– Я хочу извиниться, – сказал Эдвардс через секунду, застав меня врасплох.

– Вы о чем?

– О прошлой ночи.

Я заставила себя не прикоснуться к губам.

– Я ничего не имела против. И никому об этом не рассказала, – Кэссиди и Трисия не в счет.

– Это было неуместно.

Он пытается прикрыть свою задницу или отступить?

– Мне жаль, что вы это так воспринимаете.

Он медленно направился ко мне, но вместо приятного волнения меня терзали мрачные предчувствия. В его повадках появилось что–то новое, что–то темное, раньше мной не замеченное. Я не двинулась с места, и он подошел ко мне почти вплотную.

– Я просто не хочу делать вам больно.

Так не делай, подумала я, но у меня хватило здравомыслия не педалировать эту тему. Кажется, он имеет в виду более широкую картину, так что я просто сказала: «Спасибо». Мы стояли настолько близко друг к другу, что мне приходилось немного откидывать голову назад, чтобы смотреть ему в глаза. Если бы я встала на цыпочки, то могла бы поцеловать его в губы. Прекрасная идея – но и ужасная одновременно.

– Когда это закончится, мы все наверстаем, – пробормотал он, проводя рукой по тыльной стороне моей ладони. Я заставила себя не вздрогнуть, когда он задел меня, проходя мимо и направляясь к двери. Я читала про тантрический секс и думала, не было ли это тантрической прелюдией.

Спустя три часа я все еще пыталась не вздрагивать. Я уже успела проинформировать Кэссиди и Трисию и начать бутылку красного вина «Шираз». Я не притворяюсь знатоком вин – зачем выставлять себя на посмешище? Вы провоцируете друзей на то, чтоб они подарили вам бутылку какого–то неизвестного вина из Вирджинии, выдавая ее за последнюю новинку с Калифорнийского побережья, а потом они сидят, откинувшись на спинку дивана и наблюдают, как вы, как последняя дура, рассуждаете о розовых лепестках в послевкусии, сложной кислотности и труде мигрантов.

А ведь есть еще все эти правила: что к чему подавать – красное вино к говядине, белое к рыбе, розовое – к чему там его подает бабушка, потому что других вин она не покупает, – вы понимаете, о чем я. Мне еще предстоит найти объяснение более сложному набору правил – каберне к тяжелому разрыву отношений, пино гри к ностальгии, мерло к мести, примерно так.

В отсутствие четко установленных правил, я решила, что «Шираз» подходит к приступам беспокойства и достала бутылку производства «Чаттер Крик»[84] из кухонного шкафчика. Название вина тоже казалось подходящим, потому что мои зубы уже выбивали мелкую дробь.

Я бесконечно долго переключала каналы и в конце концов посмотрела последние двадцать пять минут фильма «Король и я»[85], думая, что если я как следует поплачу, то это поможет мне расслабиться, но все равно не смогла сбросить напряжение. Канал рыданий. Вот что действительно нужно кабельному ТВ. Канал, по которому показывают только слезовыжимающие сцены из фильмов, так что можно включить его в любой момент дня или ночи и прорыдаться за пять минут. Новое слово в психотерапии.

Но даже после финальных титров я не могла принять решение. Правильно ли я поступила? Кэссиди и Трисия уверяли, что да. Подумали ли детективы Липскомб и Эдвардс, что я сумасшедшая? Наверно. А я сумасшедшая? Надеюсь, что нет. И как понимать детектива Эдвардса? Но от этого нервная дрожь только усилилась.

Я налила последний бокал вина, завернулась в покрывало и постаралась сосредоточиться на «Льве зимой»[86], который начинался на канале классических фильмов. Мне бы следовало смотреть «Газовый свет»[87], но его не показывали. Я наконец заснула – как раз, когда Энтони Хопкинс спрятался за занавеской в спальне Тимоти Далтона.

На следующее утро я чувствовала себя так, будто лично воевала с Францией и Испанией. У меня не было похмелья, я просто была как выжатая тряпка. На диване редко удается хорошо выспаться, и все мои мышцы ныли и болели от напряжения. Я готова была поклясться, что это испытание не улучшит мою физическую форму. Где чувство свободы и обновления, которое положено испытывать от правильного поступка?

После двух бутылок воды, банана и фрапучино, я все еще ломала голову над этим вопросом. И то, что я приехала в офис как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ивонн выпроваживает Эдвардса и Липскомба из своего офиса, не оказало настолько благоприятного влияния, как вы могли бы подумать.

Все в нашем загончике притворялись, что не замечают двух детективов, расследующих убийство. Впрочем, бросалось в глаза отсутствие телефонных разговоров и щелканья клавиш. Ивонн стояла на пороге офиса, пожимая руки детективам Эдвардсу и Липскомбу, как будто они заскочили выпить по коктейлю и теперь должны были уходить, чтобы не опоздать в театр. Фред увидел меня с другого конца загончика и пытался предупредить, но было поздно – Ивонн заметила меня лишь на долю секунды позже.

– И, конечно, если у вас еще есть вопросы, – сообщила Ивонн всему офису, если не всему этажу, – вам надо поговорить с Молли. Молли была звездой этого шоу с самого начала. Не так ли, Молли?

На ней не было наручников, так что кто знает, о чем они с ней говорили и что сказали обо мне. Все только больше запутывалось, вместо того чтобы проясниться. Мне захотелось повернуться, и выйти, возможно, дойти пешком до Кейп Код и там устроиться на работу в симпатичный книжный магазинчик, но я побоялась, что власти меня не так поймут. По крайней мере, Эдвардс и Липскомб не сказали Ивонн, что уже неоднократно со мной беседовали.

– Не думаю, чтобы это отвечало чьему–то представлению о шоу, – сказала я, потому что, казалось, все ждут моей реплики.

– Конечно. Ведущая колонки принимает более правильные решения, чем редактор.

– Я не это имела в виду, Ивонн.

То, что этот разговор слышали все обитатели офиса, было плохо само по себе, но то, что его слушали и, наверно, запоминали Липскомб и Эдвардс, было еще хуже. Я не хотела, чтобы они думали, будто у меня есть личные основания подогревать подозрения против Ивонн. Мне самой было трудно поверить, что она способна на убийство.

Ивонн не вернула мою последнюю подачу, так что я подошла к своему столу, пытаясь источать ауру женщины, у которой нет враждебных чувств, вины или эмоциональных травм. Эдвардс и Липскомб ушли, пройдя через центр загончика и очень аккуратно меня обогнув. Я с облегчением опустилась на стул.

– Молли! – проскрипела Ивонн, не успела я коснуться сиденья. Я вскочила на ноги, физически реагируя на тон ее голоса, а вовсе не из инстинктивного подобострастия.

Я подошла к ней, гадая, не собирается ли она упрекнуть меня за дурные манеры, которые я проявила, обвиняя ее в убийстве. Вместо этого она промаршировала обратно в офис, показывая, чтобы я последовала за ней. Прекрасно. Она собирается сожрать меня за закрытыми дверями. Надеюсь, кто–нибудь догадается послать объедки моим родителям.

Ивонн жестом велела мне закрыть за собой дверь. Я неохотно послушалась и прислонилась к створке, стараясь держаться от нее подальше. Вдруг мне понадобятся свидетели?

Ивонн они явно не требовались, поскольку она уселась за стол и разрыдалась:

– Ничего ужаснее со мной в жизни не происходило.

Я кивнула, не желая ни расстраивать ее, ни выражать фальшивое сочувствие. Чего она ожидала, когда пырнула Тедди? Может быть, она недостаточно все продумала. Мне представляется, что это типичная ошибка в преступлениях, вызванных страстью. Конечно, сейчас кажется, что мотивом была не только страсть, но и деньги, но это не значит, что убийство было хорошо спланировано. Тем не менее при виде такого проявления эмоций я не испытывала других чувств, кроме неловкости и некоторой брезгливости.

– Ужасно, что его больше нет, – продолжала всхлипывать Ивонн. – Я так по нему скучаю. А ты разве нет?

– Я тоже, – я хотела, чтобы она уже добралась до сути, и я могла уйти.

– У полиции было ко мне много вопросов…. – сказала она, пытаясь взять себя в руки. Мне было приятно слышать, что они допрашивали ее с пристрастием. Возможно, именно это вызвало слезы? И тут она закончила. – О тебе.

– Простите?

Я чуть не упала от шока и оттого, что все еще стояла, прислонившись к двери, которую Фред в этот самый момент открыл снаружи, не постучав.

– Здесь Трисия Винсент, – объявил Фред, не замечая странной ситуации по нашу сторону двери. Он и глазом не моргнул, хотя не мог не видеть, как Ивонн заливается слезами, а я хватаю ртом воздух. Он просто ввел Трисию, оставил ее в офисе и быстро удалился. Наверно, он почувствовал, как воздух потрескивает от женских гормонов, и благоразумно удалился в укрытие.

– Доброе утро, – с профессиональным спокойствием сказала Трисия.

– Трисия. Слава Богу. – Ивонн выхватила салфетку из коробки на приставном столике, вытерла лицо и поспешила обнять Трисию. Мне следовало спасти Трисию, самой обняв ее, но я все еще не оправилась от известия, что Липскомб и Эдвардс расспрашивали Ивонн обо мне. Кто кого здесь пытается обыграть?..

– Мы все нервные развалины. Все мы. Хорошо, что ты здесь, – сообщила Ивонн Трисии. Мне пришлось сдержаться и не сказать, что развалинами мы все стали стараниями Ивонн, вместо этого я предложила Трисии отвести ее в конференц–зал, чтобы там подождать Хелен. Я пошла на эту уловку, чтобы улучить минутку наедине с Трисией, но, едва выйдя из кабинета Ивонн, мы натолкнулись на Хелен, так что план провалился.

Хелен была в строгом деловом черном костюме и сжимала черную сумочку, как будто это спасательный жилет. Она была такой бледной, будто вместе со слезами из нее вытекли все краски, так что даже макияж не помогал. Я не знала, должны мы обнять Хелен, пожать ей руку или просто поздороваться. Трисия обняла ее, но Трисия обнимает всех, так что на это нельзя было ориентироваться. Ивонн тоже обняла ее – видимо, под влиянием угрызений совести. Я решила последовать их примеру, чтобы не выделяться и не привлекать к себе излишнего внимания. Видимо, я недостаточно обдуманно вела себя все это время, если Липскомб и Эдвардс задавали Ивонн вопросы обо мне. Чертов Эдвардс.