– Куда ты отправишься? – спросила она, зябко ежась и теснее прижимаясь к нему.

– Куда-нибудь, где тепло, – сказал он, зарывшись носом ей в волосы и пытаясь улыбнуться. – Возможно, в тропики. Буду сидеть под баньяновым деревом, питаться финиками, кокосами и инжиром. Мне будут прислуживать красивые женщины, почти обнаженные. Никаких забот, ничего, кроме… О, милая, я же шучу! – ласково усмехнулся он, увидев выражение ее лица.

– Я знаю. Дело не в этом, – она тоже попыталась улыбнуться.

– А в чем?

Анна пожала плечами:

– У нас совсем не осталось времени, а я так много должна тебе сказать… Я ничего не успею. Скажу только одно: я люблю тебя.

Какое-то время они молчали, прислушиваясь к только что прозвучавшему признанию, как будто повисшему в воздухе.

– Я люблю тебя, – эхом отозвался Броуди.

Они поцеловались. Так легко было поддаться грусти…

– Чего тебе больше всего будет не хватать? – спросила она и, увидев его недоверчиво вытянувшееся лицо, с улыбкой пояснила: – Если не считать меня.

Его ответная улыбка медленно растаяла.

– Я был счастлив здесь. Мне нравилась эта жизнь, хотя я понимал, что она одолжена мне на время. Мне жаль, что, когда я исчезну, в скором времени никто меня не вспомнит.

– Это неправда…

– Вспоминать будут Ника. Всем будет казаться, что они знали его таким. Никто не вспомнит Джона Броуди.

У нее болезненно сжалось горло, ей пришлось проглотить ком, чтобы заговорить.

– Я буду помнить Джона Броуди. Я его никогда не забуду.

– Нет, я не хочу, чтобы ты вспоминала обо мне, – прошептал он, не раскрывая крепко зажмуренных глаз. – Забудь меня поскорее, Энни. Забудь обо всем, что с нами было. Считай, что это сон.

– О нет…

– Послушай меня. Я хочу, чтобы ты снова вышла замуж. Нет, не спорь. Хочу, чтобы у тебя были дети, много детей. Я хочу этого ради тебя, любовь моя. Представляешь, как это будет чудесно: детишки бегают по верфи и путаются под ногами, пока ты пытаешься объяснить клепальщикам, где проходят швы по обшивке. Я хочу, чтобы у тебя было все самое лучшее. Не плачь. Ну, пожалуйста, постарайся не плакать.

Но Анна не могла совладать со слезами.

– Возьми меня с собой, – безнадежно умоляла она, прижимаясь к нему.

Она почувствовала, как он качает головой, и пришла в отчаяние.

– Тогда люби меня прямо сейчас, – прошептала Анна, поднося его руку к губам. – Подари мне своего ребенка.

Потрясенный Броуди отодвинулся от нее.

– О господи, Энни, ты соображаешь, что говоришь?

– А ты думаешь, что это невозможно? – спросила Анна, тихо улыбаясь сквозь слезы.

Он вообще об этом не думал. Откинувшись на подушку и уставившись в темный потолок, Броуди ошеломленно потер себе лоб.

– Это… мы не можем… – В голове у него царил кавардак. – Я не хочу… Если ты…

Он умолк и попытался собрать разбредающиеся мысли воедино.

Анна склонилась над ним, снова взяла за руку, поцеловала костяшки пальцев, потом прижала его ладонь к своей груди.

– Люби меня, – повторила она страстно. – Позволь мне любить тебя.

– Нет, погоди… – Броуди попытался, хотя и не слишком энергично, отнять у нее руку, но Анна ее удержала. – Погоди, Энни. Мы не можем… гм… нам бы надо было…

Ее свободная рука сползла вниз по его груди и животу. Нежная кожа на внутренней стороне запястья потерлась о жесткие завитки волос у него на бедре.

– А как поживает Лорд Высокий Канцлер? <Звание спикера палаты лордов в английском парламенте.> – осведомилась она вежливым шепотом. – Он сегодня на высоте?

Две недели назад Броуди поделился с нею всеми известными ему названиями мужского органа, какие только знал. Их было больше двух десятков. Вообще-то «Лорд Высокий Канцлер» был у нее на втором месте, ей больше понравился «Член Палаты от Петушьего Округа», но Анна все никак не могла заставить себя выговорить этот титул вслух. Броуди усмехнулся, но его смешок превратился в протяжный стон, когда Анна принялась ласкать Лорда Высокого Канцлера своей маленькой изящной ручкой. Очень приятно было следить за лицом Броуди: красноречивее всяких слов оно говорило о том, что ему больше всего нравится.

Тут ей в голову пришла неожиданная идея. Приподнявшись на локте, она прижалась губами к бархатистой вершине в тихом и нежном поцелуе. Мысль оказалась на редкость удачной, Анна сразу это поняла. Как интересно: тела у них такие разные, но у обоих имеются чувствительные точки в одних и тех же местах! Она решила усовершенствовать свое первоначальное открытие и взялась за дело, лаская его сперва кончиком, а потом и всей поверхностью языка. Эффект вышел такой, словно в него ударила молния.

– Тебе больно? – в тревоге спросила Анна, прекратив свои манипуляции.

Все это время Броуди удерживал дыхание, но теперь воздух вырвался из его легких взрывом смеха. Когда он подхватил Анну и подтянул выше, уложив поверх себя, она ощутила смесь неудовлетворенного любопытства и нервного облегчения. Но когда он заставил ее раскрыться и осторожно проник в сердцевину ее женского естества, она уже не смогла бы выразить свои чувства словами. Анна приняла его глубоко-глубоко и начала поторапливать с безыскусной, дарованной от природы ловкостью, сама не зная, как у нее это получается. Никогда раньше их близость не казалась обоим такой проникновенной.

Ее длинные волосы упали на подушку и образовали занавес, скрывавший их лица. Анна страстно поцеловала Броуди. Ей хотелось получить последний подарок: его семя, его ребенка. Она сдерживалась из последних сил, оттягивая решающий момент, но в конце концов не выдержала, содрогнулась, прижимаясь к нему и плача от избытка чувств. А Броуди позабыл обо всех своих сомнениях, колебаниях и осторожности – он отдал ей все, что она хотела.

Ночь промелькнула совершенно незаметно. Уже глубоко за полночь они на цыпочках спустились вниз в поисках еды: их души были переполнены, но бренная плоть умирала с голоду. Усевшись за широкий дубовый стол в кухне, они при свете фонаря съели холодный картофельный суп и салат с омаром, который кухарка убрала обратно в кладовую, когда хозяева не появились к обеду.

Они сидели, прислонившись друг к другу: так им было немного спокойнее. Ощущение близости, возможность прикоснуться стали для обоих насущной потребностью. Каждая минута казалась волшебной, каждое слово ценилось на вес золота. Любые попытки сделать вид, будто у них есть надежда, что все уладится само собой, разрешится каким-нибудь чудесным образом, были отброшены. Они честно признались, какую смертную тоску наводит на них мысль о разлуке, и поделились друг с другом своими заветными мечтами, а потом чуть не заплакали, убедившись, что мечтают об одном и том же: жить вместе в своем собственном доме, завести детей, смотреть, как растет и процветает их кораблестроительный завод.

А еще у Броуди была мечта стать настоящим джентльменом, уважаемым членом общества. Анна разрыдалась когда он ей в этом признался. Они жались друг к другу, не говоря больше ни слова, пока не послышалось чириканье птиц за окном. Небо начало предательски светлеть. Тогда они поспешили обратно в свою комнату, в свою постель, на свой остров, чтобы снова обняться.

Сон стал самым коварным врагом; они боролись с ним яростно и настойчиво, отвоевывая минуту за минутой, прекрасно понимая, что он у них похитит, если они позволят себе сдаться. Оба были истощены любовью, их губы опухли от поцелуев, у обоих кружилась голова от переутомления, но они все-таки упорно держались. Пока наконец сон не сморил их.

Анна проснулась вскоре после полудня. Убедившись, что в постели она одна, Анна помертвела от страха. В минуту она была уже одета. Дом как будто вымер, в гулкой тишине ее торопливые шаги на лестнице прозвучали слишком громко. В холле никого. Она метнулась в столовую. Пусто.

– Джон? – тихо позвала Анна.

Громко звать его по имени было опасно, к тому же в душе у нее нарастала паника; если бы она окликнула его, повысив голос, и не получила ответа, ей стало бы ясно, что случилось самое худшее.

В зимнем саду тоже никого не было. Анна вернулась в холл, пересекла его и заглянула в гостиную. Ни души. Боже милостивый! Она услыхала легкий шум за скользящими дверями библиотеки.

Это был Броуди. Он стоял, склонившись над большим письменным столом ее отца, и что-то торопливо писал на листке бумаги. Услыхав ее шаги, он выпрямился. Они сошлись посреди комнаты и обнялись, как будто после многомесячной разлуки.

– Я думала, тебя уже нет, – тихонько воскликнула Анна, обнимая его и поглаживая по спине.

– Нет, нет…

– Слава богу. Прошу тебя, не надо…

Анна в ужасе осеклась на полуслове: ее руки сомкнулись у него на спине под сюртуком, и пальцы невольно нащупали на пояснице рукоятку пистолета, заткнутого за пояс брюк. Не успел он ее остановить, как она вытащила пистолет. Тяжелый черный предмет показался ей отвратительным, она позволила Броуди забрать оружие. Он положил пистолет на стол у них за спиной. Только теперь Анна заметила, во что он одет: в самый старый, поношенный костюм Николаса, без галстука, без жилета. Она отступила на шаг назад, не веря своим глазам.

– Ты собирался уйти, ничего мне не сказав? Ты хотел просто написать мне записку и исчезнуть? Даже не попрощавшись?

Броуди обнял ее. Его рот был сжат в суровую линию.

– Нет. Мне бы следовало именно так и поступить, но я не смог.

– Но тогда…

– Я хотел написать записку Перлману. Всего несколько слов на прощание, просто в знак благодарности. Я не мог уйти, не повидав тебя.

– Ладно, – вздохнула Анна, снова обнимая его и мысленно дав себе зарок продержаться до конца без слез, чего бы ей это ни стоило.

Глядя в сад поверх ее головы, Броуди принялся тихонько гладить ее по волосам. За окном сеял мелкий, уже вполне осенний дождь.

– Ты во мне разочарована из-за того, что я убегаю?

Анна посмотрела на него в недоумении.

– Я же дал им слово, что вернусь обратно в Бристоль, когда все закончится. А теперь…