Джорджетт Хейер - Роковой сон

Эльфрида не вырывалась из его объятий, но и не покорилась. Госпожа Гита была рассержена.

— Вы понимаете, где находитесь, шевалье? Разве это подходящие разговоры для такого места? А моя племянница не для вас.

В ответ на эти слова он еще крепче обнял девушку, так что металлические кольца его туники вдавились в ее щеку.

— Можно ли сказать, что ты не для меня? Душа моя, я бы жизнь отдал, чтобы облегчить твое горе! Ты и вправду считаешь, что мне хотелось прийти за тобой так, как я сделал это теперь? Сама ведь знаешь, что нет!

— Вокруг нас одна только смерть, — едва слышно прошептала Эльфрида, — как же ты осмеливаешься говорить о любви?

— Да, осмеливаюсь. — Он сжал ее хрупкие плечи, немного отстранил от себя и посмотрел в глаза. — Эльфрида, ты принадлежишь мне, и я тебя никогда не отпущу.

Госпожа Гита в возмущении дернула шевалье за рукав.

— Оставьте ее немедленно! Вы что, забыли, что из-за Нормандского Волка она потеряла и отца, и брата? Какой сейчас может идти разговор о свадьбе этой бедняжки с разбитым сердцем? Она посвятит себя святой церкви, шевалье, этот приют будет понадежнее ваших объятий!

Рауль отпустил Эльфриду, его лицо помрачнело.

— Любимая, скажи мне это сама! Скажи же, никому другому я не поверю.

Девушка посмотрела на тетку и все время хранившего молчание священника.

— Я действительно говорила об этом. — Ее голос дрожал. — Все так мрачно, а вокруг одна смерть… смерть! Может быть, в монастыре я снова обрету душевный покой.

— И счастье? — тихо спросил рыцарь.

Эльфрида горько усмехнулась.

— Я никогда больше не буду счастливой, со счастьем покончено, но, надеюсь, покой обрести я сумею.

— Да неужели? — Рауль скрестил на груди руки, сжигая девушку взглядом, в котором она не увидела теперь ни доброты, ни жалости. Ни того, ни другого не было и в душе его. Но он знал одно: это его женщина и она не признает его права на нее. Учтивость и благородство, которые отличали его до сих пор, внезапно куда-то исчезли, вытесненные более глубоким и простым чувством.

— Отрекись же от своей любви, Эльфрида! — призывал он. — Смелей! Если ты меня не любишь, то, конечно, можешь сказать это вслух!

Поникшая, она стояла перед рыцарем, по щекам ее катились слезы, но он был неумолим. Госпожа Гита хотела было обнять племянницу, но его рука грубо оттолкнула ее.

— Держитесь от нее подальше! — предостерег он.

Эльфрида взмолилась:

— Имей же хоть каплю жалости, Рауль! Я так страдала. Ах, ты не должен быть сейчас так со мной жесток! — Она робко прикоснулась к его руке, но он не собирался уступать.

— Нет у меня жалости, есть одна любовь, а она пересиливает жалость. Пусть Эдгар мертв, но жизнь продолжается и где-то рядом наше счастье. Ты хочешь отринуть его от себя, заточившись в монастыре? А знаешь, у меня есть документ, передающий мне права на земли Марвелла как твоему суженому; но если я твой враг и ты утверждаешь, что не любишь меня, то я порву его и между нами все будет кончено, потому что хоть я и мог бы взять тебя насильно, но не сделаю этого. Мне не нужна невеста, которая выходит замуж против своей воли.

Раскрасневшаяся госпожа Гита горела возмущением.

— Скажи ему, что ты ненавидишь всех нормандцев! Ответь же, Эльфрида!

— Не могу, это неправда. — Девушка нервно сжала руки. — Я никогда не осмелюсь сказать это.

— Ты боишься? — спросил Рауль. — Или просто любишь по крайней мере одного нормандца?

Эльфрида не отвечала. Он коротко усмехнулся и отвернулся от нее.

— Понимаю, ты не решаешься это подтвердить, но и не осмеливаешься подойти ко мне. Значит, прощай, я ухожу.

Она кажется, совсем перестала понимать, что происходит.

— Ты уходишь? Бросаешь меня?

— Успокойся, ведь ты не любишь меня, потому и лица моего больше не увидишь. — Ответ звучал решительно.

— Как приятно это слышать! — провозгласила госпожа Гита.

— Рауль! Стой!

Возглас был очень тихим, но остановил уходящего. Рыцарь оглянулся.

— В чем дело, Эльфрида?

— Не оставляй меня! — жалобно умоляла она. — Я потеряла всех, кроме тебя. Ах, Рауль, будь добр ко мне! Только будь добр!

— Эльфрида, ты выйдешь за меня замуж?

Она внимательно посмотрела на него и поняла, что он никогда не отступит. Если она не ответит, то любимый уйдет, допустить такое было невозможно.

— Я выйду за тебя, — беспомощно ответила девушка. — Сделаю все, что пожелаешь. Только не уходи!

Рауль протянул руки к любимой:

— Приди в мои объятия, душа моя, я никогда не покину тебя!

— Эльфрида, ты не сделаешь этого! — завопила госпожа Гита. — Ты что, девочка, с ума сошла?

Казалось, она не слышала слов тетки. Ведь Рауль сказал: «Приди в мои объятия, душа моя», и в его глазах сияла прежняя, милая сердцу улыбка, которая утоляла ее печаль, как целительный бальзам. Эльфрида подошла к Раулю, и ни тетка, ни священник уже не могли остановить ее. Руки влюбленных соединились над лежащей между ними могильной плитой. Какое-то время они так и стояли, глядя на надгробный камень, а потом Эльфрида перешагнула через него и упала в объятия Рауля. Она глубоко вздохнула, а он поднял ее, прижал к груди и вынес из плохо освещенной часовни во двор, где ярко светило солнце.

В Лондоне шел снег, тонкие сосульки свисали с крыш. В аббатстве было так холодно, что люди плотнее кутались в мантии и пытались дыханием согреть свои онемевшие пальцы. Руки архиепископа Йоркского слегка дрожали, он волновался и вел службу тихим, неверным голосом, думая о том, что герцог отказался от Стиганда, архиепископа Кентерберийского. А потом вдруг, по мере того как близилось завершение торжественной церемонии, вспомнил Гарольда, которого Стиганд короновал в аббатстве менее года назад. Теперь все настолько изменилось, что казалось, это происходило в какой-то другой жизни, но архиепископ не мог позабыть, как свет весеннего солнца сиял на золотых кудрях Гарольда. «Как странно, — думал он, — теперь возлагать корону Англии на темноголового Вильгельма».

Герцог выбрал для коронации Рождество. Аббатство Святого Петра в Вестминстере было полно народа. Тут хватало и саксов и нормандцев, а снаружи нормандские войска охраняли герцога от любого возможного покушения со стороны населения. Было, правда, маловероятно, что такое произойдет. Конечно, Лондон выдержал длительную осаду, но в конце концов, после переговоров, глубокомысленных обсуждений, снования между сторонами посредника Энсгарда, условия сдачи были согласованы. Герцог был очень терпелив, но его огромная армия кольцом окружила город, отрезав его от остального мира, поэтому, хотя Вильгельм и беседовал вежливо с посредником и старался не совершать прямого нападения, но Лондон знал, что его держат в кулаке и этот кулак сожмется в случае неподчинения.

Наконец ворота открылись, и Вильгельму передали Этелинга. Эдгару было всего десять лет, поэтому он очень боялся, когда Альдред Йорк и Вульфстен Ворчестер вели его к герцогу, и крепко уцепился за руку архиепископа. Но Вильгельм обнял мальчика, расцеловал его и немного поговорил с ним о его нормандских кузенах, Роберте, Ричарде и Вильгельме, так что малыш скоро перестал трусить и ушел с Фицосборном совершенно счастливый, обменяв корону на обещанные ему леденцы и компанию сыновей герцога.

Эрлы Эдвин и Моркер первыми принесли Вильгельму торжественную клятву верности. За ними пришел Стиганд, произнося льстивые слова, но герцога купить на них было невозможно. Он выгнал архиепископа и выбрал для своей коронации Альдреда.

На стороне Вильгельма находился его преосвященство Папа Римский, и Альдред старался всегда помнить об этом. Будучи священником, он поддерживал притязания герцога, но саксонская кровь всегда напоминала, что перед ним нормандец, захватчик.

Рядом с Вильгельмом стоял граф Роберт Ю. Когда он теперь прислушивался к латинским фразам архиепископа, ему казалось, будто и не было всех этих лет и он снова вдыхает дымный воздух зала Фале, глядя на младенца, крепко сжимающего крошечными ручонками рукоять меча. До него донеслось отдаленное эхо произнесенных в тот день слов: «Вильгельм Завоеватель!» — так сказал граф Роберт Нормандский, но кто-то одновременно прошептал: «Король Вильгельм!» Должно быть, это была Герлева, размышляющая о своем странном видении. «И древо распространит свои ветви и над Англией, и над Нормандией, которые скроются в его тени…» Граф позабыл, что там было дальше, и подумал, видит ли ее душа сегодняшнее торжество, когда ее пророчество сбылось. Но ведь, помнится, кто-то еще бросил: «Вильгельм Бастард»… Он попытался припомнить, кто бы это мог такое сказать, и вдруг вспомнилось лицо старого лорда Белесма и его проклятия. Бастард, Воин, Король — так Вильгельма называли еще в колыбели. Теперь граф Ю припомнил, как все тогда смеялись, и он, и Эдвард, который тоже был королем, и Альфред, убитый эрлом Годвином. Как давно все это было! Он начинал чувствовать себя стариком, вспоминая далекое прошлое. «Странно, — подумал граф, — что все смеялись, но ведь тогда никто не знал по-настоящему, каким станет этот младенец Вильгельм, он считался тогда просто незаконнорожденным щенком, уцепившимся за меч».

Архиепископ обратился к саксонцам на их родном языке, и граф Роберт моментально вернулся мыслями в настоящее. Альдред вопрошал, хочет ли народ иметь своим королем Вильгельма. И народ закричал: «Да!» «Это прозвучало достаточно естественно», — подумал старый Хью де Гурне, переминаясь с ноги на ногу. Он размышлял, сколько пройдет времени, прежде чем вся страна покорится Вильгельму, и ждут ли их впереди новые битвы. Хью посмотрел на герцога и с одобрением отметил, что тот держится чрезвычайно прямо и спокойно глядит вдаль. «Конечно, — подумал де Гурне, — может быть, он и бастард, но королем будет хорошим».