Евнух только пожал плечами и отправился к султану. Если человек желает сунуть голову в петлю – это его дело, зачем мешать? К тому же от этой Хуррем столько проблем. Кизляр-ага вспомнил прошлую бессонную ночь на корточках под дверью спальни Повелителя и мысленно решил, что лучше пусть туда ходит Махидевран, это спокойней.


Когда он вышел за дверь, Роксолана оглянулась. Из комнаты вслед за кизляр-агой непонятно как исчезли и все рабыни, включая Гюль и Фатиму. Девушка с горечью подумала, что ни та ни другая не заступились, а вот теперь постарались отгородиться, чтобы не быть обвиненными в соучастии в неповиновении.

Одна, она совсем одна против гарема.

Роксолана разозлилась. Ну и пусть! Что же, нужно было упасть на колени и лизать грязные пятки взбесившейся черкешенке? Ни за что! Убьют? Лучше пусть убьют, чем каждый день терпеть вот такое. С таким лицом пред Повелителем появиться невозможно, но и не появиться тоже. В любом случае это конец.

Неожиданно пришло успокоение. Она не кусок мяса, она человек, к тому же куда более умный и образованный, чем эта толстуха!

Роксолана слегка отерла кровь рукавом, при этом лишь размазав ее по лицу, попыталась собрать волосы. На ковре валялись вырванные пряди. Действительно хорошо, что волосы не были распущены, иначе Махидевран непременно вырвала бы клочья, которые потом не отрастут.

Стало вдруг смешно: когда потом? К чему теперь роскошные волосы? Уже сегодня за неповиновение и драку ждет казнь, так что о волосах можно не заботиться. Конечно, зачинщицей назовут ее, баш-кадину ни за что не накажут. А, семь бед – один ответ! Будь что будет.

Роксолана едва успела расплести косу и начать снова заплетать ее, как вернулся потрясенный кизляр-ага. Он действительно плохо соображал, что происходит, потому что услышанное от Повелителя могло кого угодно в гареме повергнуть в шок.

Дело в том, что Сулейман, молча выслушав сообщение евнуха о драке в гареме, спокойно приказал:

– Пойди и попроси, чтобы пришла.

От неожиданности кизляр-ага даже икнул и переспросил:

– Кому сказать?

– Хуррем. Я разве звал кого-то другого?

– Хур… Хуррем?..

– Пойди к Хуррем и скажи ей, что я просил прийти в таком виде, как она есть.

Не брякнуться оземь евнуху помогла только многолетняя выдержка и привычка к любым неожиданностям, но от султана он вышел на подгибающихся в коленях ногах и с полным сумбуром в голове. Почти бежал, плохо соображая, что делает, едва не пал на колени перед строптивой наложницей. Повелитель просил, не приказывал, а просил ее прийти! О, Аллах, такого в гареме не бывало никогда, ни при Сулеймане, ни при прежних султанах. Такого не бывало ни в одном гареме мира!

Гарем притих, творилось что-то, что осознать невозможно. Повелитель попросил рабыню прийти! Не приказал, не отправил ее в Босфор, не распорядился дать полсотни плетей за ослушание, а попросил прийти к себе в спальню!

К валиде метнулись докладывать о невиданном; та поднялась, невзирая на недомогание, но идти к сыну не рискнула, тоже не понимая, что происходит. Конечно, Махидевран поступила глупо, устроив расправу над наложницей вот так, могла бы выждать до завтра. Но Махидевран никогда не отличалась сдержанностью, за что ее и полюбил Сулейман – была неистовой и в жизни, и в постели.


Роксолана обомлела: ее не схватили, не бросили на съедение диким зверям, не посадили в кожаный мешок – напротив, султан попросил прийти, даже избитую!

Наверное, Махидевран нажаловалась, что стукнула ее по коленке. Ну и пусть, жаль, что не стукнула сильней! Эта баш-кадина вон как лицо расцарапала. Подбитый глаз быстро заплывал, мешая смотреть, саднили красные полосы на лице. Хороша красавица… Ну и пусть! Пусть! Пусть!

Роксолана гордо выпрямилась и шагнула вперед. Даже если Повелитель прикажет бросить ее в залив, ужаснувшись растрепанному виду, она хотя бы увидит его еще раз. При мысли о том, что эта встреча с Сулейманом будет последней, слезы невольно хлынули из глаз. Вот пока Махидевран таскала за волосы и царапала лицо, Роксолана не плакала, хотя было больно и унизительно, а сейчас стало невыносимо горько от понимания, что счастье такое короткое. Недаром ей все время твердили, что ночь у султана, даже если попадешь к нему на ложе, для большинства становится последней. Во всяком случае, для рабынь так. А она рабыня и права на счастье не имеет.

Будь проклято рабство!

От слез защипало раны, но Роксолана не позволила себе вытереть их даже рукавом, прекрасно понимая, что из-за каждого угла, из каждой двери за ней следят десятки любопытных, совсем не доброжелательных глаз. Все ждут ее падения, ведь никто не пришел на помощь, когда Махидевран набросилась, никто не заступился, не защитил, кизляр-ага и тот больше боялся за баш-кадину, когда Роксолана попыталась дать отпор, чем за избитую рабыню.

Ну и пусть! Она погибнет с высоко поднятой головой всему гарему назло! Даже в кожаном мешке будет петь песни, замолчит разве что захлебнувшись. Пусть ее стегают плетьми, под плетью она будет читать стихи, глядя в глаза диким зверям, тоже, а в мешке петь!

Роксолана так и вошла в покои султана – с высоко поднятой головой. Она не мясо для торговли на базаре, она человек, и не ее вина, что татары налетели внезапно и полонили. И сто´ит она много больше, чем эта самая толстуха Махидевран, которая только и знает, что есть и спать.

Сулейман обернулся, услышав, что девушку впустили в комнату, и обомлел. Волосы спешно собраны в косу, но без гребня заплетены неровно. Но не коса ниже пояса поразила султана, а лицо. Глаз подбит, кровоподтеки, царапины, даже кровоточащие раны, кровь размазана по лбу и щекам…

– Кто тебя так?!

Он подошел, взял ее изуродованное лицо в ладони, смотрел, ужасаясь. У девушки слезы хлынули уже ручьем. Но Роксолана сдаваться не собиралась, ее разбитая губа (и когда Махидевран успела стукнуть по губам?) дрогнула:

– Я не мясо, купленное на рынке…

– Конечно, нет! Кто так сказал?

– Баш-кадина…

– Это она тебя так побила?

Роксолане вовсе не хотелось говорить кто, но Сулейман повернулся к застывшему кизляр-аге:

– А ты где был?

– Я не успел, Повелитель. Спешил сказать Хуррем, чтобы шла сюда, а когда вошел, то едва смог оттащить рассерженную баш-кадину.

Евнух уже понял, на чьей стороне султан, но все еще боялся выступать против Махидевран открыто. Всякое бывало, это не первое нападение неистовой черкешенки на наложниц или рабынь, но ей всегда сходило с рук. Сейчас кизляр-ага был озабочен тем, как бы выдержать золотую середину между гневом Повелителя и его старшей жены. Ох, и трудная у него работа!..

– Приведи.

Коротко и жестко, никакой просьбы, никакого повеления, просто приказ.

Евнуха точно джинн унес из султанских покоев.

Сам Сулейман отпустил плачущую Роксолану и отошел к окну.

Махидевран почти вбежала в комнату, все такая же разъяренная, как была. Увидев Роксолану, гортанно рассмеялась той в побитое лицо. Она любовалась нанесенными проклятой сопернице ранами. Подбит глаз? Прекрасно. И волосы вырваны, и глубокие царапины от ногтей тоже заживут не скоро… Надо было ей еще глаза выцарапать, да противный евнух помешал! Ничего, завтра же она с этим мерзким кастратом разберется.

– Это ты избила Хуррем?

– Избила? Да ее убить мало! Посмела встать между…

Она не успела договорить, Сулейман вдруг навис над женой во весь рост. Махидевран была немалого роста и толще Роксоланы раза в полтора, а то и два, но против султана и она терялась.

– Уйди прочь! И больше не появляйся мне на глаза! Жить будешь в старом летнем дворце!

Обомлели все – и Роксолана, и кизляр-ага, и, конечно, сама черкешенка.

– Что?

– Ты стала плохо слышать от бешенства? Я сказал: уйди прочь, мерзкая женщина!

– Я мать твоего сына…

Один жест султана, и выскочившие невесть откуда евнухи подхватили сопротивлявшуюся баш-кадину, поволокли из комнаты. Повинуясь следующему жесту, кизляр-ага закрыл двери в покои, оставив Сулеймана с Роксоланой наедине.

Сулейман снова подошел к Роксолане, взял ее избитое лицо в ладони, та вдруг совсем по-детски хлюпнула носом.

– Прости, это больше не повторится… Я не могу приказать убить ее, она мать наследника…

– Убить?! Нет-нет! Она защищала свое положение.

Сулейман заметно помрачнел, опустил девушку, со вздохом присел на край дивана.

– Гарем… вечная вражда, склоки, ненависть… В гареме жить тяжело, сам знаю, но что делать? Ты будешь объявлена любимой икбал, а жить с завтрашнего дня будешь в покоях Махидевран, и ее служанок получишь себе в услужение.

Роксолана упала на колени перед султаном:

– Повелитель, умоляю, не надо!

– Почему?

– Умоляю, можно я останусь в своих комнатах? Не нужно мне слуг баш-кадины. Достаточно прежних двух, прошу вас!

Он с удивлением смотрел на эту непостижимую девушку: другая бы радовалась падению соперницы и служанок заставила себе ноги лизать, а эта просит оставить в маленькой комнатке, где спит с двумя рабынями. Но в чем-то она права, жить под присмотром служанок Махидевран смертельно опасно.

Снова вздохнул:

– Хорошо, но в своей комнатке ты оставаться тоже не можешь. Я прикажу валиде выделить тебе достойные покои и добавить слуг. А еще придет лекарь, чтобы привести в порядок раны.

Он вдруг заметил волосы, приставшие к ее рукаву:

– Она тебе волосы вырвала?

– Да.

– Утоплю.

– Нет! Не надо, прошу вас! Мне не нужны враги в гареме.

– У тебя их и так много.

– Не нужно больше.

– Хорошо, иди к себе. Пусть приложат примочку к глазу. Постой.

Роксолана остановилась, стараясь пониже опустить лицо, чтобы не так был заметен подбитый глаз. Но Сулейман поднял ее лицо, внимательно вгляделся, потом осторожно прикоснулся губами к одной ране за другой, закончив глазом.

– Пусть мои поцелуи помогут твоим ранам зажить скорей. Иди.