Патриция Гэфни - Роковое сходство

– Джонатан, – прохрипел он.

– Джонатан? А дальше?

– Болт. Мое имя – Джонатан Болт.

Броуди протянул ему руку:

– Прощай, Джонатан.

Кто-то из охранников пробормотал невнятную угрозу, но ни один из них не сделал попытки остановить Болтуна, когда тот поднялся с пола и протянул руку Броуди. Руки у, обоих тряслись, ладони покрылись потом, но чем дальше, тем крепче становилось их пожатие.

– Ну что ж, похоже, мы увидимся в аду, – проговорил Болтун.

Голос у него дрогнул, но подбородок отважно вздернулся, и на мгновение Броуди как будто увидел тень прежнего Болтуна – говорливого и задиристого, как петух. Он еще крепче сжал пальцы обреченного и попытался улыбнуться.

– Да, похоже на то. Благослови тебя бог, Джонатан.

И опять глаза Болтуна наполнились слезами, но он смахнул их.

– Благослови тебя бог…

Но охранникам уже надоело ждать: они грубо вытолкали своего пленника из камеры.

– Задай им жару, братец… – последнее, что успел услышать Броуди.

В голосе Болтуна слышалась отчаянная бравада. Дверь с лязгом захлопнулась, и в камере воцарилось жуткое молчание,

Броуди с содроганием уставился на пустой наручник, свисающий с противоположной стены. За десять дней, проведенных взаперти в обществе Болтуна, у него не раз возникало желание задушить своего сокамерника собственными руками, но сейчас он готов был отдать все на свете, лишь бы вернуть его назад.

Его охватило беспросветное отчаяние, куда более страшное, чем все, что ему доводилось испытывать прежде. Всю свою жизнь он просто плыл по течению, принимал мир таким, какой он есть, полагая, что смерть действует по собственному расписанию и тревожиться о дате своей кончины – значит попусту тратить время.

Но неожиданно жизнь повернулась к нему безобразной стороной: прежнее благодушие больше не спасало и не приносило утешения. Кто-то убил Мэри и ребенка, которого она носила. Ребенок был не от него, но разве это имело значение? Послезавтра его повесят за преступление, которого он не совершал. И никакие прежние воззрения Броуди не могли оправдать столь чудовищную несправедливость.

Священник сказал ему, что на то была воля божья, но эти лицемерные слова наполнили душу Броуди бессильным гневом. Вот и сейчас он ощутил то же отчаяние и, размахнувшись, ударил кулаком по стене, к которой был прикован. Еще и еще раз. С бессмысленным ожесточением он колотил по бездушному, безответному камню, пока боль и усталость не сломили его. Он, задыхаясь, опустился на колени.

Он снова взглянул в маленькое окошко. Небо стало почти черным; вдали слышались раскаты грома, раздававшиеся с каждым разом все ближе.

– Болтун уходит под фанфары, – вслух произнес Броуди, но тут же поморщился.

Господи, неужели он начинает разговаривать сам с собой? Привалившись к стене, Броуди устало закрыл глаза. Ну и что, даже если так? Погрузиться в безумие, перестать понимать, где реальность, а где фантазия, – какое это было бы блаженство!

Увы, ему не повезло. Его разум был ясен, как вода в горном озере. И опять он начал думать о своей семье. Ему о многом приходилось сожалеть, но горше всего его мучила мысль о том, что он так и не удосужился разыскать отца и высказать ему в глаза все, что думает. А может, Ник его нашел и сумел к нему подольститься? Если так, значит, подумал Броуди, они друг друга стоят.

Но что они думают о нем? Это был страшный вопрос; Броуди боялся задавать его себе. Его семья ничего о нем не знает. Если они вообще о нем вспомнят, если попытаются что-то разузнать, им сообщат, что он был повешен за убийство портовой шлюхи Мэри Слоун. И они в это легко поверят.

Броуди горестно опустил голову, не вытирая слез. Дождь врывался сквозь открытое окно и заливал пол. За дверью было слышно, как охранник развозит на тележке обед. Сколько еще раз ему суждено хлебать тюремную баланду? Броуди подсчитал в уме. Пять раз. В корабельных камбузах он поглотил немало скверной пищи, но в жизни не пробовал ничего более мерзкого, чем та бурда, которую в бристольской тюрьме называли супом. В животе у него заурчало от голода. Конечно, он съест все пять обедов, которые ему полагаются. А потом умрет.

Дождь тяжелыми, как дробь, каплями барабанил по иллюминатору, затуманивая и без того мрачный вид за стеклом: вскипающие белые гребешки, черные провалы между водяными валами, угрюмое желчное небо. Стоял уже полдень, но, кроме скупых отблесков заправленного маслом фонаря, раскачивающегося на крюке под потолком, в каюте не было света.

Вся обстановка состояла из узкой корабельной койки, стула и небольшого деревянного сундука. На койке лежала женщина. Маленькая и хрупкая на вид, она казалась спящей. Возле иллюминатора стоял мужчина. Засунув руки в карманы полосатого сюртука, он невидящим взглядом смотрел на беснующееся за стеклом свинцово-серое море.

Его добродушное, ничем не примечательное лицо казалось бледным и осунувшимся от горя. Черные волосы были тщательно расчесаны на прямой пробор, небольшие седеющие бакенбарды аккуратно подстрижены, но на щеках проступала щетина. Он повернулся на звук, раздавшийся с постели, но женщина только вздохнула, так и не проснувшись. Тревожный взгляд темных глаз смягчился, пока он смотрел на нее. Покачав головой, Эйдин О'Данн тяжело вздохнул и, тихо ступая, прошел мимо койки к противоположной переборке каюты.

На полу по обе стороны от двери стояли два чемодана. О'Данн открыл один из них, но, убедившись, что в нем женская одежда, тут же закрыл его и перешел к другому. Второй чемодан подвергся быстрому, но самому тщательному и придирчивому обыску. О'Данн обследовал даже шелковую подкладку, проверяя, нет ли разошедшихся швов. Среди одежды и предметов туалета обнаружились две тоненькие книжечки, оказавшиеся путеводителями для путешествующих по континенту. Он потряс каждую по очереди за корешок, но из них ничего не выпало. Тогда О'Данн перелистал страницы. Во второй книжке, озаглавленной «Путеводитель англичанина по Риму», он нашел карандашные пометки на внутренней стороне задней обложки. Просмотрев запись, О'Данн медленно выпрямился.

Он отнес книгу к стулу, стоявшему рядом с койкой, и сел. Его лицо стало суровым, глаза, обычно кроткие, помрачнели. С минуту просидев неподвижно, адвокат опустил голову, закрыл лицо руками и тупо уставился на свои башмаки.

В дверь постучали. О'Данн вскочил со стула в ту самую минуту, когда она отворилась. Высокий, немного сутуловатый мужчина балансировал на пороге, раскачиваясь в такт движению корабля. Восстановив равновесие, он вошел в каюту и закрыл за собой дверь.

– Что-нибудь нашли?

О'Данн покачал головой, небрежно ткнув в книгу, которую по-прежнему держал в руке.

– Ничего особенного, просто какие-то…

– Дайте взглянуть.

Поколебавшись немного, О'Данн протянул свою находку вошедшему.

– Какие-то каракули, возможно, просто…

– Вот оно.

Роджер Дитц прислонился к двери, не сводя глаз с нацарапанной карандашом строчки на внутренней стороне обложки путеводителя.

– Это именно то, что мы искали.

Когда он поднял голову, его выцветшие серые глаза возбужденно заблестели.

– Точно. Это оно.

– Откуда вы знаете? Почему вы так уверены? Непонятная запись, сплошные сокращения… Они могут означать все, что угодно.

– Не говорите глупости, все совершенно очевидно.

Суровое лицо Дитца смягчилось.

– Извините. Я знаю, он был вашим другом, для вас это тяжелый удар. Но нет никаких сомнений…

В это время женщина тихо застонала, и О'Данн перебил собеседника:

– Все это может подождать, а ей срочно нужен врач! Вы, по сути, силой доставили ее сюда. Если с ней что-нибудь случится…

– Ничего с ней не случится, О'Данн. Я вам уже говорил и могу еще раз повторить: она вскоре полностью придет в себя.

– То же самое вы говорили несколько часов назад. У нее и без того слабое здоровье, а тут еще этот шторм! Если ей станет хуже…

– Давайте поднимемся на палубу, – решительно перебил его Дитц. – Вам надо подышать свежим воздухом. Не хотите? Тогда подежурьте возле арестованного: Флауэрса надо сменить. С миссис Бальфур ничего страшного не случится. У меня есть некоторый опыт…

– Эйдин?

Анна попыталась поднять голову с подушки, но не сумела.

– Вы здесь? – спросила она, заслоняясь дрожащей рукой от тусклого света фонаря.

О'Данн бросился к койке и осторожно присел на краю.

– Я здесь, дорогая. Как вы себя чувствуете? Теперь с вами все будет в порядке.

Свет уже не казался ей таким ослепительным. Она опустила руку и прищурилась, глядя на него.

– Что случилось? Где мы? На корабле? Но как?..

Человек, которого она никогда раньше не видела, вдруг вырос за плечом Эйдина.

– Вы находитесь на судне, реквизированном английской короной, миссис Бальфур. Мы направляемся во Францию, – сухо заявил он.

Его слова показались Анне полнейшей абракадаброй. Еще несколько секунд она смотрела на незнакомца недоумевающим взглядом, потом повернулась к Эйдину.

Он осторожно взял ее за руку:

– Вы помните, что случилось?

Закрыв глаза, Анна предприняла героическую попытку вспомнить. Потом ее лицо прояснилось, и она слабо улыбнулась.

– Я вышла замуж. А где Николас?

Эйдин ничего не ответил и отвернулся. Улыбка Анны погасла.

– Что случилось? Я ничего не помню. Что со мной?

– Анна…

– Ваш супруг скончался, мэм, – негромко заговорил незнакомец. – Он был убит тем же человеком, который ударил вас. Вы потеряли сознание.

Она не ощутила отчаяния, лишь замешательство и недоверие, но слезы навернулись ей на глаза сами собой.

– Нет! – воскликнула Анна, приподнимаясь на койке. – Николас? Нет, этого не может быть! Эйдин, кто этот человек? Что произошло?

Лицо О'Данна казалось суровым и несчастным одновременно.

– Мне очень жаль, моя дорогая, но это правда. Ник убит.