– Лопни моя печенка! Думаешь, я сказал что-то не то, Джонни? – расстроился Билли, рассовывая по карманам несколько бисквитов и поднимаясь на ноги.

– Ну что ты, Билл, не бери в голову! Ты вел себя, как принц крови.

– Правда? А мне показалось, она аж в лице переменилась. Может, мне стоит…

– Ни в коем случае. По-моему, ты ей нравишься, Билл.

– Да ну?

С величайшей осторожностью Билли совершил омовение, по одному засовывая свои толстые пальцы, похожие на баварские колбаски, в чашу для ополаскивания, и вытер их салфеткой.

– Давай, приятель, не забудь руки вымыть! – Он терпеливо ждал. Наконец Броуди, скрипнув зубами от злости, ткнул пальцы в проклятую чашку и вытер их о собственные брюки.

– Нравлюсь ей, говоришь? А ты не шутишь? – Слова Броуди явно запали в душу Флауэрсу.

– Ну что ты, какие уж тут шутки? Стала бы она пилить тебя весь вечер насчет вилки для салата, да солонки, да этого треклятого – как его? – ножа для масла, разрази его гром, если бы ей было все равно? На мне она давно уже поставила крест, а вот тебя, как видно, считает небезнадежным.

– Нет, ей-богу?

Броуди твердой рукой повел своего охранника по коридору.

– С места не сойти, если я вру.

Увы, предположения Броуди оказались ошибочными. Держа на весу чашку кофе и почти не принимая участия в разговоре трех усевшихся возле письменного стола мужчин, Анна ходила вдоль книжных полок и терпеливо изучала корешки переплетов, пока наконец не нашла то, что искала. Она отнесла увесистый том к небольшому столику, стоявшему в дальнем конце комнаты, и внимательно перелистала страницы. Очевидно, беглый просмотр ее удовлетворил. Она выпрямилась:

– Мистер Броуди.

Он вздрогнул от неожиданности. Нет, ей точно надо было стать классной дамой.

– Мэм?

– Будьте так добры, подойдите, пожалуйста, сюда.

Броуди встал и направился к ней, стараясь держаться независимо, но с трудом отрывая ноги от пола, словно нашкодивший мальчишка, которому уготована порция розог. О’Данн и Билли проводили его сочувственными взглядами.

Анна едва доставала ему до ключицы, однако перечить ей было опасно: у нее был вид генерала, делающего смотр войскам перед сражением. Но вдруг он уловил легчайшее дуновение ее духов, и военные сравнения вылетели у него из головы. Броуди присел на краешек стола: теперь их лица были на одном уровне.

– Вы отыскали книгу, которая послужит моему исправлению, миссис Бальфур? – тихо спросил он, улыбаясь.

– Вот именно, мистер Броуди. Хотя лично я, по правде говоря, сомневаюсь, что вся библиотека Британского музея <Библиотека Британского музея, основанная в 1757 году является богатейшим книжным собранием в Англии. >, доведись вам ее прочесть, могла бы способствовать вашему исправлению.

– Считаете меня совсем пропащим?

– Просто безнадежным.

Она вдруг обнаружила, что глаза у него светлее, чем у Николаса. Различие было невелико, но она все-таки заметила. И в улыбке у него было что-то неуловимое, отличавшее его от Ника. Смущенно опустив глаза, Анна открыла книгу.

– Это книга называется «Правила хорошего тона». – Она произнесла название по слогам, словно обращалась к иностранцу, не вполне свободно владеющему английским языком. – Я полагаю, вам следует обратить особое внимание на главу, посвященную поведению за столом. Там имеется также отдельный раздел о темах, подходящих для застольной беседы. Думаю, вы почерпнете из него много полезного.

– Ах вот в чем дело! – Его улыбка стала шире. – Может, мне стоит передать ее Билли, когда я сам прочту?

– Вряд ли в этом есть необходимость, – ответила Анна, совершенно не уловив шутки.

Вблизи при свете лампы Броуди видел, как у нее на тонкой нежной шейке, у самых корней волос, выбиваются из прически короткие золотистые волоски. А личико такое изящное, как будто точеное… Ему хотелось прикоснуться к ним пальцами, понять, каковы они на ощупь. А еще лучше – языком. Строгий, неулыбчивый рот был безупречен. Броуди уже знал, каков он на вкус.

– А вдруг мне попадется какое-нибудь длинное мудреное слово? – спросил он. – Я его даже прочитать не смогу! Вы мне поможете, Энни?

Теперь она поняла, чем отличается его улыбка. Нежностью и какой-то удивительной мягкостью, которой не было в улыбке Николаса.

– Я же вас просила не называть меня так, – напомнила она после довольно продолжительного молчания.

– Но что же мне делать, если я все время забываю? Энни – это такое красивое имя! Если бы вы не держались так скованно, оно бы вам очень даже подошло.

У нее надменно вздернулся подбородок.

– Это не ваша забота – решать, какие имена мне подходят, а какие нет, мистер Броуди. И вы меня очень обяжете, если…

– Почему бы вам не называть меня Джоном?

У Анны от неожиданности открылся рот. Броуди опять улыбнулся: ровные белые зубы ярко блеснули на фоне его темной бороды.

– Об этом не может быть и речи, – отрезала она.

– Почему?

– Просто выбросьте это из головы, и все! – Она захлопнула книгу и толкнула ее к нему через стол, ясно давая понять, что эта тема закрыта.

– Но почему? Я брат вашего покойного мужа, Энни. Нравится вам это или нет, мы с вами родственники. Ну, точнее, свойственники.

Он на секунду задумался, подыскивая более точные слова.

– Оба мы – Броуди, нам надо держаться заодно. Я мог бы называть вас «сестренкой», если вам не нравится «Энни». Или…

– Прекратите немедленно!

Лицо у нее раскраснелось, кулачки были стиснуты, она снова выпрямилась, как фельдфебель на плацу.

– Наша «родственная» связь, мистер Броуди, весьма эфемерна и – благодарение богу! – кратковременна. Я денно и нощно молюсь о том, чтобы она закончилась поскорее. Но пока она еще продолжается, я вынуждена настаивать, чтобы вы называли меня «миссис Бальфур», вели себя пристойно и обращались со мной почтительно. Я ясно выразилась?

– Скажите, вы носите корсет?

Рот у Анны открылся, но она так и не сказала ни слова. У нее дома подобный вопрос был бы просто немыслим. Тетя Шарлотта не допускала не только обсуждения, но и простого упоминания деталей туалета и соответствующих им частей тела. Даже куриные грудки и ножки она называла не иначе, как белым и темным мясом.

– Похоже на то, – как ни в чем не бывало продолжал Броуди, – хотя я никогда не мог взять в толк, на кой вам это нужно. У вас очень даже складная фигурка, Энни, и почему вы так стараетесь…

Наконец из ее рта вырвался какой-то звук: не то хрип, не то стон. О’Данн и Билли Флауэрс оглянулись на них с другого конца комнаты. По причинам, в которые она сама даже не пыталась вникнуть, Анна понизила голос, чтобы они не смогли ее расслышать.

– Сэр! – прошипела она. – Как вы смеете разговаривать со мной в подобном духе? Не вздумайте повторять подобные вещи! Никогда, вы слышите? Никогда!

Она даже топнула ногой от возмущения. Броуди сунул руки в карманы и встал со стола, возвышаясь над ней, как башня, и отрезая путь к бегству.

– Я ничего не мог с собой поделать, Энни, – ответил он, тоже понизив голос. – Целый день только тем и занимался, что думал об этом. По-моему, зря ты носишь корсет, ей-богу зря. Все у тебя на месте – и грудь, и попка. С такой фигуркой…

– Нет! Нет! Не смейте!

Она отступила на шаг, готовясь броситься наутек.

– Чего мне не сметь? Думать о твоей складненькой фигурке? – Броуди нахмурился. – Ну уж извини, ты больно много просишь. Я готов терпеть уроки по кораблестроению и хорошему тону, но когда ты мне говоришь, чтоб я не смел…

Анна тихо вскрикнула, повернулась кругом и выбежала из комнаты.

О’Данн бросился за ней следом.

Броуди сел за письменный стол и открыл книжку. «Настоящая леди никогда не выпивает больше двух бокалов шампанского за вечер», – прочитал он. – «Делая замечание официанту, никогда не намекайте на его национальность». «Не обгладывайте кости, если обедаете не один, не обламывайте корочку с яблока, запеченного в тесте, не грызите кожуру дыни». «Лучше даже не пытайтесь чистить апельсин за обеденным столом. Рекомендуется вообще воздержаться от их употребления в общественных местах».

Он пролистал несколько страниц. Ага, вот оно.

«Разговор за столом должен быть веселым и приятным. Избегайте обсуждения болезней, хирургических операций, несчастных случаев со смертельным исходом, жестоких наказаний и казней с шокирующими подробностями. Любые намеки на расстройство пищеварения отвратительны и вульгарны. Слово „желудок“ не должно употребляться никем, кроме вашего врача».

Броуди все еще тихонько посмеивался себе под нос, когда в библиотеку вернулся О’Данн. Он некоторое время взволнованно расхаживал взад-вперед по комнате и заговорил не сразу. Броуди успел перевернуть страницу: «Как только хозяева удаляются к себе на ночь, слуги должны последовать их примеру». «Никогда не следует употреблять выражения вроде „лечь в постель“ или „пойти спать“, полагается говорить только „удалиться к себе наверх“.

– Что вы ей сказали?

Броуди поднял голову:

– Прошу прощения, ваша честь?

В последнее время он взял себе за правило обращаться к адвокату с этими судейским званием, потому что оно его раздражало.

О’Данн повторил свой вопрос.

– И не говорите «Ничего»: я вижу, что Анна чем-то расстроена.

– А что она сама сказала? – с любопытством спросил Броуди.

Губы О’Данна гневно сжались.

– Ничего, – сердито признал он. – Она не желает разговаривать.

Он подошел ближе.

– Послушайте меня, Броуди. Вы идете по очень тонкому льду. Я вам уже говорил, и, поверьте, я не шучу: если вы оскорбите миссис Бальфур или попытаетесь каким-то образом нанести ей ущерб любого рода, ваша «увольнительная» закончится куда раньше, чем вы ожидали, и вы вновь окажетесь в тюрьме. Вы меня слышите?

Броуди уже до смерти устал от постоянных попреков и выговоров. Он был человеком миролюбивым, но его терпению пришел конец. Он встал из-за стола: