Ванора Беннетт - Роковой портрет

Я терпела на себе эти неправильные руки чуть дольше положенного, свыкаясь с тем, что только вдруг поняла. Мир, которого я до сих пор не знала, проникал в мое сердце. Я вдруг ощутила — ничто из услышанного мной ночью не имеет значения. История Джона потрясала. Его будущее ненадежно. Да, когда я узнала, что одно из самых дорогих детских воспоминаний оказалось ложью, мне стало очень больно. Но нужно признать — создатели лжи руководствовались все же не злым умыслом. Необходимость диктовала Джону его поступки. Он говорил неправду, но не предавал. Он любил меня. И пока я стояла в объятиях нелюбимого человека, мое сердце необъяснимо, нелогично наполнялось радостью — я наконец-то поняла себя! На фоне пронзительных воспоминаний о близости с Джоном ко мне пришло чувство глубокой справедливости, совершающейся в мире, который я еще недавно считала для себя потерянным. Теперь я знала — я снова обрету его.

Бедный Ганс Гольбейн! Он почувствовал, что я отдаляюсь. Улыбка на его лице угасла. Уголки рта опустились, как и рука с моего плеча. По-своему он был старомоден.

— Нет? — прошептал он и сам ответил на свой вопрос, печально вздохнув и покачав головой. — Нет. Я понимаю. Простите.

И отошел на несколько шагов. Какое-то время мы стояли на расстоянии могилы, глядя друг другу в глаза. Он страшно покраснел.

— Простите, — сказала я, искренне не желая расстраивать его. Я не знала более симпатичного, более милого человека, человека, которого я бы меньше всего хотела обидеть, хотя эти объятия и позволяли мне обидеться на него. — Я не хотела… Я не знаю, чего хотела… Мне следовало… — Я покачала головой. — Я хочу сказать, мне не следовало… — Я глубоко вздохнула. — Мне нужно вам кое-что сказать. — Я попыталась придать своему лицу мягкое и честное выражение, желая как можно скорее выйти из неловкой ситуации, но знала — сначала необходимо поставить все точки над i. — Мою тайну. Я выхожу замуж за Джона Клемента.

Он кивнул. Мрачно, но не удивленно. Вероятно, я сама больше удивилась своим словам. Он, кивая, ритмично прищелкивал языком и, скрестив руки на груди, погрузился в свои мысли.

— Да. Я понимаю. Вы его любите.

— Да. — Чувствуя солнечный свет на волосах и в сердце, я заметила его легкую улыбку, когда он смотрел на мои покрасневшие от слез глаза, и решила: с него станется спросить, почему я плакала от таких хороших новостей. — Слезы счастья. — Я торопливо вытерла лицо. — Такое потрясение. Не думала, что это случится так, как случилось. — И замолчала, почувствовав, что сказала слишком много.

Гольбейн продолжал кивать:

— У меня тоже есть тайна. — Он опять мрачно пощелкал языком, не опуская скрещенных на груди рук. — Думаю через некоторое время вернуться в Базель.

Я удивилась. Дома его карьера не задалась, а здесь половина всего английского дворянства стояла у него в очереди на портреты. Отъезд показался мне странным решением. Тем не менее я кивнула, не задавая никаких вопросов и лишь тихонько сказав: «О!» — минимальный ответ. То, что произошло между нами, лишило меня свободы в общении с ним, но не сняло вопросов. Наверное, он скучал по семье. А может быть, существовала еще какая-нибудь личная причина, связанная со мной. И я сделаю все, чтобы он не назвал мне ее.

Может, он так расстроился оттого, что я не попыталась уговорить его остаться? Кто знает. Вдруг в лице Гольбейна промелькнуло какое-то неуловимое выражение, и он запустил руку в большой, как у браконьеров, кожаный баул, где хранил наброски. Мышцы спины вздулись, он весь наполнился энергией. Я испытала облегчение: мастер Ганс отвлекся. Гольбейн вообще относился к тем людям, которые не считают, что жизнь пропала, если попытка кого-то поцеловать не увенчалась успехом. Он удовлетворенно хмыкнул и достал из баула лист бумаги.

— У меня кое-что для вас есть, — объявил он с растерянной улыбкой на лице. — Я довольно долго над этим работал.

Он протянул мне листок. Чудесные линии, яркие краски. На рисунке, одетая в белую меховую шапочку и простое черное платье, стояла я, замерев на фоне синего летнего неба и зеленых, освещенных солнцем листьев и серьезно и задумчиво глядя куда-то вдаль. На одной из ветвей сидел скворец, заглядывая глазами-бусинками мне через плечо, как будто намереваясь прыгнуть, стремясь обратить на себя мое внимание. Через несколько секунд я заметила на рисунке еще одно животное: рыжую белку. Не обращая внимания на цепочку, приковывавшую ее к моей руке, довольная белка сидела у меня на руке и грызла орешек. Каким-то образом Гольбейну удалось придать взгляду скворца напряженное, вопросительное выражение Джона. Я в восторге смотрела на рисунок.

— О, мастер Ганс, это прекрасно, — прошептала я.

— Прощальный подарок, — твердо сказал он. — Здесь меня больше ничто не держит. Пожалуй, поеду на лодке, которая после обеда идет в Лондон. Пора разрывать цепи. — Я вспыхнула, догадавшись, кого он изобразил под видом скворца, удивившись и устыдившись, что он в эти последние дни думал обо мне, работал над рисунком, так тщательно вырисовывал мои руки, шею, лицо, а я почти не замечала его. — Вспоминайте меня, — прибавил он.

Я кивнула, опять чуть не расплакавшись, от нежности ком встал у меня в горле.

— Мне будет не хватать вас, мастер Ганс. — Теперь, когда было уже поздно, я поняла — это правда. Я судорожно соображала, как выразить симпатию и уважение, которые испытывала к нему. — Напишите мне из Базеля, если найдется минутка. Расскажите, как вы…

Мои слова прозвучали неубедительно. Он кивнул, но печально, явно не собираясь этого делать. Да и я понимала, что вряд ли получу от него письмо: я никогда не видела, чтобы он без острой необходимости брался за перо. Мы раскланялись на прощание, чувствуя неловкость. Я пробормотала:

— Благодарю вас… — Он кивнул. — Еще увидимся.

При моих последних словах он мрачно вспыхнул, что означало: «Надеюсь, смогу этого избежать». Я знала, как пройдут наши последние секунды. Важно не уронить достоинство. Я плавно пойду по лужайке с рисунком в руке. Не нужно торопиться, я уже владела собой. Я буду радоваться солнцу и спиной чувствовать взгляд Ганса Гольбейна, а он будет смотреть, как я иду в Новый Корпус к отцу и будущему мужу. Я не вправе испортить себе радость от принятого решения.

Однако на деле все вышло иначе. Первым последние слова произнес Ганс Гольбейн, напряженно и тихо:

— Ну что ж, прощайте.

И, не оборачиваясь, пошел по лужайке к дому. «Никогда не оборачивайся назад», — сказал бы Джон. Прижав рисунок к груди, я неотрывно смотрела на широкие плечи, исчезающие из моей жизни, с горьким чувством потери, которого не могла себе объяснить.

Тогда-то, в эти туманные сумерки в саду, и кончилось мое мучительное одинокое девичество. Как можно выше подняв голову и подойдя к высокому человеку, неподвижно стоявшему в Новом Корпусе ко мне спиной и смотревшему на картину мастера Ганса «Noli те tangere», я вдруг поняла, что не знаю, как его назвать.

— Ричард?.. — нерешительно прошептала я.

Он не пошевелился, но как-то напрягся, а через мгновение опустил утомленное лицо, пристально посмотрел мне в лицо, закрыл глаза и обнял меня, пробормотав в ухо:

— Это не мое имя. Меня зовут Джон Клемент. Так звали меня еще до твоего рождения. Ты всю жизнь знала меня как Джона Клемента.

Замерев в складках плаща, все еще наброшенного на него, я догадалась — к нему возвращается улыбка. Набравшись смелости, я прошептала:

— Я хочу выйти за тебя замуж.

Он выдохнул в ответ:

— Слава Богу!.. Спасибо.

Но о ночном разговоре больше не было сказано ни слова. Я, правда, сделала одну робкую попытку:

— Думаешь, тебя действительно будут искать? Те, кто хочет видеть тебя королем?

Он покачал головой, поскорее завершая разговор, нежели отвечая на мой вопрос.

— Все кончилось, — сказал он твердо, словно убеждая в этом не столько меня, сколько себя. — И давно. Умерло и погребено. Как Эдуард. Это никак не скажется на нашей жизни. Нам не нужно думать об этом, что бы ни говорил твой отец. — Я кивнула. Даже если он не совсем верил в то, что говорил, жить иначе было бы слишком трудно. — Забудь обо всем, Мег. — Его голос зазвучал сильнее и увереннее. — Лично я забыл. Если целыми днями ворошить прошлое, любой сойдет с ума, и я не исключение. Я хочу обычной жизни, обычного счастья. Может быть, нужно было рассказать раньше, но я не хотел тебя волновать. Ничья жизнь больше не будет отравлена тем, что произошло много лет назад. Сейчас это для меня ровным счетом ничего не значит. Я никогда не оборачиваюсь назад, никогда не думаю об этом. И тебе не советую.

И он плотно сомкнул губы. Теперь, когда моя растерянность прошла и я поняла, что по-прежнему стремлюсь в жизни только к одному — выйти замуж за Джона, я хотела знать намного больше. У меня на языке вертелся вопрос, действительно ли там в часовне присутствовал король, но я вовремя остановилась и не произнесла ребяческих слов. Я не хотела показаться простушкой, как мастер Ганс, поскольку понимала: Джону неприятны любые вопросы, он стремится вернуть меня в настоящее, а также догадывалась, что и в будущем не смогу запросто расспрашивать его. И решила попытаться еще один раз.

— Ты не думаешь, — спросила я, тяжело дыша от необычности вопроса и краснея от собственной дерзости, — что… если у тебя… у нас… будет сын… то в один прекрасный день ты посмотришь ему в глаза и подумаешь: «Этот мальчик мог бы стать королем Англии»?

Он вздохнул, немного помолчал, и мне показалось, множество мыслей промелькнуло в лице человека, который, сложись судьба иначе, мог бы стать королем и вести жизнь, где мне не было места. Но очевидно, печаль в его глазах мне лишь померещилась — он ответил твердо, с легкой улыбкой: