— Больше ничего сделать было нельзя. — Я пыталась утешить его.

Он покачал головой.

— Хотя я многому научился после смерти Аммония, этого оказалось мало, — ответил он. — Мы всегда знаем слишком мало. Ведь сейчас может погибнуть столько людей. — В его голосе звучала такая досада, что я в удивлении обернулась. Он злился на себя за то, что не смог спасти ребенка. Я никогда не видела, как он злится. Но Джон снова погрузился в свои мысли и не обращал на меня внимания. — А все припишут проклятию Тюдоров. Господь-де покарал узурпаторов. Как всегда. — Он обогнал меня и говорил скорее с самим собой — горько, с презрением. — Все тот же старый суеверный вздор. Если бы только люди помнили, сколько куда более страшных событий происходило в прошлом.

— Отец тоже называет это судом Божьим. — Я запыхалась, так как, пытаясь поспевать за ним, чуть не бежала. — Он считает болезнь наказанием за ересь.

— Сомневаюсь, что эту бедную девочку можно обвинить как в одном, так и в другом, — отрезал он и сердито замолчал, переживая свое поражение.

Прошло какое-то время, прежде чем мое дыхание восстановилось и я смогла говорить.

— Ты идешь со мной? — Мы шли по направлению к дому.

Вопрос его удивил. Предварительно мы ни о чем не договаривались. Казалось бы, естественное любопытство. Но мои слова вернули его к действительности.

— Да. — Он растерянно улыбнулся, словно что-то вспомнив. — Меня пригласил твой отец. Двор покидает Гринвич. В Лондоне столько больных, и король испугался. Твой отец решил, что я могу быть полезен здесь, поскольку в Челси множество беженцев. Ему показалось — неплохо иметь рядом почетного члена медицинского колледжа. — Произнеся эти слова, он снова нахмурился. — Хотя бедной девочке не очень-то помогло лечение почетного члена. — Он удвоил шаг, словно наказывая себя.

Но я схватила его за рукав и держала, пока он не ответил на мой изумленный взгляд.

— Это правда? — прошептала я, и мир вокруг меня закружился. — Тебя избрали в колледж? И он просил тебя приехать?

Какое-то время он еще хмурился, а затем нежно улыбнулся. Небо вернулось в его глаза, и он посмотрел прямо на меня.

— Да, правда. Я выехал сегодня такой гордый. — Джон говорил уже ровнее. — Мне не терпелось сказать тебе, каким я стал великим доктором — воистину достойным тебя. — Он вздрогнул, поморщился, но бешенство прошло; осталась лишь печаль. — Что ж, теперь ясно, вовсе я не великий. Однако я действительно выполнил условие твоего отца. — Он положил дрожащие руки мне на плечи, взгляд его смягчился, он смотрел на меня с любовью. — Так что если ты все еще хочешь быть со мной, Мег, я твой.

Я столько раз рисовала себе эту сцену, но сейчас избытку радости не нашлось места. Мимо нас только что прошла смерть, на обоих налипли ее грязь и запах. И я лишь кивнула, обрадовавшись, однако, его серьезности.

— Да, — спокойно ответила я, — я хочу быть с тобой. Пойдем домой.


— А, гости, — сдержанно произнес отец, увидев нас с Джоном, как будто не видел в неожиданном появлении этого, по сути, чужого человека ничего странного. Он, кажется, даже не заметил нашей потной, пыльной одежды. — Добро пожаловать, Джон.

Я пристально смотрела на него, пытаясь разгадать сложную мысль, стоявшую за нейтральным приветствием. Интересно, догадался ли он, что я знаю об условии, поставленном Джону, скажет ли он об этом мне, и если да, то когда? Но отец обнимал гостя и не обращал на меня внимания. Я посмотрела на госпожу Алису. Она не отрывала взгляда от двух горничных, относивших наверх белье.

— Так, значит, тогда нужно больше белья в восточную комнату, — уточнила она, обращаясь к девушкам, словно так и надо. — И чан с водой. — Ей тоже было не до меня, но в отличие от отца она не обладала выдающимися дипломатическими способностями и непроницаемым лицом, и по спокойному, довольному взгляду я догадалась — ее приезд Джона не удивил, не то что меня. — Ужин будет готов примерно через час. Или ты хочешь есть, Джон? Если умираешь с голоду, я велю принести чего-нибудь холодного.

Джон покачал головой; после того, что мы пережили, он не мог думать о еде.

— У нас еще гости? — спросила я, видя, как нагружены горничные.

Она широко улыбнулась, махнув девушкам.

— Мастер Ганс прислал записку, что будет сегодня, а из Лондона только что приехали Уилл с Маргаритой. — Голос ее звучал радостно.

— Мы были в амбаре, — говорил Джон отцу, не обращая внимания на разговоры о хозяйстве. — Я встретил там Мег. Боюсь, у нас плохие новости. — Госпожа Алиса замолчала. Я поняла — она только сейчас заметила мое пыльное, грязное платье. Они с отцом придвинулись поближе к Джону. — Сегодня днем умер ребенок. Скоропостижно.

— Беженцы из Детфора, — прибавила я. — Девочка пяти-шести лет.

Ни отец, ни госпожа Алиса не выразили сильного удивления, но в их внимательных лицах я увидела страх. Наступила долгая тишина. Они думали, как быть, если эпидемия, пожирающая Лондон, уже добралась до нашей тихой деревни. Затем оба заговорили сразу, с таким чувством, что я в который раз забыла все, что они проделывали с моим сердцем, и опять полюбила их.

— Упокой Господь ее душу. — Отец перекрестился. — Потная болезнь?

Но ответ он знал.

— Ее похоронили? — спросила госпожа Алиса. Практичный вопрос человека, обеспокоенного распространением заразы. — А что с остальными?

За ужином все в основном молчали, странно сблизившись. Отец, ласковый, внимательный, помолился, чтобы нас миновала болезнь, и мы ответили дружным «аминь». Он говорил еще, что человек ничего не может знать заранее и что на все Божья воля. Рассказы Джона и Уилла о происходящем в городе не радовали — полупустые улицы, запертые лавки и постоялые дворы, аптекарский рынок забит обезумевшими от страха людьми. И отец молился за Елизавету, Уильяма, Цецилию и Джайлза, находившихся далеко отсюда, в своих новых домах.

— Как я хочу, чтобы у всех все было хорошо, — сказал он. — Но бессмысленно вызывать их сюда. Все, что мы можем сделать, — это поручить их Богу и молиться, чтобы все остались живы. Мы беспомощны перед Богом. Вы можете оставаться у нас, сколько вам угодно и сколько нужно, — прибавил отец уже более буднично, жестом включив в число гостей и Джона. Он твердо сел рядом со мной по другую сторону от Маргариты, очень внимательно, хотя и спокойно слушал отца и накладывал мне в тарелку.

Он смотрел на меня спокойно, долго, как человек, чуть не умерший от жажды, пьет воду. Я отвечала таким же взглядом, а когда передавала ему блюдо — пирог с жаворонками госпожи Алисы, — наши руки встретились.

— Джон, — продолжал отец, — я рад твоему приезду. Ты будешь нужен. И я рад, что Мег будет тебе помогать.

Джон снова посмотрел на меня, задержав взгляд чуть дольше, чем требовалось. Покраснев от такой откровенности, я опустила глаза.

После ужина мы вышли гулять в сад. Стояла жаркая, безветренная погода. Небо усеяли звезды, так что кружилась голова, приторно пахло первыми красными розами, слышалось журчание реки. Опьяняющая, непереносимая красота.

Но позади мерцали огоньки деревни, и высилась холмиком невидимая теперь, маленькая могила девочки, и рыдала мать, и дрожал от ужаса ее сын, и на них враждебно смотрели беженцы, над которыми уже нависло облако эпидемии.

Однако ничто не могло погасить моего внутреннего огня. Тихая истома, мучительно-приятные воспоминания сменились радостью, когда меня обняла сильная рука.

— Наверное, лучше вернуться, уже поздно. — Я решила проверить его.

Джон вздохнул. Я не видела его лица — он был таким высоким, — только выступ твердого подбородка, но рука крепко держала меня за талию. Я всем телом ощущала его близость, было так легко прижаться друг к другу губами и раствориться в поцелуе под парящими звездами.

— Ты права. Рано утром мы должны быть уже там. Нужно немного поспать.

Он отпустил меня. Я вздрогнула. На долю секунды мне передалась его печаль, а потом он опять обнял мое покорное тело и я услышала тихий смех. Оказывается, смех может заполнять изнутри.

— Сейчас пойдем, — прошептал Джон и улыбнулся краешком губ. — Подожди.

Он наклонился и прижался ко мне губами. Я невольно обхватила его голову и притянула к себе.


На погосте снова работали могильщики. Их было четверо. Двое уже стояли в яме трех-четырех футов глубиной, по обеим сторонам которой высилась вырытая земля. Пот с них катил градом, хотя в воздухе еще было свежо, а головы были повязаны платками от утреннего солнца. На сей раз они выкопали могилу подлиннее. Джон остановился, посмотрев на них с немым вопросом. Главный покачал головой:

— На всякий случай. — И перекрестился.

Мы пошли быстрее. Амбар оказался пуст. Мальчишки перетаскивали бревна на другой конец поля. Там же развели новый костер и перенесли котел. Голодные беженцы сидели в теми под живой изгородью. Гул — словно рой потревоженных пчел — доносился даже сюда. У амбара возле вонючей канавы с насекомыми остались только Мэри и ее сын. Судя по всему, мальчик сам принес воды. Два кожаных бурдюка высотой почти с самого парнишку нагревались на солнце. Он был бледен, и у него беспомощно дрожали руки. Казалось, он простоял так всю ночь. Мэри с красными глазами, растрепанными волосами, с выражением ужаса на лице сидела на корточках в палатке, то набрасывая на себя драное одеяло, то снова откидывая его, обезумев от горя и страха. Увидев нас, она с горящими глазами кинулась навстречу.

— Помогите моему сыну! — закричала она. — Эти негодяи не пускают его. Они перешли туда. Отобрали у него кружку. Как же он будет есть?

— Успокойтесь, — сказал Джон, укрыл ее самым большим одеялом, взял у меня повязку и начал обтирать больную. Она обезумела не только от горя и страха. На коже проступал пот. — Мы все сделаем.