Патриция Кемден - Роковые поцелуи

Он подвел своего коня к одной из лужиц и взглянул на нее из тени.

– А как насчет сегодня?

Она рассмеялась.

– Если бы не этот замечательный скакун, я бы ответила вам такой бранью, что даже дервиши попрятались бы от ужаса.

– Или крысы забились бы в темный угол?

– В очень темный угол.

– Но у вас был замечательный скакун, – сказал он и вышел на свет. Она наблюдала, как он снимает перчатки. Его длинные темные волосы расплелись, и прямые тяжелые пряди упали ему на плечи.

На его чувственных губах играла легкая улыбка. Темные глаза на резко очерченном лице говорили о наслаждениях – еще не испытанных и уже надоевших.

Ее восторг от поездки и решение заманить его в ловушку улетучивалось, как аромат цветка в слишком жаркий день. Ее телом овладело незнакомое ощущение, и ей это не понравилось.

– Замечательный скакун? – эхом отозвалась она и обняла себя снова, на этот раз чтобы согреть свое внезапно похолодевшее тело. – Ах, да, да. – Она отвернулась и посмотрела на расстилавшуюся за рекой долину. – Мой дядя был так добр, что разрешил мне взять, по всей видимости, призового скакуна.

Д'Ажене приблизился к ней сзади.

– Да, добр, – согласился он.

Элеонора стояла, скрестив руки на груди и положив ладони себе на плечи. Граф погладил ее пальцы легким, трепетным движением.

Она отступила в сторону и опустила руки.

– Какая прекрасная долина, – сказала она, поведя рукой в сторону реки.

– Правда?

Она вздрогнула и взглянула на графа, не спускавшего с нее глаз.

– Конечно, – ответила она и снова посмотрела вдаль. Д'Ажене сел перед ней на валун в нескольких шагах от обрыва.

– Что делает ее красивой? – спросил он, все так же пристально глядя на нее.

Удивившись, она ответила:

– Деревья, река…

– Подойдите сюда.

– Я достаточно хорошо вижу отсюда.

– Нет, мадам, это не так. Ваши собственные слова выдают вас. – Его тон был дразнящим, вызывающим.

Элеонора вспомнила письма матери. Там было много советов о том, как держать себя с мужчиной, который будет восторгаться красотой ее глаз, и ни слова о том, как быть, если он говорит, что эти глаза ничего не видят. Она представила, каким равнодушным станет взгляд этих глаз, если она потеряет мужество и сбежит.

Она подошла к краю обрыва и вытянула шею, вглядываясь вдаль. Она была привычна к высоте – но не к нему.

– Я вижу дорогу, ведущую к реке, – начала она и с надеждой посмотрела на графа.

Он встал, слишком грациозно для мужчины, подвел ее к валуну и сел лицом к ней.

– Мадам Баттяни, – сказал он тихим чарующим голосом, – мне доводилось видеть ландшафты с деревьями, рекой и дорогой, по которой Вергилий мог вести Данте в ад.

Ахилл закрыл свои глаза ее ладонями, и она почувствовала тепло его кожи. Сейчас ей не могли помочь никакие письма, а все ее инстинкты вдруг покинули ее.

– Скажите, что вы видите. – Он медленно гладил ее пальцы, прижимая их к своему лицу. Незнакомая искра вспыхнула и пробежала по ней, как капля смолы, выступившая на горящем дереве и падающая в пламя.

– Мы играем в детскую игру, месье? – спросила она, неприятно пораженная ощущением, струящимся под самой кожей.

Она почувствовала, как дрогнули в улыбке мышцы его лица.

– Нет, не в детскую, мадам. – Она попыталась убрать руки, но его мягкие пальцы неожиданно крепко сжались. – Что вы видите?

«Какое подвижное, какое выразительное у него лицо», – подумала она. Что за правда о нем скрывалась под кончиками ее пальцев? Она заставила себя отвести от него взгляд. Ей не нужна была правда, ей нужно было лишь…

– Я вижу мыс, а на нем глупого мужчину, сидящего на валуне перед еще более глупой женщиной. По-настоящему красива здесь лишь долина с текущей по ней рекой.

– «Красивый» – какое легкое слово, – сказал граф. – Чуть что – и оно без труда слетает с наших губ. Сад, статуя, песня – все это можно назвать красивым. – Он отнял ее руки от своих глаз, но не выпустил их. – Кто-то назвал бы красивой экзотическую венгерскую графиню, – прошептал он. – С ее нежными, чуть более раскосыми, чем у остальных, скулами, с ее слегка прищуренными таинственными кошачьими глазами, с ее волосами цвета редчайшей восточной пряности. – Он потер пальцами ее запястья. – И с этим запахом, исходящим от ее белой кожи.

Элеонора знала, что должна ответить ему нежным и тихим грудным голосом и взглядом, таящим в себе едва уловимое обещание. «Святой Стефан, вот уж не думала, что мне понадобятся манеры куртизанки!» Она высвободилась, испугавшись, что он почувствует ее смущение, и пригладила выбившуюся прядь. Шаг назад, затем другой. Она сорвала большой лист платана и размяла его, чтобы заглушить запах сандалового дерева.

– Прекрасный урок французского искусства видеть, месье. Проверим, насколько я прилежная ученица? – Она подбоченилась и мелодраматически обвела взглядом долину. – Мужчина сидит на валуне… Нет, мужчина с длинными темными волосами сидит на сером валуне… ммм, нет, по-прежнему слишком просто, нужно что-нибудь в духе «раскосых скул» и «таинственных кошачьих глаз»…

Она замолчала, застигнутая врасплох своею собственной игрой.

Как трудно было описать черноглазого дьявола с прекрасным лицом, наблюдавшего за ней иронично и терпеливо. Это было терпение хищника, подкрадывающегося к своей добыче. Это лицо было слишком хорошо ей знакомо, ее мать рисовала его по памяти тысячи раз, пока оно, если не сам человек, не стало преследовать Элеонору в еженощных кошмарах, мучивших ее с самого детства…

Ее взгляд скользнул за плечо Д'Ажене, вдаль и в прошлое.

– Ночь. Ущербная луна отбрасывает глубокие бархатные тени. Очень высокий человек, надменный, грациозный, сидит на бледно-сером валуне, блестящем в свете луны. Гладкость каменной поверхности, отшлифованной водой, ветрами и временем, контрастирует с резкими чертами его лица. Лица, достойного мраморных статуй греков и барельефов римлян, и драгоценных рубиновых и ляписивых чернил монахов, и резца искусных мастеров по дереву… На протяжении столетий его черты, загадочные и знакомые, постоянно живут в нас, воскрешая образ того, о ком мы молимся, прося у Господа защиты… от него. Это лицо, в котором нет покоя, нет безмятежной невинности, нет…

– Нет терпения, мадам.

Он встал и приблизился к ней. Она выставила руки, пытаясь остановить графа. Он схватил ее за запястья и сделал еще шаг, заставляя ее отступить. Она попятилась и наконец, уперлась спиной в растущее поблизости дерево.

– Ваше воображение видит больше, чем ваши глаза, мадьярка. – Он прижал ее распростертые руки к толстым ветвям. – Вы слишком долго жили в стране, где хлеба, которые вы едите, вскормила пропитанная кровью земля, а вода в периоды войны окрашивается в красный цвет.

Элеонора попыталась вырваться, но он держал ее крепко.

– Значит, я неважная ученица, Д'Ажене. Вы просили меня сказать, что я вижу. – Ее дыхание было тяжелым. Ее вздымающаяся грудь упиралась в него. – Вот я и сказала.

Его лицо было рядом, она чувствовала его теплое и влажное дыхание.

– В нем нет покоя, потому что вы не даете мне его, – сказал он потеплевшим голосом и коснулся губами ее подбородка. Она хотела повернуть голову, но он наклонился ниже и прошептал ей в самое ухо: – И еще, мадам, вы говорили о невинности. Вы действительно хотите ее? – Его язык скользнул ей в ухо, и она затаила дыхание, вздрогнув от незнакомого ощущения. Он прошелся по краю уха и поцеловал мочку. – Я нахожу это довольно банальным.

Элеонора больше ничего не видела, кроме пятна черных волос на фоне белых облаков. Непроизвольно она закрыла глаза, как будто могла увидеть захлестнувшую ее искристую, теплую, мощную волну. Кошмарный образ дьявола или его сына исчез, остались лишь поцелуи, быстрые, частые поцелуи, осыпающие нежную кожу ее щеки.

Стон, слабый стон сорвался с ее губ и унесся, подхваченный утренним ветерком. Он провел губами по ее лицу, слегка потер ее веки. Его рот приблизился к ее рту, и ее губы раскрылись ему навстречу. Она снова издала стон, но Д'Ажене лишь коснулся ее губ, вдохнул ее дыхание, выдохнул и… ничего. Все исчезло. Она еще горела от его прикосновений, но ее согревали воспоминания, а не его губы. Ее тело жаждало большего, настоящего поцелуя. Она открыла глаза.

Граф отступил, отпустив ее. Ее дыхание, как ей показалось, было слишком частым, но глаза смотрели холодно. К ней тут же вернулись привычные звуки: чавканье коней, жующих траву, шепот ветра, играющего верхушками деревьев, щебет птиц…

– Спасибо, месье граф, за урок, – сказала она и осторожно выпрямилась, словно натягивая тетиву. Она направилась к своему коню, плотно сжав губы, чтобы унять дрожь, и быстро взобралась в седло.

Его дразнящие губы пробудили в ней запретное, пьянящее чувство, которое, казалось, никогда больше не вернется к ней. Она сжимала и разжимала пальцы, державшие поводья.

Граф положил одну руку на луку седла перед ней, а другую сзади.

– Урок, развивающий умение видеть и чувствовать вкус, – сказал он с улыбкой.

Она бросила взгляд на его лицо, рот. Его дьявольски чувственный рот.

«Святой Стефан, помоги».

– Чему еще вас научить?

Она наблюдала, как дразнящие слова слетают с его губ. Святой Стефан, скрытое в них обещание…

– Возможно, я не всегда обязана быть ученицей, – сказала она и, прежде чем здравый смысл успел остановить ее, наклонилась и поцеловала его.

Она положила руку ему на затылок и прижалась к его губам, раздвигая их, касаясь языком его языка. Затем так же быстро она отстранилась и, пришпорив коня, поскакала через лес к дороге.

Кровь стучала у нее в висках. Пучки травы и комья грязи летели из-под копыт. Они направлялись на запад, к замку. Через несколько секунд они уже мчались через плоскую равнину.

Топот конских копыт раздался у нее за спиной. Деревья и луг пронеслись мимо, как смазанная акварель. Элеонора пришпорила Тоньерра и решила обернуться через плечо.