Карен Хокинс - Роковой поцелуй

С задумчивым видом Анна провела пальцами по краю инкрустированного слоновой костью столика и улыбнулась. Ее всегда возбуждала возможность испытать себя. К тому же дети нравились ей гораздо больше взрослых — по крайней мере тех, которых она знала. Дети есть дети. Их прямота, глубоко ранящая подчас, их капризность и своеволие — где бы и с кем бы они ни были, неуемное стремление к приключениям, так мешающее учебе, и крайнее нетерпение были ей хорошо знакомы.

Кроме того, поскольку ей доставались только самые строптивые дети, Анне приходилось подолгу находиться с ними, чтобы выяснить причины их неуправляемости. Ей это даже стало доставлять удовольствие, ибо она быстро обнаружила, что поведение ее подопечных в точности отражает взаимоотношения в семье. Чтобы унять бешено скачущие мысли, Анна попыталась представить себе своих будущих воспитанников. Что заставляет их так себя вести? Подойдя к стоящему у камина креслу с высокой спинкой, она положила руку на его подлокотник, провела пальцами по искусной гравировке в виде плюща и задумалась: «Что же я скажу Грейли? „ Ей потребуется его поддержка, и неизвестно еще, как он к этому отнесется. Анна вздохнула. «Если бы Сара была здесь! Уж она-то хорошо знает своего брата“. Пока что все было не так уж и плохо. Но было бы еще лучше, если бы ей удалось склонить Грейли к сотрудничеству.

«Если бы я умела колдовать», — улыбнулась Анна своим мыслям и погладила рукой потертый бархат обивки. Он был на удивление гладким и напомнил ей о бархате в голосе графа.

— Мисс Тракстон, — из задумчивости ее вывел голос графа, — Дженкинс сказал, что вы хотите поговорить со мной.

Изобразив на лице приветливое выражение, Анна повернулась к своему нанимателю — он был раздражен и одновременно огорчен.

Скрестив руки на широкой груди, Грейли стоял опираясь на косяк двери и пристально смотрел на Анну.

— Нравится? Я в прошлом месяце купил на частном аукционе.

— Кресло? — Анна вдруг поняла, что все еще поглаживает бархатную спинку. — Ах, да, замечательное кресло, — согласилась она.

— Любимое кресло Генриха Восьмого, которое он унаследовал от отца. Присядьте. Очень удобно.

Узнав, что на этом самом бархате восседал зад Его Величества, Анна отдернула руку в притворно-благоговейном трепете: «Приложиться таким образом?! « Она была слиш-ком хорошо воспитана. К тому же она подумала, что кресло ветхое и вряд ли выдержит ее. Ей не хотелось начинать свою работу в Грейли-Хаусе с поломки любимой мебели хозяина дома.

— Нет, благодарю вас.

— Садитесь же! — Грейли шагнул к ней. — Оно и двоих выдержит. Его делали в те времена, когда на первом месте была надежность, а только потом стиль.

Кресло и в самом деле выглядело прочным. Прочнее, по крайней мере, своих собратьев, украшающих ныне многочисленные салоны и гостиные Лондона. Анна посмотрела на графа, и их глаза встретились.

— Я боюсь сломать его, — призналась она.

— Сколько же вы весите? — недвусмысленно спросил граф Грейли.

— Мой вес не имеет никакого отношения к моим обязанностям, которые я хотела бы с вами оговорить. Похоже, вы не понимаете.

— Понимаю. Не хуже вашего. — Он бесцеремонно окинул взглядом ее фигуру. — Где-то около восьми стоунов[1], не так ли?

Анна пришла в негодование:

— Я не собираюсь с вами это обсуждать! Наш разговор сугубо деловой.

При этом она подумала: «Как же, деловой! Словно зубы рвать или ехать в упряжке отвратительно пахнущих лошадей». Правая бровь графа насмешливо взлетела вверх.

— Тогда девять стоунов. Наверняка. — Он бесцеремонно уселся в кресло. — Пустяки. Видите? Я вешу больше вашего, а оно даже не скрипит.

Скрестив руки на груди, он с видом победителя смотрел на нее — глаза в глаза, на одном уровне, так близко, что Анна видела, как его длинные густые ресницы («такие же, как у Сары», — пронеслось у нее в голове) переплетаются в углах глаз. У нее замерло сердце.

«Боже, я теряю голову, — подумала она. — Принять горячую ванну, плотно пообедать и не думать ни о длине его ресниц, ни о форме его рта, ни, тем более, о том, какими глубокими могут быть его глаза и какие у него ноги».

Граф встал и указал на кресло.

— Садитесь!

Теперь, к счастью, его глаза не были так близко. Зато она могла обозревать его великолепную шею и даже коснуться ее. (Анна представила, как она медленно проводит пальцем по его горлу, доходит до волевого подбородка, затем снова вниз, к его широкой груди.) Ужаснувшись собственной порочности, Анна обреченно села в кресло. К ее удивлению, кресло действительно оказалось удобным, а толстое сиденье было даже мягче, чем она ожидала.

— Замечательно! — выдавила она из себя.

На лице графа мелькнуло подобие улыбки, он повернулся и приоткрыл шторы на окнах. Солнечный свет заиграл в ее волосах, и они приобрели цвет расплавленного золота.

— С тех пор как я почти семнадцать лет назад въехал в этот дом, я стараюсь превратить Грейли-Хаус в подлинное родовое гнездо.

— Это хорошо! — Анна оглядела комнату, удивившись лепным украшениям в форме короны. — Снаружи дом выглядит строгим, но внутри он прекрасен!

Граф удивился и подумал, что впервые слышит от нее положительный отзыв.

— Да, вы правы. Не все замечают это. — Не отрывая от нее взгляда, он оперся одной рукой о каминную полку из зеленого мрамора, другую сунул в карман. — Ребенком я приезжал сюда на каждое Рождество. Это был единственный день в году, когда я видел своих родственников Эллиотов.

— С тех пор дом, наверное, сильно изменился?

— Да, в те годы он был настолько ветхий, что просто разваливался на куски, впрочем, как и сами Эллиоты. Я отремонтировал его. Но его внешний вид — это как бы лицо нашего рода, который я не могу изменить. Правда, это вопрос точки зрения. Зато внутри… — Он окинул взглядом комнату, ее причудливую лепнину стен и изящную отделку оконных рам. — Это мое. Когда-нибудь он обретет должное великолепие.

Анна поняла, что, помимо разочарования, в голосе графа сквозила гордость. Она внезапно осознала, что смотрит на Грейли с одобрением. Она встала и откашлялась.

— Всех лягушек поймали? Он пожал плечами.

— Чума, по выражению миссис Стиббонс, оказалась всего лишь дюжиной маленьких лягушек, которые были безумно рады вернуться обратно в пруд.

— Замечательно, — сказала Анна. — Граф, нам нужно кое о чем договориться. Если вы хотите, чтобы поведение ваших подопечных исправилось на более-менее длительный срок, а то и на всю жизнь, — нам придется действовать сообща.

Граф Грейли предостерегающе поднял ладонь.

— Я ожидал этого!

— Ожидали чего? — Она решила, что просто так не сдастся.

— Анна, давайте раз и навсегда определимся. Мне не нужна гувернантка, которая станет меня учить, как обходиться с моими подопечными. Я же не пытаюсь учить вас латыни. Занимайтесь своими делами, а мне позвольте заниматься моими. У детей хромает дисциплина и не хватает прилежания в учебе — вот и работайте над этим.

Внутри у нее все закипело, но ей удалось сохранить улыбку на лице — ледяную улыбку.

— А по-моему, совершенно ясно, что дети абсолютно неуправляемы. Если бы это было не так, вы не упрашивали бы меня заняться ими.

— Я не упрашивал. Я просил, — поправил он ее.

— Мне что, напомнить, как вы выменяли меня у лорда Аленконта, этого зануды, как вы изволили выразиться, на неделю охоты? Вряд ли уважающий себя человек станет так себя вести. Вы были в отчаянии, признайте это.

— Я признаю лишь то, что вы находитесь в моем доме и будете выполнять обязанности гувернантки, а не учить меня жизни.

Спорить с графом было бесполезно. Она понимала, что он самый упрямый и самонадеянный из Эллиотов. И ее положение в этом доме не самое завидное. К сожалению, с графом надо было общаться.

— Коль уж мы затронули этот вопрос, не были бы вы так любезны объяснить мне, граф, в чем, по-вашему, заключаются обязанности гувернантки? Кроме латыни, конечно.

Он коротко пожал плечами.

— Учить детей всему, что знаете. — И?..

— Прививать хорошие манеры.

— Но только в детской?

— Я уже говорил вам, что если вам удастся улучшить их поведение в детской, оно улучшится и вне ее.

Анна открыла было рот, чтобы возмущенно ответить, но граф продолжал:

— Кроме того, позаботьтесь, чтобы они точно следовали расписанию.

— Расписанию?

— Да. Я составил его после того, как от них сбежала третья гувернантка. Это единственное средство держать детей в узде.

Анна иронично усмехнулась:

— А подбрасывать лягушек в постель опекуна в нем тоже предусмотрено?

На этот раз он разозлился:

— Вы всегда так язвительны со своими нанимателями?

— Нет, только если им изменяет здравый смысл. Послушайте, Грейли, я лучшая гувернантка в Лондоне. Все это говорят. Как вы думаете, добилась бы я этого, если бы только кивала и улыбалась?

— Вы что, и на такое способны?

— А вы, похоже, способны только по-идиотски мечтать, что воспитание детей можно ограничить пределами детской. В этом-то, видно, все дело. Нам необходимо объединить усилия, если мы действительно хотим добиться заметных перемен в их поведении.

Грейли помолчал, глядя на нее.

— Думаете, нам и в самом деле следует сотрудничать? — наконец спросил он.

— Да, и будет лучше, если они услышат это не только от меня, но и от вас. Я поддерживаю вас, вы поддерживаете меня. Это же так просто.

— Гувернантки не указывают хозяевам, что делать.

— А много хороших гувернанток вы видели? — спросила она терпеливо.

В его глазах блеснул веселый огонек.