Все, кто был способен держать в руках оружие, собрались с тем, чтобы разбиться на отряды и выбрать командиров. После того как это было сделано, командиры пришли к Режину.

— Люди готовы сражаться, — объяснили они. — Но беда в том, что у нас слишком мало оружия.

Да, Режину знал это. Нужно было срочно принимать меры, что-то придумывать…

— Я постараюсь достать денег, — пообещал он. Но где их брать, он пока даже не мог представить. Однако права гасить пыл своих соратников в борьбе за землю не имел. Наоборот, во что бы то ни стало он должен был поддерживать в них боевой дух.


Слухи о тревожных событиях дошли до сенатора Кашиаса. Он узнал, что люди Режину захватили пустующую фазенду, что владельцы соседних — вооружаются.

«Гражданская война? — с тревогой спросил он сам себя. — Нет, мы не должны допустить ее. Ни за что! Ни за что!»

Глава 32

А пока гражданская война шла у сенатора дома. Роза бушевала и требовала увольнения Шакиты.

— Если она пробудет еще хоть день под твоей крышей, — кричала она, — я немедленно начну бракоразводный процесс! И тебя, и ее я смешаю с грязью! Я не потерплю в своей семье подобного безобразия! Если у тебя с ней ничего нет, то почему ты не хочешь ее уволить? Все равно выходит, что какая-то паршивая девчонка тебе дороже спокойствия твой жены! А вот этого-то я не потерплю!

Сенатор Кашиас обескуражено покачивал головой. Он терпеть не мог семейных бурь и давно бы уступил жене, если бы речь не шла о живом человеке. Ему было неприятно все: обвинения Розы, ее дурацкое требование, ее уверенность, что она имеет право командовать всеми вокруг. Одним словом, коса нашла на камень, и сенатор не желал уступить своей разбушевавшейся жене.

А когда он думал о Шаките, то не мог не сказать себе, что ему бесконечно отрадна та преданность, с какой девушка на него смотрит. Обычно люди приходили к нему со своими проблемами и заботами, прося помочь им. Даже дочь. И, уж конечно, жена. И только один человек в целом свете словно бы предлагал ему: «Давай я помогу тебе. Я могу, я сильная!» и сенатору очень не хотелось лишиться этой эфемерной, но такой согревающей его поддержки…

Поэтому всякий раз, когда Шакита, чувствуя, как накалилась атмосфера в доме сенатора, начинала собирать свой чемодан, он удерживал ее. И она покорялась.

Наконец Роза, чувствуя, что муж так и не расстался с ненавистной горничной, объявила Лилиане:

— Ну хорошо же! Я немедленно отправляюсь в Бразилиа, и, если эта негодница будет там, устрою твоему папочке такой скандал! Такой… Это будет скандал года!

Даже Лилиана и та перепугалась: судя по лицу матери, она не шутила и действительно была способна учинить нечто невероятное.

Как только Роза уехала, Лилиана позвонила отцу.

— Ты только не выдавай меня, — начала она, — мама поехала к тебе и собирается устроить что-то феерическое, если найдет Шакиту у тебя. Устрой Шаките выходной день, что ли, или сделай что хочешь. Я тебя предупредила, а там как знаешь.

— Спасибо, дочка, — сенатор был тронут: что ни говори, а они с Лилианой любили и понимали друг друга.

Они не успели даже подумать, как ему следует поступить, а Шакита уже приняла решение. Ей уже давно надоело всегда быть начеку и ждать, появится или не появится в квартире сенатора его супруга. Надоело чувствовать себя виноватой в том, в чем она была не виновата. А главное, ей совсем не хотелось быть источником постоянных неприятностей для господина сенатора. И вот, оставив записку на кухонном столе, она исчезла.

Эту записку и нашел сенатор вместо Шакиты. С изумлением он прочитал: «Не могу больше скрывать своих чувств. Должно быть, ваша жена прочла у меня в глазах, что я вас люблю. Поверьте, это чистая и искренняя любовь, но она совершенно безнадежна. Я не хочу докучать вам ею и поэтому ухожу. Шакита.»

Сенатор растерялся, растрогался, рассердился. И решил, что, переговорив всерьез с Розой, непременно разыщет Шакиту, чтобы расставить по местам.


Все расставить по местам решил и Бруну Медзенга. А потому сказал Луане, что на следующий день они едут в Минас-Жерайс.

— Мне бы не хотелось туда возвращаться, — со вздохом сказала Луана. — Мы все равно ничего не добьемся. Старый Жеремиас ненавидит семейство Медзенга.

— Ненависть тут ни при чем. Ты — наследница по закону. И к тому же я обещал отцу, что сведу счеты с Жеремиасом, ведь он обокрал мою бабку, мою мать и мою бывшую жену.

Внутренне Луана не была согласна с Бруну, но чувствовала, что он завелся и перечить ему бессмысленно. Поэтому она согласилась, и на следующие утро они пустились в путь.

В Минас-Жерайс им никто не обрадовался. Старый Жеремиас тут же стал грубить.

— Не хочу никого из вас знать, — кричал он. — Я уже все оставил свои наследникам! — и он ткнул в сторону Рафаэлы и Отавинью, которые стояли в стороне и не участвовали в разговоре.

— Но Рафаэла вовсе не Мариета Бердинацци, — настойчиво проговорил Бруну. — Документы на имя Мариеты ей достал Фаусту, который был убит у вас в имении.

— Кто вам это сказал? — сердито закричал Жеремиас.

— Сама Рафаэла сказала моему сыну, когда лежала с ним в постели, — заявил, не особо церемонясь Бруну. Он сказал это очень громко, и Отавинью пошел красными пятнами. Рафаэла по-прежнему не желала с ним спать, она не подпускала его к себе не на шаг, и ему было нестерпимо было слышать о Маркусе, которого любила та, которая считалась его женой.

— Ах, вот как! — разъярился Жеремиас. — Вы продолжаете клеветать! Убирайтесь немедленно, иначе я вызову полицию!

— И замечательно! Вызывайте, и побыстрее! В присутствии полицейских мы потребуем у вас то, что вы украли у своей матери, моей матери и у собственной племянницы! Я думаю, что это как раз и составит половину вашего состояния, — не отступал Бруну.

В конце концов рассердилась на Жеремиаса и Луана — она не любила вспоминать свои обиды, но тут волей-неволей их припомнила и накинулась на дядю.

Старик насупился и сдался.

— Ладно, — заявил он, — присылайте своего адвоката. Если он докажет, что я должен деньги, я заплачу. Но теперь мотайте отсюда! Говорить нам с вами не о чем!


После отъезда незваных гостей Рафаэла спросила Жеремиаса:

— И что вы намерены делать, дядюшка? Вы с ними всерьез согласились?

— Еще чего! Спите спокойно. Если у Бруну хорошие адвокаты, то и у меня найдутся не хуже!

А Жудити, отведя Рафаэлу в сторону, сказала:

— Родила бы ты, девочка, поскорее наследника, и разговоров уже никаких бы не было.

— Ох, вот это для меня самое непростое! — тяжело вздохнула Рафаэла. — Не получается у меня ничего с Отавинью!

— А с Маркусом получалось? — с укоризной сказала Жудити. — Ты хоть предохранялась с Маркусом-то?

— Нет, я и думать об этом забыла, — честно призналась Рафаэла.

— Значит, если ты беременна… — начала Жудити.

— То уж никак не от Отавинью, — закончила со вздохом Рафаэла.

— Ну и заварили вы все кашу! — горестно всплеснула руками Жудити.

Надо сказать, с некоторых пор, а точнее, после разговора, в котором выяснилось, что Жудити до сих пор девушка, старый Жеремиас стал оказывать ей весьма специфические знаки внимания. Вот и на этот раз он подошел к ней и стал нежно поглаживать ее по спине и по ягодицам.

— Оставьте меня в покое, старый вы греховник, — в сердцах прикрикнула на него в сердцах Жудити. — Разберитесь сперва, сколько у вас племянниц, да сколько у каждой из них мужей и что из этого может получиться!..

Жеремиас пристыжено отошел, не слишком вслушиваясь в совет своей огорченной и рассерженной экономки.


Обратной дорогой Бруну и Луана обсуждали свой визит в Минас-Жерайс.

— Интересно, как составлено его завещание, — задумчиво сказала Луана. — Если на Мариету Бердинацци, то я сумею доказать, что Мариета — это я, тут ты не сомневайся, — обратилась она к Бруну.

Потом они обсуждали свой визит еще и в гостиной, вместе с Лией и Маркусом.

— Но ведь старый грабитель может еще сто раз изменить еще завещание, — сказал Маркус. — Например, если наш адвокат хорошенько поднажмет.

— Да, может, — согласился Бруну, — но именно поэтому мне и кажется, что после нашего с Луаной визита, старый негодяй рискует жизнью…

Все переглянулись, но не придали слишком большего значения его словам, потому что были заняты собственными переживаниями. Маркус сожалел, что не поехал с отцом в Минас-Жерайс, ему хотелось лично посмотреть на Рафаэлу после свадьбы: ее лицо многое бы ему сказало. Нет, он не сомневался, что она по нему сохнет. Слишком крепко они любили друг друга. И раз он не может никак позабыть ее, то и она его не забывает. Но все-таки лучше было бы в этом убедится.

Страдала и Лия, и винила Маркуса в том, что она по-прежнему в ссоре со Светлячком. Лурдинья сказала ей, что Светлячок с Куликом собираются куда-то отправиться, и это очень ее обеспокоило.

— Светлячок, знаешь, не из тех, кто повинуется чьим-то приказам, — сказала ей Лурдинья. — Раньше твои парни все перед тобой на коленях ползали из-за быков. А этому на них наплевать. Он независимый.

— Может, у него уже другая? — принялась допытываться Лия.

— Нет, другой у него нет, он верный. Верный и независимый.

Вот этого верного и независимого Светлячка и не могла забыть Лия. Как Маркус не мог забыть свою коварную и неверную Рафаэлу, которая вышла замуж за другого, которая спала с этим другим и слушалась вора Жеремиаса, ненавидящего всех Медзенга, и тем не менее эта коварная Рафаэла была для Маркуса дороже всех на свете.

Чтобы отвлечься от одолевающих его черных мыслей, Маркус отправился в имение Арагвайя — отец поручил ему там кое-какие дела.