Известия об этих событиях дошли и до Фландрии, но какое-то время после происшествия при дворе графа Болдуина ни словом не упоминался неистовый нормандский герцог. Матильда видела, как ее сестру уложили в супружескую постель, она помахала Юдит на прощанье, когда та с мужем отбывала в Англию.

— Милостью Господа, я бы никогда не соединила свою судьбу с таким, — прошептала она, вглядываясь в красные прожилки на лице Тостига.

— Успокойся, ты окончишь свои дни вдовой, дочка, — кисло утешила ее графиня Адела.

Матильда сжала руки.

— Мадам, я буду этим вполне довольна.

— Не разговаривай со мной таким тоном, дочка, — ответила Адела. — Я прекрасно понимаю, что у тебя на уме.

Матильда с опущенным взором ускользнула от матери. Все это время она хранила молчание: придворные поэты воспевали ее холодную загадочность, во множестве плохих стихов превозносились до небес колдовские глаза леди. Она прислушивалась к славословию с едва заметной улыбкой на устах, вызывая у мужчин бешеное желание обладать ею. Французский менестрель пел у ее ног страстные песни и бледнел от безнадежной любви, дама позволяла целовать себе руку, но он не мог сказать, какого цвета у нее глаза — они всегда были опущены. Матильда жалела беднягу, но, когда он пел, она размышляла о своем неистовом возлюбленном Вильгельме, задавая себе вопросы и отыскивая на них ответы, обдумывая, как себя вести дальше. Грустный поэт удалился, через какое-то время он ей понадобился, но когда сказали, что он уехал к Булонскому двору, ее ответом было только «А!» — без какого-либо удивления или сожаления.

Первые новости из Нормандии принес бродячий торговец. Дважды в год он проделывал путь от Рена, через Францию и Нормандию, через границу у Понтье в Булонь, а затем через север во Фландрию. Его длинный караван прибыл в Брюссель позже, чем обычно; он привозил роскошные ткани, искусно граненные драгоценные камни в золотой оправе, диковинки с Востока, безделушки из Испании, глазурь из Лиможа, но он не показывал своих сокровищ жаждущим горожанкам до тех пор, пока знатные дамы из дворца не отберут себе, что пожелают. Торговец разложил перед графиней и ее дочерью вышивки. Фрейлины восхищались, но Матильда лишь повертела в руках кусок жесткой ткани и уронила его.

— Да я сама вышиваю лучше! — сказала она.

Графиня отобрала кое-какую посуду и приказала отыскать казначея для оплаты. Она ушла, а торговец стал показывать Матильде серебряные зеркальца, покрытые с обратной стороны эмалью, шкатулки филигранной работы для гребней, две длинные вилки для мяса, флаконы драгоценных духов из Аравии. Она перебирала вещицы своими белыми пальчиками, а он болтал, стремясь пробудить у нее интерес или вызвать желание приобрести какую-то безделушку.

— А что покупают дамы в Нормандии? — вдруг спросила Матильда.

Торговец был болтлив, его рассказ начался издалека и неспешно продвигался, переходя от озорных скандальных историй к более значительным и важным.

— В Нормандии волнения, леди, и дороги небезопасны даже для честного торговца. Я потерял двух лошадей в Йесме, одного из моих парней до смерти забили грабители. Но герцог все наладит. — Он достал из тюка ковер и расстелил его перед дамой. — Только посмотрите, леди, я вез его для вас. У меня было два таких, когда я отправился из Рена, но один купил его светлость герцог. Он бы и второй взял, а я его припрятал.

Торговец начал перечислять достоинства ковра, но был прерван вопросом, придает ли герцог значение таким вещам, как эти.

— О, это такой благородный господин! Он всегда покупает самое лучшее и не торгуясь платит, не то что некоторые, которых можно было бы определенно назвать, если бы не природная учтивость. Граф Булонский, например! — Сентенция была закончена пожатием плеч и выразительной гримасой. — А герцог Вильгельм совсем иной, ему труднее угодить, но зато о цене он не спорит. В этом году, увы, хорошо заработать на герцоге не пришлось, ведь он был так занят своими неприятностями. И его тревоги весьма обоснованны, уверяю вас, леди.

Последовал рассказ о мятеже Бюзака. Она проглотила историю с открытым ртом, сердце бешено стучало, грудь вздымалась.

— Он победил? — едва дыша, спросила она.

— Будьте уверены, леди! Но к своим врагам он слишком снисходителен. Да, это великий правитель, мудрый и внушающий страх. Светлейшая леди, извольте взглянуть на эту бирюзу, прекрасные камни, достойные королевы.

Леди кое-что купила и отпустила торговца, затем, уже в сумерках, присела, обдумывая услышанное. Судя по всему, герцог Вильгельм окончательно выбросил ее из головы и занят более серьезными проблемами. Матильда представила его себе, охваченного приливом энергии, сосредоточенного только на том, что он делает сию минуту, отбрасывая все остальные заботы в сторону. Она охватила ладонью подбородок. Вспомнит ли он о ней, когда очередной жестокий поход будет окончен? Женщину терзали сомнения и смутная тревога, от которой она не в состоянии была избавиться. «Он должен меня помнить, — помнить, даже если никогда больше не увидел бы моего лица», — заклинала она.

Прошли месяцы. Во дворце было получено сообщение от Юдит из холодной Нортумбрии, но по-прежнему ничего не было слышно из Нормандии. Сохраняя внешнее спокойствие, Матильда сгорала от нетерпения, мечтая, что герцог снова попытается преодолеть окружающие ее барьеры, и уже выстраивала в голове план новой обороны в предвкушении его поражения. А Вильгельм ничего не предпринимал; интересно, думала Матильда, он так себя ведет, чтобы заставить ее тосковать по нему, или просто больше не жаждет обладать ею?

Через какое-то время опять появился торговец, леди с трепетом ожидала новостей, но они едва ли могли ее успокоить. Когда он последний раз видел герцога, тот был в прекрасном настроении и покупал драгоценности для женщины. Рассказчик со значением повел бровью: можно предположить, что попахивает свадьбой. Правда, на прямо поставленные вопросы торговец ответить не мог: просто в Нормандии считалось, что герцог собирается жениться, даже называлось несколько женских имен, но кто может догадаться, кому из красавиц повезет?

Лицо Матильды побледнело от гнева. Она уставилась перед собой немигающими, широко открытыми, как у кошки, глазами, ее фрейлины даже перепугались: они знали, что, когда у леди такой вид, к ней лучше не подходить. Но леди Матильда очень быстро успокоилась. Было бесполезно говорить кому бы то ни было о смятении, царившем в ее душе. Пока Матильда тешила себя иллюзиями о том, что Вильгельм продолжает страдать по ней, то была спокойна, разговоры же о его женитьбе подействовали как удар хлыста, разбудив в ней собственнический инстинкт. Ее пальцы превращались в когти: ах, если бы он был здесь с ней!.. Если бы она могла добраться до той неизвестной незнакомки!

Матильда ненавидела их обоих и, скрывая возбуждение, все время жила в нетерпении, ожидая свежих вестей из Нормандии.

Год подходил к концу. Если герцог молчал, чтобы проучить ее, то он очень в этом преуспел. Неизвестность не давала ей спать по ночам, леди стала груба со служанками и нетерпелива к элегантным придворным, восхваляющим ее достоинства. Один из них, знатный фламандец, сложивший сердце к ногам прекрасной дамы, которая только смеялась над ним, упав однажды перед ней на колени, чтобы поцеловать краешек ее платья, назвал ее ледяной принцессой, величественной и недосягаемой. Матильда подняла взгляд, но вместо глаз обожателя увидела ястребиные глаза Вильгельма — на этом с беднягой было покончено. Ах, любовь ведь состоит не в том, чтобы валяться в ногах женщины в поэтическом экстазе! Мужчина должен драться за обладание тем, чего жаждет, требовать, а не умолять, крепко обнимать, а не стоять в благоговейном почтении перед дамой. Несчастный поклонник был отвергнут и вряд ли она когда-нибудь вспомнит о нем.

В очередных известиях из Нормандии ничего не говорилось о женитьбе, а только о военных действиях и завоеваниях. Граф Болдуин, выслушав про деяния Аркуэ, крушение планов французского короля и про то, как улетучился из Мулена граф Ги-Жоффрей, даже не подождав, пока герцог явится за своей собственностью, долго поглаживал бороду, а затем медленно произнес:

— Этот человек — единственный из тех, кого я знаю, — может управлять своей судьбой. Дочь моя, ты нанесла прежде всего большой вред себе, отвергнув Вильгельма Нормандского!

Матильда ничего не ответила. Она внимательно прислушивалась к тому, что рассказывали при дворе о победах герцога. Те, кто разбирался в нормандских делах, считали графа Аркуэ самым опасным врагом Вильгельма. Высказывали предположения, что могло случиться, если бы герцог не прибыл в Аркуэ раньше французского короля или не заставил бы отряд графа вернуться назад в свою крепость. Граф Болдуин, прислушиваясь к этим пустым разговорам, сухо заметил:

— Господа, в христианском мире есть только два человека, действия которых не имеют отношения к этому словечку «если». Один из них — герцог Вильгельм, другой — я сам.

Поставленные на место, придворные замолчали. Задумчивый взгляд графа скользнул по веренице безмятежных лиц.

— Мы еще услышим о Нормандии, — заметил он и оторвался от созерцания окна, благожелательно оглядев придворных. — Да, и еще одно, — продолжал он. — Валь-Дюн, Мелен, Алансон, Донфрон и Аркуэ… боюсь, его мощь будет расти как на дрожжах. У него не будет поражений, нет, нет — ни одного. — Граф грустно покачал головой.

Его сын, Роберт Фризиец, многозначительно улыбнулся:

— Думаете, милорд, король Генрих будет этому рад?

— Сомневаюсь, — вздохнул Болдуин.

— Я лично весьма удивлюсь, если войска Франции вскоре не войдут в Нормандию, чтобы жестоко отомстить.

— Вы обладаете даром предвидения, сын мой, — покладисто согласился граф.

Из того, что доходило во Фландрию позже, вытекало, что нанесенный Вильгельму Аркуэ удар, лишивший его сторонников, был прекрасным средством для усмирения волнений в Нормандии. По разным каналам доходили до Брюсселя отрывочные сведения о продуманных действиях герцога — строгом соблюдении прекращения военных действий в установленные церковью дни, изгнании мятежников, возвышении преданных ему людей. Из всего этого обеспокоенная леди понимала лишь одно: герцог от нее отдалился. Она представляла себе, как он, увлеченный потоком собственной энергии, мчится вперед, к великим свершениям, оставив ее далеко позади. Матильда простирала руки, чтобы задержать его, заставить взять ее и унести вместе с собой в величественное будущее. Она боролась со все усиливающимся желанием позвать его, стереженое сердце превратилось в трепещущее и беззащитное, потому что герцогу наконец удалось заставить ее бояться, причем бояться неизвестности.