Отавинью то приставал к ней, то злился и только еще больше раздражал ее. В общем, от этой жизни Рафаэлу тошнило, морально и физически! С некоторых пор ее даже от еды стало воротить. Так ей было худо от всех ее неприятностей.

Когда она отказалась от еды, сославшись на тошноту, Жудити вдруг пристально посмотрела на нее и спросила:

— Уж не беременна ли ты, наконец, голубушка?

— Ничего подобного, — ответила Рафаэла. — Съела что-то не то, вот и все!

Но Жудити не могла не порадовать старика: у молодых, похоже, дело в шляпе: Рафаэлу что-то тошнит.

Обрадованный Жеремиас поздравил Отавинью:

— Молодец, сынок, не зря стараешься, выполняйте, выполняйте свои обязательства, а уж в долгу я не останусь!

— Не спешите, дядюшка, — кисло ответил Отавинью, — у Рафаэлы просто что-то с желудком, ей еще рано быть беременной…

А Рафаэла с ужасом подумала: а что, если правда? Тогда непременно нужно переспать с Отавинью, иначе невозможно будет узаконить своего ребенка! Но сначала необходимо удостовериться, что она и на самом деле беременна.


«Да! Я должна убедиться в том, что Шакита еще с ним, и тогда я устрою ему такой скандал! Испорчу ему карьеру! Испорчу репутацию», — мечтала Роза, кипя жаждой мести.

И кто бы мог подумать! Розе действительно обнаружила Шакиту на месте! Дело было в том, что девушка заглянула в квартиру сенатора после того, как оставила письмо. Конечно, когда она уходила, намерения у нее были самые благородные. Но все-таки ей хотелось увидеть сенатора еще разок, увидеть после того, как он прочтет ее послание… Потом она так волновалась, уходя, что позабыла кое-какие вещи, и вот вернулась за ними… И вообще, если честно говорить, идти ей было некуда.

Сенатор не стал разбираться в путаных объяснениях Шакиты, когда она вновь появилась перед ним, только спросил:

— Ты уже нашла себе работу?

— Еще и не искала, — ответила она, глядя на него своими преданными голубыми глазами.

— Тогда оставайся и запомни: никогда не путай благодарность с любовью. Это совсем разные вещи. Я тебе в отцы гожусь, девочка.

— Я не хотела, чтобы у вас из-за меня были неприятности, — всхлипнула Шакита.

— Я сам с ними разберусь, — ответил сенатор и ушел к себе в кабинет.

Вот так и вышло, что Роза, приехав, нашла Шакиту на месте и немедленно выставила ее вон, а вернувшемуся после заседания сенатору заявила:

— Я твоя новая горничная!

Но Кашиас не поддержал ее игры. Он понял, что жена все-таки выгнала бедную Шакиту и глаза его гневно сверкнули.

Роза уже начала кричать, что она ославит его перед всеми. Она поняла, что потаскушка ему дороже жены. Но внезапно закрыла рот, наблюдая, как муж выносит ее чемоданы в коридор.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она довольно спокойно.

— Что я выставляю тебя из своей жизни, — так же спокойно ответил ей сенатор.

Роза онемела. Она ждала чего угодно, но только не этого. Ей казалось, что муж у нее в руках. Она не верила, что ему безразлична его карьера. Не сомневалась, что он дорожит своей репутацией, и надеялась, искусно манипулируя угрозами, добиться от него всего, чего ей хотелось.

— Я же тебе сказал, что ухожу из политики. Мой срок подходит к концу, и с тобой я разведусь тоже. Я устал от тебя, Роза.

Она истерично зарыдала, но впервые в жизни он не стал утешать ее. И Роза постепенно притихла, поняв, насколько серьезно его решение. Однако про себя по-прежнему во всем винила Шакиту.

— Подумать только! — с надрывом говорила Роза дочери. — Позорить себя на старости лет! Мы столько лет прожили вместе! Я всегда была ему верна, и теперь топтать меня ногами только из-за того, что ей каких-то там двадцать лет и у нее голубые гляделки!

Лилиана с болью и сожалением слушала мать.

— Ты не права, мама, — попыталась переубедить она ее. — У отца с Шакитой ничего не было! Он просто смертельно устал, разочаровался во всех своих идеалах.

— Ты хочешь сказать, что он разочаровался и во мне тоже? — спросила Роза.

— Да, именно это я и хочу сказать, — неумолимо заявила Лилиана. — Но давай постараемся, мама, чтобы отец не ушел от нас, — и в ее просьбе было столько любви и столько боли…


Тяжело переживал Зе ду Арагвайя исчезновение своего сына. Он и не подозревал, что мальчик так дорог ему. Наконец сердце его не выдержало, и он стал собираться на поиски в сельву.

— Я пойду с тобой, — сказала Донана.

— Нет, ты не пойдешь со мной, потому что, увидев тебя, он убежит еще дальше, и я никогда не найду его…

«Почем я знаю, может, Зе хочет повидаться с матерью мальчика и поэтому не хочет брать меня с собой?» — приходило Донане в голову ревнивые злые мысли, хотя в глубине души она и чувствовала, что Зе сказал ей правду и что думает он только о мальчике.

Однако после того, как Зе так переменился к ней, Донане и дом опостылел. «И во всем виноват был этот мальчик, — думала Донана. — Если бы маленький индеец принял ее, то и она бы его приняла… Разве она не делала все для того, чтобы он ее полюбил?.. Правда, очень скоро она стала требовать от него благодарности… Он раздражал ее. И это происходило, вероятно, потому, что она чувствовала висящую в воздухе недосказанность. Какой-то подвох. Обман. И была права. А когда узнала правду, не могла не поддаться обиде, которая поднялась в ней. Хоть и знала, что обиженный всегда не прав. Голос обиды всегда толкает к дурному».

С такими мыслями Донана потихоньку шла за мужем по сельве, не в силах оставаться дома. Когда было нужно, и она умела быть сельве сестрой.

Зе как всегда выручила река, не даром он носил ее имя. На берегу реки он и нашел своего маленького Уере, который спал в объятиях старой индианки.

Зе стал кормить старуху с мальчиком тем, что прихватил с собой из дома.

— Почему ты ушел? — спросил он сына.

— Потому что не нравлюсь Донане, — ответил мальчик.

И Донана, которая слышала его ответ, тяжело вздохнула. Глядя на старую женщину, на мальчика, она жалела обоих — у Донаны было доброе и щедрое сердце, хотя знало оно и обиду, и злобу и бывало порой жестоким и непримиримым.

Тихо побрела домой Донана, а Зе остался со старухой и мальчиком. Но к вечеру пришел и привел ночевать к себе сына и индианку.

Когда старуха вышла на кухню, Донана удивилась и спросила:

— Зачем вы ко мне пришли?

— Чтобы отдать тебе своего внука, — ответила индианка. — Я вижу, ты хорошая женщина.

Слезы закипели в сердце Донаны и очистили его от злобы — совсем другими глазами глянула она на ребенка.

И потом долго еще стояла в темноте во дворике и смотрела на спящих Уере и старуху. А когда вошла в дом, спросила, не могла не спросить:

— Ты любил его мать?

— Нет, — ответил Зе. — Я всегда любил только тебя. Но бывало, что я спал с ней, и она забеременела, а ты нет. Вот и все.

И Донана смирилась. Вспомнив о своем обете, она поняла, что Дева Мария знала, кого послать ей в дети. Значит, надо терпеть. Несмотря на гордое, самолюбивое и подчас такое обидчивое сердце…

Глава 34

Вернувшись с фазенды, Лейя обошла квартиру и поняла, что все это время Ралф здесь не ночевал. Она села и горько заплакала. Разумеется, он опять был с одной из своих любовниц. Может быть, с Сузаной, а может, еще с кем-то. По существу, это не имело значения. Имело значение то, что она переоценила важность своего богатства и сделала неверный шаг. Понадеялась, что Ралф будет при ней, раз у нее появилась собственность. Но, как видно, она преувеличила его корыстолюбие. Ралф был корыстолюбив, но он любил тратить деньги, а не иметь их. Она не удержит его, если не предоставит хотя бы какую-то часть денег в его распоряжение…

И вместе с тем Лейя чувствовала, что, отдав хоть что-то Ралфу, она сделает первый шаг к собственной погибели. Откроет путь лавине, которую ей не остановить. Ралф промотает все, пустит ее по миру и бросит. Потому что если бы он хотел быть с ней, если бы искал обеспеченной жизни, то был бы заинтересован в приумножении ее собственности и не бегал бы по-прежнему за каждой юбкой…

Да, Лейя все понимала правильно — беда была только в том, что ни одного правильного шага она сделать не могла…

Ралф появился очень скоро, был рассеян, в меру весел и, как всегда, выхолен и щеголеват.

Глядя на него, Лейя опять и опять восхищалась его красотой, небрежностью его манер и непринужденностью.

— Где ты провел эту ночь? — тяжело дыша от подступающей злобы, спросила она.

— Был уверен, что ты проведешь ее у себя в имении, — весело ответил Ралф — поэтому переночевал в объятиях Сузаны.

— И ты смеешь мне это говорить? — вспыхнула Лейя.

— Но ты же посмела обращаться со мной как с лакеем! Теперь ты убедилась, что я по-прежнему человек свободный и независимый.

Лейя и хотела бы возразить, но возразить ей было нечего. Нет, она не выказала Ралфу своего нерасположения, гнева, не выгнала его, наконец, потому что как бы там ни было, пока все козыри были у нее на руках. Она была и богата, и свободна, и Сузана по большому счету не могла ей быть соперницей. Однако Лейя спасовала, почувствовав себя виноватой, и захотела загладить свою вину. Ей вновь показалось, будто в измене Ралфа виновата она.

Ралф великолепно разбирался во всех переливах чувств своей любовницы. Он не сомневался, что она готова была сделать ему предложение, которое он был согласен принять.

И Лейя действительно сказала уже совсем другим, почти виноватым голосом:

— А что, если бы ты почувствовал себя хозяином? Если бы мог распоряжаться всем, что у меня есть, наравне со мной? Как бы ты посмотрел на это?