Знаю, о Хюррем, что что ты и величайшим даром не утешишься так, как я, приветствуя твою мать по обычаю твоей земли и рода. Так почему бы мне этого не сделать?

Она, вся взволнованная, но довольная, стала на носочки и шепнула ему на ухо насколько слов, будто не хотела, чтобы кто-то услышал их. После провела мужа в комнату своего ребенка, где великий султан в точном соответствии с обычаями родины своей жены поприветствовал ее мать. Ведь чего только не сделает муж для хорошей жены, которая умеет привязать его к себе?

* * *

Может быть, еще нигде и никогда не бежали два купца из города, как бежали те, что привезли мать султанши Эль Хюррем. Оставили все, что у них было, и скрылись на одном возу.

— Плохо мы сделали, Мойше, — сказал младший старшему.

— Это не мы сделали, — ответил старший купец, — а старая попадья. На что она кричала? На что она что подняла такой шум среди стариков?

— Но на что же мы ее среди стариков поставили, Мойше?

— Видишь ли, Сруль, я до сих пор думал, что у меня есть умный компаньон. Но ты же таки и сам это насоветовал! И между прочим, правильно. Около стариков султанша помедленнее едет и старая могла бы ее лучше разглядеть. А что если бы мы поставили ее в другом месте? Карета султанши только промелькнула бы из-за рядов стражи.

И опять пришлось бы ждать до пятницы.

— А нельзя было поставить старую попадью около мечети, где султанша выходит? Там уж она не ходит и не едет, ни быстро, ни медленно!

— Видишь ли, Сруль, я до сих пор думал, что у меня есть умный компаньон. Это, оказывается, не совсем так. Во-первых, ты почему-то силен задним умом. Во-вторых, и тот задний ум никуда не годится. Туда бы ни нас, ни ее не подпустили бы. А если бы и допустили, то через тех господ, что туда едут, и войско старая попадья ничего не увидела бы. И таки пришлось бы ждать снова до пятницы и ставить ее там, где мы ее поставили. А теперь знаешь, что будет, если нас поймают?

— Что будет, Мойше?

— Как нас поймают, можно себе сказать будет: «Прощай, и Львов, и Перемышль, и наша баня во Львове!» — Отчего, Мойше?

— Потому, что нам тут устроят баню и поджарят.

— За что, Мойше? Разве мы что-то дурное хотели или сделали?

— Видишь ли, Сруль, я до сих пор думал, что у меня есть умный компаньон. Мы, Сруль, сделали доброе дело, но сделали его плохо. Понимаешь? И нам не простят того, что мы из султанской тещи нищенку сделали, когда она никакая не нищенка.

Глубоко вздыхая, Сруль сказал:

— Говорят, султан — человек очень справедливый. В чем же была бы справедливость, убей он нас за наши труды и наши деньги?

— Видишь ли, Сруль, я до сих пор думал, что у меня есть умный компаньон. Ты думаешь, что наше дело обязательно дойдет до самого султана? Он все узнает в одном случае из ста. И он, и его жена. А тут уже есть те, кто этим занимается.

Так говорили два купца, в смертельном страхе убегая окольными путями из султанской столицы. Тем временем султанша Эль Хюррем послала за ними свою прислугу. Ей сообщили, что их возы есть, а их самих нет уже целый день и целую ночь на постоялом дворе. Приказали их искать, в надежде на то, что их не убили в большом городе. Вскоре нашла их опытная в таких делах прислуга султана и привезла обоих, охваченных смертельным страхом, в сарай.

Так еврейские купцы, что привезли мать султанши к ней, получили у нее аудиенцию, хотя и не просили об этом. Молодая султанша приняла их очень приветливо в присутствии своей матери, позволила им сесть и долго говорила с ними про родной край, про свой Рогатин, про Львов, про лавки, про цены на материю, про торговлю и отношения с соседними странами.

После, поблагодарив их за то, что они привезли ей мать, она дала в дар каждому значительную сумму в золотых монетах в прозрачных шелковых покрывалах и спросила, какие средства потратили они на путешествие ее матери. Оба купца низко поклонились и с радостью сжимая золотые дары, сказали, что денег у них уже не осталось, но что полученное ими превосходит все их самые большие надежды на возмещение.

— Может, тогда у вас есть какое-то желание? — спросила бывшая рогатинская поповна, улыбаясь.

— О светлейшая госпожа, — ответил старший, — мы не знаем, можно ли просить вас уладить одно дело?..

— Попробуйте, — ответила она, — если это будет в моей власти, то сделаю.

— Два года тому назад около татарской границы ограбили наших друзей, забрали большую сумму! Уж как мы ходили ко всем польским властям, и не находили способа достать хоть какое-то возмещение. Мы бы согласились и на половину возмещения.

— А где это произошло?

— На полпути из Бакоты в Крым.

— Вы говорите про татарскую границу. А по какую сторону границы произошло ограбление?

— Светлейшая госпожа! Да есть ли там вообще граница? Так только говорят, что граница. А на самом деле кто хочет, тот и грабит. Грабят поляки, грабят казаки, грабят и татары, а почему бы им и не грабить? Но поляки говорят, что это их земля, стало быть, им и платить, если их.

Молодая султанша хлопнула в ладоши. Появилась служанка.

Через некоторое время появился переводчик с турецким писарем. Султанша спросила еще про имена ограбленных и погибших, про их наследников и продиктовала письмо польскому королю, который завершила так: «Именем мужа своего, султана Сулеймана, прошу уладить это дело и в дар преподношу несколько рубашек и белье».

Французский переводчик все быстро перевел.

Султанша обратилась к купцам:

— Хотите сами получить письмо, или же отправить его с послом?

— Светлейшая госпожа! Нельзя ли нам поехать вместе с послом?

— Можно. Когда отправляется ближайшее посольство падишаха в Польшу? — спросила она секретаря.

— Через неделю, о счастливая мать принца, но можно и ускорить его отбытие.

— Можете ли вы подождать неделю? — спросила она купцов.

— Отчего нет? Конечно, можем!

— Явитесь через неделю!

Весело выходили оба купца после аудиенции у великой султанши. На дворе, когда уже никого не было видно рядом, младший сказал старшему:

— А что ты, Мойше, скажешь на эти кальсоны, что она дарит польскому королю? Я думал, что она ему напишет: «Если не сделаешь, я на тебя с одного бока янычар пошлю, а с другого — две татарские орды». А она ему кальсоны дарит!

— Видишь ли, Сруль, я до сих пор думал, что у меня есть умный компаньон. Неужели ты не понимаешь, что значит такой подарок от такой утонченной госпожи? Ну, ну! А я тебе говорю, что таких подарков хватит, чтобы напугать лучших генералов не только в Польше, но и по всему миру!

— Как? Чем? Кальсонами?

— Сруль! Ты не видишь, что тут делается? Какое тут стоит войско? Как оно все бурлит? И сколько его проходит? Разве ему не все равно, куда идти? Думаешь, если бы ее оскорбили, а она прицепилась бы к мужу, он бы не пошел войной на Польшу? Думаешь, тут иначе, чем с твоей или моей женой? Все говорят, что ты умный купец, но разве ты не вынужден ехать из Перемышля во Львов, если она скажет, что ей что-то нужно? Помогает тебе тогда твой ум? — Думаешь, тут то же самое?

— А ты думаешь, по-другому? Ну-ну. Я уже к ней хорошо присмотрелся. Что султан умен — это точно, глупого так бы не слушали. Но что при ней ему его ум никак не помогает, это так же верно, как то, что мы у нашего знакомого достанем на шабат лапши. Знаешь, как она угрожает этим «подарком»? Она говорит, что если не послушаются ее, если с нами не обойдутся справедливо, то так их обдерет, что останутся они в одних кальсонах. Вот увидишь, как быстро уладят наше дело, увидев ее «подарки»!

— Если так, то чего же ты не попросил ее о беспошлинной торговле?

— Зачем? Я теперь этого и так добьюсь. Только догоним тех, что от нее вышли. Они нас сами отведут куда надо. А если не отведут! Ну, ну! Я тебе, Сруль, говорю, что мы попали на аудиенцию поудачнее султанской. Теперь нам никто не скажет «Нет». Эта султанша сама как ее мама. Ее, говорят, покойный муж так же ее слушал, хоть был разумным человеком.

Оба купца согласились, что тут ум мужчины ни на что не годен, и поспешили за чиновниками. Те действительно взяли их с собой крайне учтиво, ведь могущественной султаншей была Эль Хюррем, а кому милостиво она позволяла переступить ее порог, за тем шло ее покровительство, как благодатный солнечный свет.

* * *

Сладка мысль о грехе и тяжек труд праведного человека. Слаще всего та мысль, что ведет к тягчайшему греху.

И ее тяжелее всего искоренить.

Молодой султанше Эль Хюррем долго казалось, что она искоренила в себе злую мысль, которую думала про первенца своего мужа от другой жены.

Живя со своей праведной матерью, улавливала она иногда такие моменты, в которые с приязнью смотрела на подрастающего Мустафу, первородного сына Сулеймана, на то, как он бегал по зеленой траве и на то, как янычары усаживали его на коня. У него были черные глаза и живость своего отца, большая, чем у Селима.

В те счастливые минуты, когда Роксолана чувствовала покой в душе, появился на свет ее второй сын Баязид — вылитый отец. Как только она угадала в нем знакомые черты, сердце ее воспылало любовью.

В глазах у нее уже стоял блеск великих торжеств, и она просила своего мужа о том, чтобы обрезание Баязида прошло как можно более тихо, и чтобы необходимые на традиционные торжества средства пошли на больницы, святыни и нищих. Еще она попросила освободить триста невольников и невольниц из ее родного края. Не могла она забыть его, хотя и говорила мужу, что его страна — это и ее страна. Все прошло согласно ее воле.