Ольга Лебедева - Роковые письма

Баронесса шутливо погрозила девушке.

— Русская армия — всегда действующая. Даже когда порохом в мире и не пахнет.

«Может, потому и не пахнет. Оттого, что есть наша армия», — подумала Маша. И решительно обмакнула перо в чернильницу.

Наконец письмо было продиктовано и записано аккуратным девичьим почерком с несерьезными завитушками. Немного поколебавшись, Маша вывела в нижнем правом углу свою подпись. И протянула письмо баронессе.

Оно было недлинным, состояло по большей части из общих фраз и не содержало в себе ничего предосудительного. Как объяснила Амалия Казимировна, их отношения с майором давно прервались, и сейчас переписка баронессы и Соколова была всего лишь данью вежливости. Чему Маша, разумеется, не поверила ни на грош!

— Молодец, мой дружочек. Бог воздаст тебе за все, так и знай. А я перед тобою, Мари, отныне в неоплатном долгу.

— Что вы, — смутилась девушка. — Достаточно того, что вы дарите мне свою дружбу и расположение.

— Я наказала своему вознице Багрию, который регулярно забирает письма на станции, захватывать почту и для тебя. Коль скоро придет послание от известной нам с тобою особы. Разумеется, майор будет отправлять свои корреспонденции на ваше имя, Мари.

Она тонко усмехнулась.

— А то знаю я вашего Степана — лишний раз поленится запрячь коляску.

— Вы так предусмотрительны! — с восхищением прошептала Маша.

— Это все ради того, чтобы вы ни о чем не беспокоились, душа моя. Моя доверенная душа, — с чувством прибавила баронесса.

Так продолжалось довольно долго, а точнее, два месяца и шесть дней. Амалия Казимировна диктовала своей юной помощнице, Маша прилежно записывала, а майор Соколов регулярно присылал ответные письма. Тон его посланий становился все настойчивее, накал страстей все жарче, но девушка безоговорочно верила баронессе. Майор, разумеется, был посвящен в их маленькую, пусть и вынужденную, но все-таки уловку с почерком и письмами. Вот только девушку немного беспокоило, что он обращался со своими любезностями непосредственно к ней, Маше Апраксиной. Хотя и понимала, что иначе невозможно, и офицер всего лишь ревностно соблюдал условие баронессы.

А потом пришла беда. Баронесса сообщила, что должна срочно уехать по имущественным делам. Ее род, как уже сообщалось, испытывал серьезные финансовые затруднения, и речь шла о будущности не только многочисленных, по словам баронессы, родственниц Амалии Казимировна, но и благополучии и судьбе самой Андреевки. Она собралась в один день и уехала. А спустя два дня пришло письмо от майора, которое повергло бедную Машу в смятение.

Увы, чудеса на свете если и случаются, то не всегда знаешь, что с ними делать дальше. К тому времени, как Маша получила восторженное письмо от Соколова, она уже была влюблена. А по истечении первого месяца их удивительной переписки майор прислал свой портрет — графическую миниатюрку на простом листе серой бумаги. Надо ли говорить, что это был именно тот тип мужчин, который нравился Маше!

Резко очерченный профиль, орлиные черты волевого лица, и вместе с тем удивительная мягкость соединений, сочетание плоскостей, порождающее глубину и объем ума. И все это было заметно, пробивалось и сияло сквозь нагромождение черных штрихов и белых пятен. Не в том ли и заключен великий секрет графики, чтобы заставлять работать женское воображение? Дорисовывать скрытые или недостающие детали и разукрашивать затем, бережно и любовно, строгие контрасты очерченных линий красками своей фантазии?

А если ты раз в неделю пишешь интересному, видному и далеко еще не старому мужчине, боевому офицеру, письма? И не просто дежурные весточки, а самые настоящие любовные послания? Какая романтическая барышня в России устоит перед таким увлечением — одновременно и целомудренным, и страстным!

Поначалу Маша уверяла себя, что всего-навсего исполняет просьбу баронессы. Но мало-помалу увлеклась, втянулась в процесс сочинения писем и даже подсказывала все чаще и чаще Амалии Казимировне нужные, единственно верные слова.

— Да у тебя просто талант к сочинительству, любезная Мари, — неоднократно говорила ей баронесса. И несколько раз даже доверила самостоятельно написать окончания писем на все тех же белоснежных листках бумаги, словно оставляя на чистом зимнем поле буквы-знаки тайны и любви.

Вот и в тот вечер Амалия была на удивление спокойна, а Маша от волнения не находила себе места.

— Я уеду ненадолго, мой дружочек. Полагаю, за это время не случится ничего непредвиденного. Во всяком случае, Багрий…

Она лукаво покосилась на девушку.

— …остается в Андреевке. И все так же будет забирать письма.

Она раскрыла резную шкатулку, инкрустированную темным янтарем — фамильную реликвию, доставшуюся ей, по словам баронессы, еще от прабабки. Рассеянно перебрала кольца с перстнями, пропустила меж длинных тонких пальцев нитку матового жемчуга.

— Между прочим, его подарок, — в легкой тени задумчивости сказала она. — С самых Карибских островов, старинный трофей кровожадных пиратов Тихого океана.

В другой раз Маша непременно оценила бы романтическую безделушку, но теперь ей было не до того.

— А если… если придет письмо? — пролепетала девушка, едва взглянув на блестящие жемчужины. — В ваше отсутствие?

— Что ж такого? — искренне удивилась баронесса. — Что тебя тревожит, мой ангел?

— Мне дожидаться вас? — с надеждой спросила девушка.

— Ну почему… — поджала губы Амалия Казимировна. — Полагаю, молчать в нашем случае было бы неразумно.

«В вашем случае», — чуть не произнесла девушка вслух. Но вовремя прикусила язычок. Теперь она уже и сама толком не знала, кто кому пишет и кто в кого влюблен. Чувства и мысли в последнее время так перемешались в ее голове, что иногда Маше казалось, что это она — героиня тайного романа в письмах. И ей на самом деле пишет нежные и страстные послания майор Соколов. А баронесса, такая мудрая, спокойная, всезнающая и абсолютно взрослая дама — на деле всего лишь ее соперница. Значит…

— Ты о чем-то задумалась?

Девушка наткнулась на пристальный взгляд глубоких, внимательных глаз.

— Нет-нет, — поспешно воскликнула она, нехотя возвращаясь в реальность.

— Вот и славно, — удовлетворенно заключила Амалия. — Полагаю, ничего страшного не случится, если ты раз-другой ответишь майору вместо меня. Верно?

— Да как же это… — смешалась девушка. — Он ведь вам пишет!

— Главное, чтобы ты, мой дружочек, об этом помнила, — назидательно произнесла баронесса. — Тогда нашей тайне уж точно ничего не угрожает.

И тут девушка впервые насторожилась. Какая-то двусмысленность была в последней фразе Амалии Казимировны. Точно капелька медового яда выступила на сосновой коре из тончайшего, незаметного пореза. И ранка эта была на Машином сердце, еще покуда невидная, но все чаще и чаще дающая о себе знать тонкой и сладкой болью.

— Ты уж столько раз дописывала наши послания, — напомнила баронесса, упорно именуя свою переписку общей со своей юной подругой сердца, — что вполне можешь и сама письмо отписать. Разумеется, от моего сердца, но своего имени. А потом и я возвернусь.

Она вновь ласково улыбнулась Маше и обняла ее. В объятиях баронессы было так тепло, уютно и покойно, что все сомнения и переживания мигом растворились и отлетели далеко-далеко.

На будущее утро Амалия покинула Андреевку, а Маша осталась. Одновременно и опасаясь письма с необходимостью отвечать на него уже самой, без диктовки баронессы, и в то же время втайне радуясь ее отсутствию. Она словно впервые осталась одна, без старших, в замке любви, покуда еще не зная, то ли он окажется обителью прекрасного Принца, то ли замком Синей Бороды, а то и жуткой пещерою ужасов Лехтвейса.

А потом пришло письмо. Тон его был куда как иным: от строк веяло жаром, в словах чудились нездешние ароматы и ощущения, тайной страстью был, казалось, напитан листок такой же мелованной бумаги, как и у баронессы. Перед отъездом Амалия оставила стопку бумаги, строго наказав отвечать именно на ней. Словно давая тем самым тайный знак своему милому дружку: здесь твоя Амалия, помнит и любит тебя по-прежнему, и ты не забывай ее, пиши скорее да чаще, бравый офицер!

Минула неделя, затем еще два дня, и Маша решилась. Спустилась ниже этажом, в папенькин кабинет, и вооружилась наилучшими чернилами, промокательной бязью и остро очиненным, изящным перышком. После чего воротилась к себе, уселась за стол и оглядела свое бюро в поисках заветных листочков.

И каков же был ее ужас, когда девушка обнаружила: почтовая бумага баронессы фон Берг исчезла!

Все эти воспоминания казались Маше сейчас такими далекими, словно единственный день, да что там день — всего лишь утро! — заслонило собою предыдущую жизнь. Впрочем, так ведь оно, увы, и было!

— Нет, того, что неизбежно, мне не пережить, — прошептала она, подбадривая себя и отыскивая в душе последние остатки твердой решимости. — Приходит мой смертный час. На станцию! И — со всех ног! Покуда постыдная слабость не охватила и я не передумала…

Тут следует сделать небольшое лирическое отступление и заметить, что Маша, подобно толстовской Анне, написанной лишь несколько лет тому назад, в 1875-м, ничуть не думала о том, как будет выглядеть после трагической смерти на рельсах. Локомотив представлялся ей поистине космическим зверем. Чудовищем, изрыгающим адский пламень.

Кинуться в марсианскую бездну, броситься с обрыва венерианских скал в пылающее жерло инопланетного вулкана — вот чем была для нее гибель под поездом. Расторгнуть союз души и тела, разъединиться на мельчайшие частицы, распылиться атомами и в конечном счете растаять дымящимся облачком, подобно андерсеновской русалочке, — так представляла себе бедная Маша роковой миг смертельного шага. И по-своему, по-женски была, пожалуй, не так и далека от истины.