— А что предсказано хотя бы про одну из жен десятого султана?

— Все что предстоит, должно быть и предсказано. Любимой женой десятого султана будет Мисафир. В сердце падишаха она взойдет как ясная феджер, но в его царстве это будет кровавый восход. Она совершит много доброго, но и много горя принесет всей земле халифа от тихого Дуная до Басры и Багдада, и до каменных могил фараонов!

Даже в царстве тишины, в ужасной пустыне, где веками чернеет Мекам-Ибрагим, среди зноя забьет чистый родник под ее стопой. Ведь Аллах с небес дарует ей великую милость и большой ум. Но и шайтан посеет в ее сердце великую гордыню…

В школе невольниц стало тихо, будто перед грозой. Учитель Абдулла перевел дыхание и говорил дальше:

— Долго и упорно, постом и молитвой будет бороться Великая султанша со своим грехом, пока не поддастся искушению шайтана в святую ночь Рамазана… И будет вихрь потрясать врата сарая и окна сераля, а в сердце султанши воцарится гордыня, и захохочет шайтан в садах султана и в его мраморных палатах. Но придет и Божья кара, как напоенный верблюд переходит пустыню. Ведь Аллаху человек обязан многим, Аллах терпелив, но ничего не дает даром…

Настя задумалась, но вовсе не над женами падишаха. Ее ум, в котором Риччи пробудил интерес к государственным делам, обратил внимание на нечто совершенно иное, и она сказала:

— Но не предсказано ли, что будет с государством великого султана?

— Все что предстоит… будет и предсказано с замиранием сердца великими людьми, — ответил Абдулла. И прибавил, будто с грустью: — Когда замкнется круг времен на веках вечных очей Аллаха, тогда народ Османов уйдет туда, откуда пришел, исполнив по приказу господа свое назначение против безбожных нессараг. Но возвращаться на Восток он будет, терзаемый бандами разбойников без рода и племени, только лишь с огнем в зубах… Секунду он помолчал и завершил:

— Как всякий человек, так и всякое племя имеет свой рок, неизбежный и неумолимый, которого не обойдешь ни на коне по суше, ни на корабле по морю…

Говорил он так, словно читал священный Коран. Ни на секунду не проявилось беспокойство в его взгляде. Всей своей позой, всем выражением лица он говорил, что будет, то будет. И даже Сулейман Великий не прервет поступь судьбы. Свой рок…

* * *

Движение, вызванное смертью старого султана и восшествием на престол нового, не прекращалось, а росло с каждым днем. На пристани началось жуткое столпотворение. Из отдаленных областей Крыма на торг пригнали множество коней, скота и рабынь. Спрос на них был высоким. Всякий начальник внимательно всматривался в товар, чтобы преподнести его как подарок стоящему над ним начальнику: искали их благосклонности в час перемен, хотели удержать свои места, а то и получить повышение.

Уроки в школе невольниц почти совсем прервались, ибо каждый день приходили вельможи и богатые купцы, которым показывали женский товар в разных одеждах или полуобнаженным. Как-то раз Настю чуть не купил какой-то анатолийский баши. Сделка не состоялась лишь из-за высокой цены, которую генуэзец не хотел снижать ни на грош.

Не прерывались только уроки, что вели женщины. Их науку невольницам вбивали в головы еще сильнее. Наскоро повторяли они искусство приличного облачения, выбора цвета в одежде, науку об убранстве покоев, хранении кашмирских шалей и дорогих вуалей из Моссула и Дамаска. Обращение с невольницами стало более суровым: за малейший просчет их били батогами, старательно закрывая тело перед наказанием, чтобы не поранить. Стол был обильным как никогда.

Среди этого переполоха, в котором каждую в любую секунду мог ожидать печальный поворот судьбы, почти без усилий воплотилось предчувствие польской дворянки. Ее товарки почти безучастно смотрели на то, как ее наряжали.

Все знали, что приехал тот старый, немощный баши. Настя на прощание шепнула ей тихо:

— Он купил тебя не себе, а в дар кому-то. Может быть, он молод.

— О нет, — ответила жертва. — Он уж одной ногой в могиле, и ему не от кого ждать ласки. Для себя покупает! А прожить может еще долго…

Появились и армянин со старым Ибрагимом, пришли вместе с генуэзцем и напомнили своей жертве, что нужно понравиться старому баши.

— Иначе очень несладко тебе придется, — сказали они, чтобы запугать остальных.

Несчастная жертва, помня про былые мучения, сейчас же подняла голову, сквозь слезы начала бросать огненные взгляды и живо двигаться — так, как ее учили. За час доехала она в закрытой коляске с этим полумертвецом до пристани, уже в качестве его собственности.

Настя с болью провожала взглядом свою землячку, ибо сама не знала, что с ней будет.

— У бедной Ванды Вележинской уже есть муж, — шепнула Настя Кларе. Та ничего не ответила — так была взволнована.

Клару направили вместе с Настей — непонятно куда…

* * *

Генуэзец, Ибрагим и армянин ходили около ограды и о чем-то совещались. Невольницы, затаив дыхание, следили из окон за каждым их движением, каждой их миной. Знали они, что эти торговцы сейчас решают их судьбу, но не знали, что решат.

Еще в тот вечер им сообщили, что завтра рано утром их повезут на продажу — целую школу. Куда — никто не сказал. Но все догадались, что повезут их морем в Царьград, ибо там самый высокий спрос. Говорили, сам Ибрагим повезет их. Но все равно окажутся они на Аврет-базаре. Это было точно известно.

Настя не спала почти всю ночь. Не спали и ее товарки.

Вспоминали прошлое, размышляли о будущем.

Ранним утром принесли им прекрасные одежды и приказали в них одеться. Вскоре всю школу рядами повели на пристань и на лодках доставили на большую галеру. Старый Ибрагим внимательно следил за ними, армянин помогал ему. Настя вспомнила первые минуты своего плена. Оба были ласковы к своим жертвам. Видно, они еще не знали, кто куда попадет и для чего пригодится им. С обоими торговцами ехал также брат генуэзца.

Галера долго стояла на месте. Видно, кого-то еще ждали. Отплыла только вечером.

Настя с сожалением посмотрела на город и здание, в котором передумала столько новых для нее мыслей, мечтаний и чувств.

Какой-то холодный сумрак положил свои пальцы на тихие воды моря, на его легкие волны и на заплаканные глаза молодых рабынь.

Что за судьба ждала каждую? Одну — получше, другую — похуже: может, ждала их пугающая роскоши домов Дамаска, Смирны, Марокко и Самарканда… Но не сможет она сравниться с болью в их душах. Поэтому нежной кистью своей сумрак накладывал тень на глаза невольниц, как и прежде. Теперь они грустно пели на прощание… Пели, щебетали словно птицы… Берега Крыма и кошмарный город Кафу они покидали с болью. Такова судьба человека: он жалеет о том, что было, хоть это было и плохо, ведь боится того, что будет, ибо что будет — неясно.

Хоть они и были очень утомлены, из-за бессонницы в прошлую ночь, этой ночью они не спали точно так же. Как только таинственная ночь покрыла черным бархатом бескрайнюю поверхность моря, ужас охватил черную галеру и не давал он заснуть ни рабыням, ни их господам. Рассказывали они друг другу про пиратов, про страшного Хайреддина с рыжей бородой, который не боится даже галер высоких начальников. Рассказывали про козацкие чайки, которые неожиданно нападают на море и поджигают турецкие галеры.

Настя мечтала о последнем, хотя очень боялась пожара на воде.

А как только наступила полночь, и небо на Черным морем почернело словно самый темный бархат, так что ни одна звезда не сияла на его своде, бедные невольницы увидели, как далеко-далеко засверкали три красных огонька. Они быстро приближались. Беспокойство охватило торговцев на галере.

Кто бы это мог быть?

В ту эпоху моря были опасны, как и сухопутные пути.

Беспокойство перешло в тревогу, ибо уже показались силуэты таинственных кораблей. То ли купеческие, то ли военные. Быстро пронесся по галере слух:

— Это Хайреддин с рыжей бородой!

Кто сказал? Все говорили. Кто начал? Никто не знал. Но ни одна душа не сомневалась, что плывет Хайреддин, «ужас пяти морей», от Алжира до Кафы и Каира, кошмарный и вездесущий…

Страх парализовал купеческую галеру. А три корабля Хайреддина — самого грозного пирата своего времени — были все ближе и светили красными огнями. В этом свете Черное море становилось еще чернее. Какое-то тяжелое удушье легло на воду, воздух и сердца всех, кто был на галере, — такое тяжелое, что, казалось, духи всех замученных грозным султаном Селимом отовсюду тучами слетались на справедливый суд Аллаха. Даже невольницы, которым нечего было терять, чувствовали, что их может ждать и нечто худшее, по сравнению с тем, что было: оказаться в руках закоренелых разбойников как добыча, которую делят по жребию.

Пиратские корабли XVI–XVIII вв.