При одной мысли обо всем этом Розамунда холодела… и ей казалось, что очистить от обвинений имя Мэйт-ленда почти невозможно.

— А теперь, Розамунда, — сказал он, блеснув глазами, — одари меня плодами своих размышлений. Скажи, кто пытается меня уничтожить?

Не приняв шутливого тона, она серьезно ответила:

— Тот, кому нужно жестоко отомстить тебе: око за око, зуб за зуб. Кто желает, чтобы ты страдал сейчас, как когда-то страдал он, и лишь когда ты потеряешь все, что для тебя дорого и важно, твое доброе имя, уважение друзей, пост главы Особого отдела… вот тогда он с удовольствием полюбуется, как тебя отправят на виселицу.

Впрочем, может быть, этот человек так одержим мыслью отомстить тебе, что счастлив будет, если ты до конца своих дней останешься изгоем. Но ведь может случиться и так, что ты переживешь его… нет, этого ни в коем случае нельзя допустить! Ты должен умереть, но лишь тогда, когда он тебя добьет. — Розамунда прямо взглянула в глаза Мэйтленду. — А мне думается, что он тебя еще не добил.

— Я готов признать, что причина всего, что случилось со мной, — кровная месть… однако давай не будем приукрашать факты.

— Ты играешь в шахматы?

— Что?!

— Ты играешь в шахматы?

— Немного.

— Немного? Что это значит? В шахматы либо играют, либо нет!

— Ну ладно, играю, играю! И что? Какое это имеет отношение к делу?

— Этот человек играет в шахматы… а если и нет, ему стоило бы научиться. Он думает не на ход вперед, а гораздо дальше. Он расставляет фигуры, начинает гамбит и мысленно перебирает все возможные ходы своего противника и свои ответные действия — пока не одержит победу в игре.

— По-моему, — сказал Мэйтленд, — тебе шерри ударило в голову.

Розамунда не огрызнулась на эту реплику, она была слишком поглощена собственными мыслями. Сейчас в ее воображении сложилась наконец целостная картина разыгранной партии.

— Отношения между тобой и Люси Райдер были самые невинные, покуда на сцене не появился наш загадочный господин Икс. Игра началась месяц назад. Первый его ход — он превратил Люси в свою пешку. Нет, в королеву. С той минуты она вынуждала тебя двигаться с клетки на клетку, и ты ни разу не учуял опасности. Люси, однако, не была ценной фигурой, и, когда пришло время, Икс не задумываясь пожертвовал ею. В сущности, он планировал это еще до начала партии.

А теперь перейдем к суду. Ты находился там, куда и хотел поместить тебя наш господин Икс, то есть в тюрьме, один-одинешенек. Взгляни на доску: у тебя нет ни ладьи, ни коня, ни офицера, ни даже пешки.

Глаза Мэйтленда весело блеснули.

— Ты забыла о Харпере и Хью Темплере.

— Темплер?! Я полагала, что он, когда начался суд, бросил тебя на произвол судьбы.

— Нет, не бросил. Он помогал Харперу устраивать мой побег.

Глаза Розамунды радостно сверкнули.

— А знаешь, с твоей стороны это был блестящий ход!

— А кроме того, — прибавил Мэйтленд, — есть еще ты.

Розамунда серьезно взглянула на него.

— Да, но это уж было простое везение, а в этой партии нельзя рассчитывать на удачу.

— А я вот верю в удачу. И всегда верил.

Розамунда наконец разглядела в его глазах затаенные искорки смеха и сама улыбнулась.

— Можешь насмехаться надо мной, сколько тебе угодно, но шахматы — игра логическая, и, если просчитать ходы далеко вперед, можно понять, что задумал противник.

— Да кто же насмехается-то? По правде говоря, я тобой восхищаюсь. Что ж, продолжим. Итак, я один на доске. Как насчет господина Икс?

— О, он расставил на доске все фигуры, с помощью которых намерен добиться успеха: свидетелей, выступавших против тебя, обвинителя, газетчиков и, как это ни печально, общественное мнение. Однако же конец партии наступит лишь тогда, когда тебя повесят.

Розамунда смолкла, и ее серые глаза загорелись.

— О, как бы я хотела сейчас прочитать мысли этого человека! Он, должно быть, скрежещет зубами от бессильной злобы, ведь ты переиграл его, когда бежал из Ньюгейта! Такого хода наш Икс никак не мог предвидеть, ведь из Ньюгейта не бегут.

— Я не ослышался? — Мэйтленд шутливо приложил к уху оттопыренную ладонь. — Неужели ты меня за что-то похвалила?

Розамунда откинула голову и рассмеялась.

— Полагаю, до господина Икс сейчас уже дошло, что он встретил равного себе противника. И все же не стоит его недооценивать. На его стороне закон, и наверняка у него есть сообщники. Люси, конечно, мертва… но ведь того мальчишку так и не нашли. Могут быть и другие.

Мэйтленд одним глотком прикончил шерри.

— Чего я не понимаю, — медленно сказал он, — как ему удалось склонить на свою сторону Люси?

— Она тебе нравилась, так ведь?

— Очень. Она была так юна, почти ребенок, да еще сирота, но никогда не сетовала на судьбу. Мне и сейчас все еще трудно поверить, что она могла участвовать в заговоре против меня… но ведь она лгала, и другого объяснения этой лжи нет.

— Я думаю, — сказала Розамунда, — что она влюбилась в этого человека. — Увидев, что Мэйтленд скорчил гримасу, она засмеялась. — Да, я знаю, что этому трудно поверить, но многие женщины ради любимого человека готовы на все. И к тому же нам неизвестно, какую историю сплел для Люси господин Икс, мы знаем только, что она попалась на его удочку.

Немного помолчав, Розамунда серьезно взглянула на Мэйтленда.

— Если бы только мы смогли выяснить, кто из людей, с которыми ты имел дело в прошлом, считает себя несправедливо наказанным по твоей вине, тогда бы мы узнали, кто такой этот господин Икс. Наверняка он когда-то потерял все, что было ему дорого, и постарался проделать то же самое с тобой.

— Такого человека просто не существует! — уверенно заявил Мэйтленд. — Я никогда в жизни никого не передавал в суд, не собрав прежде веских доказательств его вины. — Он внезапно смолк. — Черт!

— Совершенно верно, — кивнула Розамунда. — Именно это с тобой случилось.

— Это безнадежно. Я понятия не имею, кем может быть Икс.

— Но ведь должен быть в твоем прошлом хоть кто-то, подходящий для этой роли! — безнадежно проговорила Розамунда.

— Такого человека не существует.

— Не торопись с выводом! Подумай! Хорошенько подумай!

Мэйтленд смолк надолго… и наконец покачал головой, словно отвечая своим невысказанным мыслям.

— Что? — тут же спросила Розамунда.

— Единственный человек, который соответствует этому описанию, — я сам. Это случилось много лет назад и едва не погубило именно меня… так что вряд ли тот случай имеет отношение ко всему происходящему.

— И что же случилось?

— Это неважно.

Итак, ей отказано в доверии… и это после того, как она доказала, что верит в его невиновность. Для Розамунды это было как пощечина. Вспыхнув, она приподнялась из кресла, намереваясь уйти.

— Сядь, Розамунда, — веско сказал Мэйтленд.

Она села, отвернувшись и упорно глядя в огонь.

Помолчав немного, он едва слышно вздохнул и негромко, медленно заговорил:

— Это случилось на третьем семестре моей учебы в Кембридже. Мне тогда было всего лишь семнадцать, и я был полон решимости во что бы то ни стало добиться успеха. То, что я оказался в Кембридже, было для меня настоящим чудом — попасть в один из лучших университетов Британии… Мой отец не мог позволить себе оплачивать мое обучение, однако у меня нашлись благодетели, Эндрю Дансмур и его жена, которые каждый год гостили в Шотландии у ее родителей. Наша семья была с ними в дальнем родстве. Это были добрые и щедрые люди, и они приняли немалое участие в моей судьбе. Видишь ли, собственных детей у них не было.

Когда мне исполнилось шестнадцать, супруги Дансмур пригласили меня поселиться вместе с ними вот в этом самом доме, что я и сделал с благословения родителей. Они, я имею в виду отца и мать, видели в этом соглашении одни только преимущества и ни одного недостатка. Во всяком случае, когда на следующий год Дансмуры записали меня в Кембридж, отец пришел в небывалый восторг. И я тоже.

Мэйтленд сухо рассмеялся.

— На деле все оказалось совсем не так, как я ожидал. Всю жизнь меня учили добиваться совершенства во всем. Отец всегда твердил, что для людей нашего круга образование — ключ к успеху. Я считал своим долгом перед родителями и четой Дансмур учиться отменно и старательно. К сожалению, юноши, с которыми я вместе учился в Кембридже, жили по иным правилам. Они поступили в университет для того, чтобы наслаждаться жизнью, а потому развлекались вовсю — вино, карты, женщины и прочие светские удовольствия. Им наплевать было, что их могут исключить, и некоторых и вправду исключили. У них всегда была под рукой надежная опора — деньги, связи и все такое прочее. Среди них я был чужаком. По правде говоря, я и сам себе немало навредил. Среди соучеников я держался особняком и всячески подчеркивал свои высокие моральные принципы.

Он о многом недоговаривал, но заполнить эти пробелы было легко. Юноша из скромной небогатой семьи оказался вдруг в окружении сверстников, привыкших к своему богатству и знатности. С первой минуты он должен был ощущать себя среди них чужаком, а уж когда отказался присоединиться к остальным в «светских удовольствиях», его попросту исключили из тесного круга студенческого братства и он остался в гордом одиночестве. Молодые люди, о которых говорил Мэйтленд, вполне могли быть похожими на ее собственных братьев. Они вовсе не были намеренно жестокими, просто безразличными, а это наихудшая разновидность жестокости.

Мэйтленд молчал, неотрывно глядя на свой бокал, словно это был магический кристалл, который показывает не будущее, а прошлое.

— И однако же, — негромко продолжил он, — как бы ни куражились эти мальчики, а они все и впрямь были еще мальчиками, они строго соблюдали законы чести. Всякий, кто нарушил эти законы, почитался недостойным даже презрения, и относились к нему соответственно.