Пьяные от пахучего сока цветов и деревьев, жужжали пчелы в лучах золотого солнца. По прозрачной поверхности садков, среди зелени листьев и блеска цветов плавали белые вереницы лебедей.

На фоне темно-зеленых кипарисов красиво выделялись ослепительно белые кусты жасмина, около которых останавливался и стар, и млад, если проходил мимо чудных клумб сарая, вдыхая эти ароматы по милости неба. Тем временем над садками в парках султана засияла семицветная дуга. Они были прекрасны, словно в раю.

Настя уже привыкла к своим обязанностям, к ношению воды, к мытью каменных ступеней, к уборке покоев, к выбиванию ковров и диванов, к протиранию дорогих росписей, наконец, к скучному и долгому облачению своей госпожи, даже к бесцельному сидению в ее прихожей. В мыслях она только еще пыталась привыкнуть к тому, чтобы не огорчаться от вида старых рабынь, что тут и там ковыляли как тени при добрейших женах султана.

И наступил памятный для Насти день и таинственный поворот ее судьбы.

Вечерело.

Муэдзины окончили пение пятого азана на вершинах стройных минаретов. На сады ложилась чудесная тишина ночи в Дери-Сеадети. Пахли глицинии.

Служанки, среди них и Настя, закончили с облачением султанской одалиски в мягкие ночные одежды и начали расходиться, как вдруг подошел кизлярагаси, начальник черных слуг в ранге великого визиря. Он сообщил лично госпоже, что сегодня вечером ее посетит сам падишах. Он низко поклонился и вышел.

Одалиска оживилась так, что сложно было узнать в ней прежнюю женщину. Ее большие черные глаза приобрели блеск и живость. Она приказала умастить ее самыми дорогими благовониями и одеть на нее лучший наряд и лучшие драгоценности. Все ее слуги получили строгий приказ — стоять возле дверей своих комнат и не смотреть в глаза великого султана, когда тот будет проходить мимо.

Тишина легла на целую часть сераля. Только черные евнухи ходили на носках и слушали, не идет ли султан, властитель трех частей света.

Настя после приказа госпожи скромно встала около дверей своей комнаты и положила руку на железную решетку открытого окна, в которое заглядывали распустившиеся цветы белого жасмина, пронизанные таинственным светом луны.

Сердце в ее груди стучало все чаще: ей было интересно увидеть великого султана, перед которым трепетали миллионы людей, даже дикие татарские орды, грабившие ее край.

Молнией промелькнули перед ней события с момента ее похищения из родного дома. Ей казалось, что все земли и пути, какими идут татары, подвержены власти человека, что должен был войти в покои ее госпожи, что этот человек — источник той страшной силы, что уничтожает все вокруг. И сердце Насти забилось еще сильнее. Впервые в жизни почувствовала она какое-то небывалое внутреннее беспокойство. Она вся превратилась в слух. Ей казалось, что она ждет соловьиную трель, и что он вот-вот защебечет в парке…

Долго она ждала.

Наконец, издалека послышался шелест шагов и комнатных ковров. Настя открыла двери и еще раз машинально положила руку на железную решетку, через которую виднелись цветы белого жасмина Не смотрела она на молодого султана.

Один лишь раз глянула.

Султан остановился.

Да… Перед ней стоял он в лунном свете. Во всей красе своей молодости, первородный сын и законный наследник Селима Грозного, Сулейман Великолепный, — господин Царьграда и Иерусалима, Смирны и Дамаска и семисот богатых городов Востока и Запада, десятый и величайший падишах из Османов, халиф всех мусульман, господин трех частей света, царь пяти морей и гор Балканских, Кавказа и Ливана, и чудесных розовых долин Марицы, и ужасных путей в степях Украины, могучий страж святых мест в пустыне Мекки и Медины, и гроба Пророка, гроза всех христианских народов Европы и повелитель сильнейшей армии мира, что твердо стояла на берегах тихого Дуная, широкого Днепра, Тигра и Ефрата, синего и белого Нила… Ноги ее задрожали.

Но ее сознание было почти совершенно ясным. Он был прекрасно одет, стройный и высокий. Глаза его были черными, как терновник, слегка покрасневшие, сильный лоб, бледное матовое мягкое лицо, тонкий орлиный нос, узкие напряженные губы. Спокойствием и умом светились его карие глаза. В дорогом темном зеркале у дверей одалиски выразительно отражалась его высокая фигура.

Стефан Дропан был лучше, ибо не был таким важным. Но этот был младше Стефана. Эта молодость била из него, так что она не смогла бы представить его старцем с седой бородой и сморщенным лицом, каким его описывал Абдулла — учитель из Кафы. Это казалось ей просто невозможным.

Она опустила глаза и убрала руку с решетки… Чувствовала, как кровью налилось ее лицо. Она устыдилась того, что ее наряд невольницы скрывал красоту ее тела. На секунду ее охватил еще больший страх за то, что скажет ее госпожа после того, как султан так надолго здесь остановился…

Она невольно повела ресницами и умоляющим взглядом показала султану на двери своей госпожи, словно прося его скорее идти к ней. Потом она снова опустила свои синие глаза.

Но султана задержал то ли белый цвет жасмина, то ли белоликая луна, что пронизывала светом ароматные цветы, то ли белое как жасмин личико Насти, то ли ее страх за то, что султан никак не шел; стоял, всматриваясь в нее, как в икону.

Через мгновение он спросил:

— Я тебя не видел раньше?

— Нет, — ответила она тихо, едва слышно, но поднимая глаз.

— Как долго ты тут?

В этот момент отворилась дверь соседней комнаты, из которой показалась одалиска с выражением гнева на лице.

Султан жестом приказал ей закрыть дверь. Она на мгновение задержалась, чтобы бросить яростный взгляд на свою служанку, а теперь еще и соперницу. И тут молодой Сулейман обнял взглядом обоих и сказал Насте, направляясь к выходу:

— Ты пойдешь со мной!

Взволнованная, Настенька взглянула на свою одежду и на свою госпожу. А та стояла будто пораженная громом. Настя машинально пошла за Сулейманом. По дороге она чувствовала на себе взгляд ее госпожи и взгляды своих товарок из дальних комнат, которые пронзали ее завистью, как острые стрелы.

* * *

Не помнила она, как и куда шла, и как оказалась в небольшом угловом будуаре сераля, в зарешеченные окна которого глядела ароматная сирень.

Сердце в ее груди билось так, что она снова схватилась за решетку окна.

Молодой Сулейман подошел к ней и, взяв за руку, повторил свой вопрос:

— Как долго ты тут находишься?

— Три недели, — почти неслышно ответила она. А грудь ее так трепетала, что султан заметил ее волнение и сказал:

— Чего ты так боишься?

— Я не боюсь, просто не знаю, как теперь появлюсь перед глазами своей госпожи, твой визит к которой я случайно прервала.

Со страха она забыла добавить какой-нибудь подобающий владыке Осману титул. Обращалась просто на «ты».

Он, видимо, списал это на незнание языка и простил ей.

— Тебе вовсе не обязательно появляться перед ее глазами, — ответил он, улыбаясь.

— Разве мне не будет так же тяжело с каждой из твоих жен? — заметила она еле слышно. Султан весело рассмеялся и сказал:

— Вижу, ты не знаешь, что та, к которой султан хоть раз прикоснется, отделяется от остальных, получает служанок и евнухов.

Она все поняла. Словно молнии ослепили ее на мгновение новые, совсем неожиданные повороты судьбы.

Минуту она боролась с мыслями и ответила, сгорая от стыда:

— Коран запрещает мусульманам насиловать невольниц…

Молодой Сулейман вдруг стал серьезным. Он отпустил ее руку и спросил с ударением на каждом слове:

— Ты знаешь Коран?

— Знаю, — ответила уже немного смелее Настя. — И знаю, что Коран во многих местах поощряет как богоугодное дело освобождение невольниц, но прежде всего доброту и ласку к ним. Я знаю, что ты — могущественнейший страж и исполнитель предписаний Пророка, — прибавила она, слегка обращая взгляд к молодому султану Осману.

— Кто учил тебя Корану? — спросил он.

— Набожный учитель Абдулла в Кафе, в школе невольниц, дай ему Аллах долгих лет жизни!

— Хорошо он тебя учил.

Они смотрели друг на друга, будто обнаружив в этой палате что-то совершенно неожиданное. Она никогда не надеялась, что добьется чести говорить с глазу на глаз с могущественным падишахом и получит шанс вымолить у него свободу и возвращение на родину. Чуяла всеми фибрами души, что этот молодой человек способен на благородные поступки. И уже представлялся ей в далекой мечте родной Рогатин, и церковь св. Духа, и сад около нее, и луга над Липой, и большие пруды, и белая дорога, ведущая во Львов… Она даже похорошела от мечтаний, как снежный цвет калины, освещенный солнцем.

А он не ожидал, что среди служанок одной из своих одалисок встретит иноземную девушку, что ломано, но метко говорит о Коране и не думает сразу бросаться к его ногам — к нему, могущественнейшему из султанов! Ему казалось, что в ее стыдливо опущенных глазах проскользнула искорка гнева. На секунду.

На минуту гнев охватил и его. Особенно поразило его упоминание «насилия». Он хотел было сказать, что нет еще ни малейшего основания, чтобы даже думать об этом. Но вовремя понял, что это может задеть беззащитную рабыню и ее уста закроются. В нем победило любопытство молодого человека. Как дальше пойдет разговор с этой невольницей? Признание того, что он «могущественнейший страж и исполнитель предписаний Пророка» уняло его гнев.

Он снова взял ее за руку и спросил:

— Ты веришь в пророка?

— Я христианка, — ответила она со страхом, но довольно выразительно.

Он усмехнулся, думая, что уже имеет над ней преимущество.

— Как же ты можешь ссылаться на писание Пророка, если не веришь в него?

— Но ты веришь, — ответила она естественно и живо, обезоружив его. — И правишь здесь ты, а не я, — добавила она.