— Мне кажется, что ты все еще не в своем уме, мой мальчик! — сказала Регина с прежней грубостью. — Слыханное ли дело, чтобы умный человек, мужчина и помещик, так говорил о жене? «Прелестная птичка»! Не позаимствовал ли ты это у своего закадычного друга Гартмута, которого вы все считаете таким великим поэтом? Ты и в детстве все перенимал у него.

— Нет, мама, это моя собственная поэзия. Я только раз в жизни сочинял стихи, именно в тот вечер, когда опять увидел Мариетту в драме Гартмута. На днях мне попалось на глаза это стихотворение, когда я перебирал бумаги в ящиках письменного стола, я дал его Гартмуту с просьбой немножко подредактировать, потому что мне удивительно не везло с рифмами, и с размером я тоже никак не мог поладить. Знаешь, что он мне ответил? «Милый мой Вилли, твои, стихи превосходны по содержанию, Но лучше брось сочинительство, а то твоя жена потребует развода, если ты вздумаешь воспевать ее таким образом». Вот какого мнения мой закадычный друг о моем поэтическом таланте.

В это время дверь из столовой приоткрылась, в нее просунулась темная кудрявая головка, и шаловливый голосок спросил;

— Не будет ли мне позволено прервать чрезвычайно важное хозяйственное совещание серьезных людей?

— Иди, иди, шалунья! — сказала Регина.

Впрочем, позволение было совершенно лишнее, потому что молодая женщина уже вошла и подлетела к мужу, который поймал ее в объятия и, нежно наклонившись к ней, что-то прошептал на ухо.

— Опять начинаете? — заворчала мать. — Право, ваше общество становится невыносимо!

Мариетта только повернула головку и, даже не собираясь высвободиться из рук мужа, лукаво ответила:

— Ведь после долгой разлуки у нас, наконец, медовый месяц, а ты по собственному опыту должна знать, мама, как молодые люди ведут себя в это время.

Регина пожала плечами: ее медовый месяц с покойным Эшенгагеном был совершенно другим.

— Ты получила письмо от дедушки, Мариетта, — сказала она, чтобы изменить тему. — Хорошие известия?

— Прекрасные! Дедушка здоров и заранее радуется тому, что через месяц приедет в Бургсдорф. Он пишет, что нынешним летом в окрестностях Вальдгофена чрезвычайно тихо. После смерти молодого принца Родек опустел и стоит запертый. Оствальден тоже пуст, да и в Фюрстенштейне скоро будет тихо и пусто. Тони выходит замуж через две недели, и тогда дядя Шонау останется совсем один.

Последние слова были сказаны с некоторым ударением, и, говоря их, Мариетта бросила какой-то особенный взгляд на свекровь. Та не обратила на это внимания и лишь заметила:

— Да, какая странная фантазия пришла в голову Гартмуту и Адельгейде проводить первые недели после свадьбы на маленькой наемной вилле, тогда как в их распоряжении большой замок в Оствальдене и все поместья Штальбергов!

— Вероятно, им хочется быть поближе к отцу, — заметил Виллибальд.

— В таком случае Фалькенрид мог бы взять отпуск и съездить к ним. Слава Богу, он буквально ожил с тех пор, как снова нашел сына. Мне отлично известно, как убило его тогда бегство мальчика, которого он втайне обожал, хотя всегда относился к нему строго и требовал лишь послушания. По правде говоря, то, что сделал Гартмут для спасения отца и его отряда, могло загладить что-нибудь и поважнее его мальчишеской выходки, в которой, собственно говоря, была виновата только мать.

— Но у нас в семье, кажется, все намерены обходиться без всяких свадебных торжеств, — с недовольством заметила Мариетта. — Мы с Вилли венчались тихо, потому что была объявлена война; теперь война, слава Богу, закончилась, а между тем Гартмут с Адой последовали нашему примеру.

— После того, что испытал Гартмут, у всякого пропадет охота к увеселениям, дитя мое, — серьезно ответила Регина. — Кроме того, он не совсем еще поправился. Ты видела, как он был бледен во время венчания. Когда Адельгейда в первый раз выходила замуж, свадьба была действительно блестящая — «ее отец настоял на этом, несмотря на свое болезненное состояние. Невеста в своем атласном платье со шлейфом, в кружевах и бриллиантах выглядела настоящей царицей, хотя и казалась страшно холодной; теперь, стоя с Гартмутом перед алтарем в простом белом шелковом платье и воздушной вуали, она была совсем другой; я вообще еще не видела ее такой. Бедный Герберт! Она никогда не любила его.

— Да разве можно было любить такого импозантного старца в дипломатическом фраке? Этого и я не смогла бы! — воскликнула Мариетта, чем, конечно, заслужила немилость свекрови, высоко чтившей память брата.

— Тебе и не было бы в этом надобности, — рассерженно сказала она. — Такой человек, как Герберт, едва ли захотел бы жениться на тебе, маленькое своенравное создание!

Ей не удалось закончить свою мысль, так как «маленькое своенравное создание» уже повисло у нее на шее и ласкаясь говорило:

— Не сердись, мама! Что же я поделаю, если мой недипломатичный Вилли милее всех превосходительств на свете? Да ведь и тебе он милее! Правда, мама?

— Отвяжись ты, ласковый котенок! — сказала Регина, напрасно стараясь сохранить строгую мину. — Ты прекрасно знаешь, что на тебя нельзя сердиться. В Бургсдорфе теперь начнется такое тиранство жены, какого никогда еще здесь не бывало. Пока Вилли еще немножко стыдится меня, но как только я уеду, он безоговорочно сдастся твоей милости.

— Мама, неужели ты все еще на этом настаиваешь? — спросил Виллибальд. — Ты хочешь уехать теперь, когда между нами опять наступили мир и любовь?

— Теперь-то именно я и уеду для того, чтобы этот мир не нарушался. Не уговаривай меня! Я должна быть главой в доме, в котором живу; ты тоже хочешь быть хозяином, значит, вместе нам не ужиться, да и твоя маленькая принцесса не будет за это в претензии

Регина повернулась и вошла в дом; сын посмотрел ей вслед подавленным вздохом.

— Может быть, она и права, — тихо сказал он, — но она будет чувствовать себя несчастной в одиночестве и без привычной деятельности. Я знаю, она не вынесет безделья. Тебе следовало бы тоже попросить ее остаться, Мариетта.

Молодая женщина положила свою кудрявую головку на плечо мужа и лукаво взглянула на него снизу вверх.

— Нет, я сделаю кое-что получше; я позабочусь о том, чтобы она не была несчастна, когда уедет от нас.

— Ты? Каким образом?

— Очень просто, я выдам ее замуж.

— Мариетта, что ты выдумываешь?

— О, мудрый Вилли, неужели ты ничего не заметил? Разве ты не догадываешься, почему дядя Шонау был так не в духе, когда мы встретили его в Берлине три дня тому назад, и почему он ни за что не хотел ехать в Бургсдорф, как мы его ни упрашивали? Мама не пригласила его, опасаясь нового предложения; он понял это, а потому и был так сердит. Я уже давно знаю, в чем дело. Еще тогда, когда мама приехала к нам в Вальдгофен и он с такой горечью упрекал ее в том, что по ее милости он будет играть на свадьбе лишь второстепенную роль, я заметила, что он к ней неравнодушен. Ах, Вилли, какую ты вдруг сделал уморительную физиономию! Теперь ты смотришь точь-в-точь так, как в начале нашего знакомства.

Действительно, молодой помещик в своем безграничном изумлении имел не особенно умный вид. Ему никогда не приходило в голову, что его мать может вторично выйти замуж, да еще за своего зятя; но теперь у него мелькнула мысль, что это было бы прекрасным выходом из всех затруднений.

— Мариетта, ты необыкновенно умна! — воскликнул он, с восхищением глядя на жену, принявшую его восторг с величайшим самодовольством.

— Я еще умнее, чем ты думаешь, — сказала она с торжествующим видом, — потому что я их свела. Я отправилась к дяде Шонау и дала ему понять, что если теперь он еще раз отважится на штурм, то крепость наверняка сдастся. Правда, он долго ворчал и сказал, что с него довольно и прежних попыток и он не хочет больше разыгрывать из себя дурака, но в конце концов все-таки передумал. Он приехал с четверть часа тому назад, но я не решилась сказать об этом маме и... да вот он сам! — и Мариетта указала на лесничего, только что вошедшего на террасу и слышавшего последние слова.

— Да, вот и я, — подтвердил он, — но помилуй, Боже, эту маленькую дамочку, если она подвела меня, потому что я приехал, полагаясь единственно на ее уверения. Конечно, она сказала тебе, Вилли, в чем у нас дело, то есть у меня, потому что твоя мамаша, разумеется, все так же безрассудна, своенравна и упряма, как всегда. Но я все-таки хочу жениться на ней, несмотря ни на что. Я так решил.

— В добрый час, дядя, если только она пожелает выйти за тебя, — воскликнул Виллибальд, хотя такая характеристика матери со стороны претендента на ее руку показалась ему довольно странной.

— Да, вот в том-то и вопрос! — — с сомнением проговорил Шонау. — Твоя жена полагает...

— Я полагаю, что нам не следует терять ни минуты, — перебила его Мариетта. — Мама в своей комнате и не подозревает о том, что мы замышляем нападение на нее; мы с Вилли останемся в резерве и в случае нужды тоже возьмемся за оружие. Вперед, дядя! Вперед, Вилли!

Мариетта принялась подталкивать своими маленькими ручками лесничего и своего исполина-мужа к двери; они отнеслись к этому весьма терпеливо, и только Шонау проворчал:

— Удивительное дело! Все-то они умеют командовать — и большие, и маленькие, это у них врожденное.

Регина стояла у окна своей комнаты и смотрела на свой любимый Бургсдорф, который собиралась скоро покинуть. Как ни была она убеждена в необходимости этого шага, ей нелегко было решиться на него; сильная, неутомимо деятельная женщина, в продолжение тридцати лет стоявшая во главе большого хозяйства, приходила в ужас при мысли об ожидавшем ее покое и праздности. Она уже познакомилась с жизнью в городе во время своей первой разлуки с сыном и чувствовала себя тогда безгранично несчастной.

Дверь открылась, и вошел лесничий.

— Это ты, Мориц? — с удивлением воскликнула Регина. — Вот это умно, что ты все-таки приехал.